Успех «жёсткой политики» Эрдогана будет означать полный закат кемалистской Турции и появление на Ближнем Востоке принципиально нового постпостколониального государства. А крах этой модели вернёт Турцию в русло «мягкой», взвешенной политики и закрепит за страной статус одного из региональных центров принятия решений, но не «первого среди равных».
Внешняя политика Анкары периода правления Реджепа Тайипа Эрдогана претерпела значительные изменения как в декларативном, так и в практическом смысле. Стремление Турции стать ведущим ближневосточным игроком и её претенциозные глобальные запросы коренным образом деформировали принцип внешней политики «раннего» Эрдогана – «ноль проблем с соседями» – и предопределили нарастание взаимных претензий между турецким руководством и главными мировыми акторами (ЕС, Россия, США, Китай). Актуализация проактивной позиции Анкары потребовала от неё смещения акцентов при использовании внешнеполитического инструментария в сторону «жёстких» механизмов влияния, что требует от любого государства в том числе наличия соответствующей экономической базы и внутреннего социально-политического консенсуса. Текущая обстановка в стране чётко сигнализирует о том, что оба отмеченных фактора отчасти принесены в жертву международным амбициям правящей турецкой политической элиты, которая вплотную подступила к пределу использования «жёсткой силы», когда её издержки значительно перевешивают потенциальные выгоды.
Смена курса
Первый этап правления Реджепа Тайипа Эрдогана и его Партии справедливости и развития (ПСР) можно условно определить как период декларативного продолжения идей кемализма с опорой во внешней политике на торговлю и дипломатию, а также на привлекательность турецкой модели развития, которая, хоть и с некоторыми поправками (например, критика курдской повестки), в значительной степени воспринималась в качестве образцовой, особенно в сравнении со многими соседними ближневосточными государствами. Однако уже тогда стали оформляться в доктринальном ключе предпосылки к «ужесточению» внешней политики Турции (концепт «Стратегическая глубина»).
Ревизионистские настроения в головах турецкого руководства укоренились после начала «арабской весны», которая, по мнению многих турецких экспертов, потребовала от Анкары принятия защитных мер, выраженных в необходимости более интенсивного использования инструментов «жёсткой силы». Можно предположить, что череда политических потрясений на Ближнем Востоке могла стать удобным поводом для инициации активного «жёстко-силового» продвижения проектов пантюркизма и неоосманизма.
Осязаемый сдвиг в процессе принятия внешнеполитических решений в сторону зависимости от «жёсткой силы» произошёл, когда Эрдоган победил на президентских выборах в августе 2014 г. и впоследствии осуществил переход к президентской форме правления, сосредоточив в своих руках всю полноту исполнительной власти. Логика «милитаризации» внешней политики обосновывалась турецким политическим истеблишментом такими аргументами, как региональный вакуум, рост радикализма и терроризма, вмешательство иностранных держав, необходимость борьбы с растущими гибридными угрозами и защита национальных интересов.
Помимо этого, турецкий активизм в области использования «жёсткой силы» подкреплялся количественными и качественными показателями страны. Страна уже была второй по величине армией в НАТО после вооружённых сил США, самой мощной военной силой на Ближнем Востоке и крупнейшей экономикой в регионе. Также к ключевым столпам, на которые опиралась Анкара при пересмотре приоритетности механизмов реализации своего внешнеполитического курса, следует относить уже упомянутую президентскую систему управления с широкими исполнительными полномочиями и централизованным процессом принятия решений, многолетний опыт ведения смешанных войн, развитую национальную оборонную промышленность, способную удовлетворить базовые запросы вооружённых сил.
Материализация «жёсткой силы»
Подъём «жёсткой силы» Турции породил напористые доктрины и политику в области иностранных дел, обороны и безопасности (например, Морская доктрина Mavi Vatan, или «Голубая Родина»). Соответствующий инструментарий Анкара начала использовать сразу в нескольких формах, включая экстерриториальные военные операции, военное развёртывание за рубежами страны, передовые военные базы и демонстрацию своей сухопутной, морской и воздушной силы на нескольких региональных театрах военных действий в Леванте, Персидском заливе, Африканском Роге, Северной Африке, Восточном Средиземноморье, Чёрном море и Южном Кавказе. Турция не смогла дистанцироваться и от спецоперации ВС РФ на Украине, использовав свои возможности по регулированию судоходства через морские проливы, которые были закрыты для прохождения всех военных кораблей.
Сегодня Турция имеет около 110 военных постов в Сирии, большинство из которых сосредоточено в провинциях Алеппо и Идлиб. Также она располагает примерно 35 военными постами на севере Ирака, включая армейский комплекс в Башике, военные учебные заведения для подготовки иракских/курдских сил Пешмерги, в том числе для своей Национальной разведывательной организации (MIT). Большинство находятся в приграничных регионах, соединяющих Турцию с Сирией, Ираком и Ираном, но также есть посты в Эрбиле, Духоке, Соране и Захо.
В 2014-м, 2015-м, 2017-м и 2019-м гг. Турция подписала несколько соглашений об обороне и открытии военных баз с Катаром, Сомали, Суданом и Ливией. Эти соглашения проложили Анкаре путь к созданию своих первых военных баз на Ближнем Востоке, в Персидском заливе и Африканском Роге с возможностью открытия дополнительных баз на Красном и в Средиземном морях в Северной Африке.
Турция также присматривается к возможности открытия военно-морской базы на острове Суакин в Судане. В какой-то момент остров был важной военно-морской станцией в османской географии для обеспечения безопасности региона Хиджаз (в настоящее время – в Саудовской Аравии) от набегов со стороны Красного моря. Суакин занимает стратегическое положение напротив Саудовской Аравии через Красное море и Египта на севере, что ставит Турцию в позицию стратегической конкуренции с региональными державами.
Поступали также сообщения о намерении Анкары создать военно-морскую базу в Мисурате и авиабазу в Аль-Ватийе в Ливии и военно-морские базы в Чёрном море и на Кипре. Анкара уже развернула свои отечественные беспилотные боевые летательные аппараты (UCAV) на Северном Кипре и планирует развернуть их на своей плавучей базе, которая вскоре будет в эксплуатации, лёгком авианосца TCG Anadolu.
Также нельзя не вспомнить об активной поддержке Турцией Азербайджана в недавних боевых действиях в Нагорном Карабахе, где широко использовались «раскрученные» БПЛА «Байрактар» турецкого производства, которые стали своего рода визитной карточкой турецкого ВПК и широко «рекламируются» в различных военных конфликтах, включая восток Украины.
Очевидным индикатором активной милитаризации Турции также служат показатели бюджетных расходов на оборонку. С начала эрдогановской эпохи в 2003-м, согласно данным Стокгольмского института исследования проблем мира (SIPRI), военные траты Турции выросли практически в 2 раза, особенно с поправкой на текущую низкую стоимость национальной валюты, и составляют порядка 20 млрд долларов. Более того, в 2022 г. планируется увеличение военных расходов примерно на треть. При этом, официальные турецкие источники «декларируют» гораздо меньшие показатели – в районе 8 млрд долларов, поскольку учитывают исключительно прямое финансовое обеспечение Министерства обороны, не беря в расчёт смежные затраты на гражданский персонал, миротворческие силы, военную помощь и так далее.
Издержки «жёсткой» политики
Попытки сыграть роль регионального гегемона, а также глобальные амбиции тешат самолюбие Анкары, но вдобавок несут колоссальные издержки, взять на себя которые в состоянии считанное число стран во всём мире. Происходящее сегодня в Турции позволяет говорить о том, что, возможно, надежды действующих властей на получение соответствующих дивидендов от расходов на «жёсткую силу» себя не оправдали.
Экономическая ситуация в стране продолжает ухудшаться. Инфляция высока и продолжает расти. Когда в середине 2010-х рост начал замедляться, правительство Эрдогана в ответ начало осуществлять крупномасштабные инвестиции в инфраструктуру и поощряло банки сохранять низкие процентные ставки. Но поскольку эти расходы финансировались из внешних источников, они создавали инфляционное давление. Уровень инфляции в Турции достиг двузначных цифр в 2017 г. и с тех пор продолжает расти. При этом Турция столкнулась с экономическими трудностями задолго до кризиса COVID-19, а когда разразилась пандемия, она ещё сильнее ударила по государству. И хотя весьма агрессивные меры стимулирования позволили возобновить экономический рост, макроэкономическая ситуация стала неустойчивой. К осени 2021 г., по официальным данным, уровень инфляции составлял 21 процент, но многие полагали, что истинный показатель был ещё выше. Неудивительно, что значительная часть турок испытала резкое падение реальных (с поправкой на инфляцию) доходов.
Более того, многие меры правительства по стимулированию экономики ускорили инфляцию без увеличения реального объёма производства, вызвав бегство капитала и массовое обесценивание турецкой лиры, которая в этом году потеряла 45 процентов своей стоимости по отношению к доллару США. Быстро истощив свои резервы, к марту 2021 г. валовые резервные обязательства Центрального банка Турции превысили 150 млрд долларов, а его активы упали ниже 90 млрд долларов.
Таким образом, экономический рост останавливается, валютные резервы резко сократились, многих товаров не хватает или они просто недоступны, а домохозяйства с низким и средним уровнем дохода беднеют. Поскольку ВВП на душу населения упал с 12600 долларов в 2013 г. до 8500 долларов в 2020 г., 85-миллионное население Турции столкнулось с мрачными экономическими перспективами.
В политическом смысле обстановка в Турции также остаётся крайне неопределённой. Некогда монолитная Партия справедливости и развития начинает распадаться на глазах, в середине января текущего года мировые и региональные СМИ начали массово тиражировать информацию о том, что за неделю ПСР покинули более 1000 членов партии. А за весь 2021 г. ПСР покинуло 146000 членов, большая часть из которых перешла к конкурентам, в Хорошую партию и Республиканскую народную партию. Помимо этого, бывший соратник Эрдогана и по иронии «теоретик» нынешней внешней политики Турции Ахмет Давутоглу стремится создать союз, под крылом которого соберутся все оппозиционные партии, что позволит определить единого кандидата, который выступит против Эрдогана на предстоящих президентских выборах в 2023 году.
Отмеченные проблемы в социально-экономической и политической жизни Турции являются результатом раздутых внешнеполитических амбиций, реализация которых осуществлялась инструментами «жёсткой силы». Всё это ставит действующее руководство Турции перед необходимостью поиска новых форм участия в иностранных делах.
Что дальше?
Резкий разворот от «жёсткой» политики ещё больше ударит по Партии справедливости и развития и Эрдогану, поскольку такой исход частично расколет их электоральное ядро. А оно продолжает поддерживать текущее руководство Турции во многом именно из-за наличия ревизионистских территориально-религиозных взглядов. Следовательно, для сохранения власти Партия справедливости и развития и Эрдоган будут вынуждены принять, а, скорее всего, уже принимают оперативные меры по расколу оппозиции и быстрому «оздоровлению» экономики. Последнее будет носить кратковременный характер и потребует больших затрат, что лишь ухудшит экономический прогноз по Турции. Также следует ожидать временного смягчения декларативной риторики Анкары в отношении её региональных и глобальных оппонентов.
Пролонгация же полномочий действующего турецкого руководства с высокой долей вероятности укрепит его веру в правильность собственной политики, включая её агрессивный внешний аспект. Это будет способствовать поддержанию высокого конфликтного потенциала в регионах, где Турция представлена в военном плане.
Мы наблюдаем за реальным испытанием предела прочности использования Турцией механизмов «жёсткой силы» во внешней политике. Успех нынешней модели Эрдогана будет означать полный закат кемалистской Турции и появление на Ближнем Востоке принципиально нового постпостколониального государства. А её крах (что более вероятно) вернёт Турцию в русло «мягкой», взвешенной политики и закрепит за страной статус одного из региональных центров принятия решений, но не «первого среди равных».
