Забавная ирония истории. Первый разговор Владимира Путина и Дональда Трампа в минувшую субботу, сопровождавшийся странной ажитацией по поводу якобы зреющих «больших сделок», состоялся спустя ровно 25 лет, день в день, после исторического выступления президента США, в котором тот провозгласил новую эру.
28 января 1992 г. Джордж Буш-старший объявил в ежегодном обращении к нации: «Милостью Божьей Америка выиграла холодную войну». И подчеркнул: «Холодная война не закончилась, она выиграна». На официальном уровне никто на Западе не называл Россию проигравшей. Однако на практике политика 1990-х и 2000-х гг. исходила из того, что Россия потерпела фиаско и не будет среди тех, кто задает тон в международной системе. России по умолчанию предлагалась ниша – часть «большой Европы» (не путать с Европейским союзом, ее ядром) с центром в Брюсселе. Россия не возражала, причем не только в 1990-е гг., но, по сути, до 2010-х, выдвигая, правда, все больше условий. Схема, однако, не сработала.
Западная трактовка постсоветской политики России – неспособность привести желания в соответствие с изменившимися возможностями. Иными словами, имперские амбиции на региональном уровне и стремление быть среди главных игроков на глобальном. И то и другое, с точки зрения большинства комментаторов, несостоятельно, а удачные тактические шаги – не более чем попытка из последних сил удержаться в мировой элите.
Оставим в стороне вопрос о том, насколько силы действительно последние. Истерика в США и Европе по поводу российской способности чуть ли не менять власть в ведущих государствах не вполне соответствует пренебрежительной оценке. Но сам по себе тезис, что Россия заблудилась в соснах своей глобальной и региональной идентичности, действительно ключевой.
Распад Советского Союза был уникален скоростью обрушения международного статуса. Еще в начале ноября 1991 г. СССР оставался формально одним из двух столпов мироустройства (Михаил Горбачев был сопредседателем установочной Мадридской конференции по Ближнему Востоку), а в конце декабря Россия принимала гуманитарную помощь от недавних противников. И это без военного поражения.
Будучи не более чем региональной силой по экономическим и демографическим показателям, Россия унаследовала геостратегический потенциал (военные, дипломатические, информационные, коммуникационные и в ряде сфер технологические возможности) глобального уровня. Невозможность вмонтировать Россию в задуманную европейскую конструкцию стала одной из причин (не единственной) кризиса самой этой модели. Примечательно, что в отличие от европейского порядка, о котором много говорили после холодной войны (расширение ЕС и НАТО служило его основой), «новый мировой порядок» подробно никогда не расшифровывали. Само собой разумелось глобальное американское лидерство, основанное на либеральных принципах, однако детального дизайна не предлагалось. По мере обострения проблем в мировой системе вопрос о механизмах управления становился все более актуальным. Западные институты, созданные в холодную войну, а затем автоматически переквалифицированные в институты мирового управления, с новой задачей справляться перестали.
Буш четверть века назад объявил эпоху глобального универсализма под американской эгидой. Сегодня Трампа и Путина подозревают в намерении договариваться по отдельным вопросам на основе интересов, а не ценностей. Трамп и не скрывает, что такова его цель, миссия Америки – показывать пример собственного успеха, а не менять мир.
Как ни относись к либеральному устройству, оно единственное основано прежде всего не на сочетании интересов ведущих игроков и балансе сил, а на следовании определенной идеологии, которая считается универсальной. Любой другой порядок требует намного более четко согласованных схем. Сейчас неолиберальная идеология по многим причинам перестала приниматься в качестве «руководящей и направляющей», в том числе в странах, откуда она изначально исходила. Трамп – не причина, а следствие перемен. Не будь его, маятник все равно пошел бы в противоположную сторону, хотя западный истеблишмент на время уверовал в возможность зафиксировать его в нужной точке.
Россия не вписалась в либеральный порядок, но получает шанс найти себе более приемлемое место в устройстве, которое придет ему на смену. Фактически с середины 2000-х гг., когда стало ясно, что ведущие страны не воспринимают Россию как носителя равноправных с ними интересов, Москва взялась противодействовать продвижению либерального устройства, т. е. принципов, которые на Западе считались аксиомой. Относительная успешность российских действий связана с тем, что сам либеральный порядок, достигнув пика к началу XXI в., стал испытывать растущие проблемы.
Brexit и Трамп стали яркими проявлениями разворачивания «к себе». Запад переходит от фазы экспансии к фиксации прибыли (это началось еще при Обаме) и даже сворачиванию, чтобы избежать перенапряжения. Немало причин сомневаться в том, что стратегия, которую Трамп называет «Америка прежде всего», приведет к решению проблем, из-за которых она провозглашается. Но она резонирует с настроениями широких слоев населения, да и в элитах немало тех, кто готов к ним подстроиться.
Наступает время национальных эгоизмов. Вместо борьбы за «сферы влияния», т. е. за экспансию, обостряется конкуренция за то, как бы спихнуть на кого-то излишнее бремя. Показательна обострившаяся дискуссия о том, кто должен платить за НАТО. Вашингтон Трампа представляет ситуацию так, будто альянс нужен прежде всего европейцам, – пусть они и раскошелятся на гарантии безопасности, хотя понятно, что блок всегда был опорным инструментом американского влияния.
В связи с этим возникает вопрос о содержании предполагаемых сделок – с той же Россией. Не попытается ли администрация США заняться с Москвой не «перезагрузкой», а «разгрузкой» – самих себя от того, что тяжело нести, начиная с Ближнего Востока? И каковы пределы российских амбиций?
Конъюнктура меняется в благоприятном для России направлении, и это чревато соблазном попробовать доказать, что крах 25-летней давности был случайностью, временным сбоем. Иными словами, может появиться желание вернуть прежний глобальный статус и наверстать утраченное за четверть века геополитического отступления в Европе.
Психологически объяснимо, однако несет риск. Дело не только в том, что, втянувшись в попытку глобального реванша, Россия переоценит силы. Хуже, если утратится четкое целеполагание. Время сверхдержав миновало, что убедительно доказывает как раз американский пример. Главной задачей становится верная расстановка приоритетов – национальных и региональных прежде всего, – чтобы обеспечить саморазвитие.
Скажем, желание сыграть какую-нибудь очередную «большую игру» на юго-востоке Европы, на Балканах, к которым Россия исторически имеет отношение, может усилиться в условиях кризиса ЕС и падения интереса Вашингтона к этой части мира. Но кроме отвлечения сил и ресурсов от более важных целей и обретения в очередной раз головной боли на пространстве от Украины до Боснии иных результатов ждать не стоит. И это лишь один пример того, где могут открыться опасные ниши. Между тем упор на проекты, направленные на строительство «большой Евразии» как регионального центра глобального влияния, выработка очень точного формата взаимодействия с Китаем – это и экономический, и геополитический императив для Москвы. Обязательным условием является отказ от того, чтобы продолжать считать точкой отсчета для российского стратегического мышления распад СССР и необходимость преодоления его последствий.
России нужно перестать мыслить в категориях пересмотра итогов холодной войны, поскольку пересмотрела их уже сама жизнь и логика мирового развития. По всему миру возникает спрос на новые способы организации политического и экономического пространства, а не на объяснение, что и почему пошло не так с предыдущими способами. Установка на реванш – сильное чувство, которое иногда, даже несмотря на в целом негативную коннотацию, может служить импульсом к развитию. С ней, однако, есть две проблемы. Во-первых, она нацелена на восстановление некоего прежнего статус-кво, во-вторых, свойственна нациям с ощущением исторического поражения. Первое невозможно, а от второго пора избавляться в любом случае.
