Выборы в Белоруссии продолжают серию перемен на территории бывшего СССР, начавшуюся два с лишним года назад сменой власти в Армении. Нулевые годы прошли под знаком «цветных революций», отложенным финалом которых стал конфликт на Украине в 2014-м, и встряски второй половины десятых многие склонны трактовать как новую версию тех потрясений. Тем более что по проявлениям они похожи. Однако нынешняя фаза изменений имеет другое содержание.
Обязательным условием «цветных революций» была острая геополитическая конкуренция России и Запада за влияние на страны, расположенные на пересечении их интересов. Сама эта конкуренция служила катализатором и придавала процессам ещё больший драматизм, а также означала, что внешние силы обладали серьёзными возможностями влиять на ход событий. Сейчас происходит другое. Государства, возникшие на месте Советского Союза, переживают кризис развития, обусловленный внутренними причинами. На передний план выходит состоятельность (либо несостоятельность) политико-экономических моделей, проблема усугубляется естественной сменой поколений. Конкуренция внешних игроков как таковая не исчезла, но степень их вовлечённости и, соответственно, способность влиять на ситуацию сократились. Причин тому несколько, главные – сосредоточенность крупных игроков на собственных сложностях и смещение глобального фокуса далеко на восток.
Показательным можно считать то, что происходило в Армении в 2018 году, в Молдавии – 2019-м и теперь в Белоруссии. (Украинские выборы – 2019, на которых сенсационно победил Владимир Зеленский, не противоречат описываемой тенденции, но здесь их рассматривать не будем, Украина стоит особняком из-за шока 2014 года и его последствий.) Эти три казуса демонстрируют разные примеры отношения внешних сил к катаклизмам внутри «промежуточных» стран.
В Армении имело место падение режима, который позиционировал себя в качестве пророссийского, и приход к власти движения, воспринимавшегося как если не в чистом виде «прозападное», то продемократическое, то есть заведомо вызывавшее настороженность Москвы. Поначалу ереванские события именно так и трактовали – очередная «цветная революция», осуществленная по западным лекалам. Однако довольно быстро стало понятно, что движущие силы и мотивы имеют самобытный характер, а внешние игроки с обеих сторон пытаются сориентироваться и понять, как вести себя в отношении нового популистского и популярного лидера. Сам же он (премьер-министр Пашинян), стремясь показать готовность к диверсификации, при этом понимал, что пространство для геополитического манёвра ограничено уникальной ролью, которую Россия играет в обеспечении безопасности Армении. На исполнение этой роли просто нет других кандидатов, что и предопределило дальнейшие действия Еревана.
Отношения с Москвой стали менее тёплыми по сравнению с теми, что были у предыдущего руководства, однако сам формат связей и готовность к взаимодействию в целом не пострадали. Запад же удовлетворён тем, что Пашинян не воспринимается столь же однозначно ориентированным на Россию, как его предшественники, в условиях общего снижения интереса к постсоветским странам этого хватает. Политические процессы внутри Армении продолжаются вполне многообразно и неизвестно, к чему приведут, но определяющей является именно их собственная динамика.
Молдавия – пример другого рода, нетипичный. В первый и, возможно, последний раз внешние силы, традиционно конкурировавшие друг с другом и хозяйничавшие в молдавской политике, сошлись во мнении: в стране пора осуществить дворцовый переворот. Приватизация государства олигархом (Влад Плахотнюк) вызвала отторжение у всех – России, Европы и США. В результате случилась немыслимая до тех пор коалиция партий, ориентированных на Россию и на ЕС, благодаря чему злодей был изгнан ко всеобщему удовольствию. Коалиция, как и ожидали, продержалась недолго, страна погрузилась обратно в присущую ей хаотическую и свободную от принципов политику. Однако был создан прецедент согласия, пусть и по конкретному поводу, противоборствующих внешних сил с санацией политического поля. С армянским случаем его объединяет схема – кризис, вызванный, прежде всего, внутренними причинами, и конструктивное отношение к его разрешению со стороны грандов. Соперничество за то, чтобы направить в некую сторону движение Молдавии, продолжается, однако страна представляет собой настолько яркий случай политического гиньоля, что этим обессмысливается даже борьба внешних сил.
Белоруссия – ещё одно проявление нового феномена. Во время избирательной кампании главной внешней угрозой президент Лукашенко обозначил Москву, хотя вся его политическая карьера с начала 1990-х строилась на идее интеграции с Россией. Это, кажется, обескуражило Кремль. Несмотря на весьма конфликтные отношения последних лет из-за планов экономического объединения, от Лукашенко не ожидали столь резкого выпада. При этом схема «батька поворачивается на Запад» тоже не работала, поскольку кампания после благостного начала приобрела репрессивный характер. Если Александр Лукашенко и намеревался послать сигнал Европе, сделать это не удалось, точнее результат получился противоположный задуманному. Впрочем, в любом случае отклик из ЕС звучит вялый – Белоруссия, как и всё «Восточное партнёрство», занимает умы европейцев куда меньше, чем, например, лет пять назад.
Скорее всего, впрочем, приоритетом Лукашенко стало переизбрание любой ценой, и все издержки вовне рассматривались как малозначительные. Обнародованный результат выборов это косвенно подтверждает. В такой атмосфере (созданной во многом самим официальным Минском) объявленные 80% не могут легитимизировать власть Лукашенко. Но, видимо, это и не требовалось. Не случайно сам Лукашенко во время посещения избирательного участка сказал, что не рассчитывает на внешнее признание выборов. Голосование носило инструментальный характер, поскольку иного способа продления полномочий просто нет.
Происходящие перемены неизбежны, означают продолжающуюся сложную трансформацию перечисленных стран, они далеки от какого-то устойчивого состояния.
Случай Белоруссии и Лукашенко особенно значим, поскольку Союзное государство на протяжении более чем двадцати лет служило образцом интеграционных намерений, которые, впрочем, никогда не могли в полной мере реализоваться. Отвлекаясь от искренности этих намерений и со стороны Москвы, и со стороны Минска, надо отметить, что сама идея родилась когда-то на обломках СССР и предполагала запустить процесс, обратный его распаду. На фоне экспансии евроатлантических институтов на восток и геополитической схватки за советское наследство Союзное государство стояло особняком и было самоценно как символ того, что возможно и нечто иное, чем автоматическое расширение западной сферы влияния. Сейчас инерция противостояния 1990-х – 2000-х ещё существует, но место его в общей повестке не центральное. А Союзное государство с 2018 г. пытаются превратить из символа в полноценно единое экономическое пространство.
Смысл понятен. Глубокая интеграция и взаимная зависимость, более тесная, чем сейчас, призваны обеспечить для России «армянскую» ситуацию в Белоруссии, стране, стратегически важной. Задача: как бы ни менялась внутриполитическая конъюнктура (а меняться она будет и не раз), резкого разворота с разрывом связей и обязательств не произойдёт. Любой преемник Лукашенко должен понимать, что попытка это сделать будет иметь катастрофические последствия для вверенного ему государства.
Александр Лукашенко рассматривает эти переговоры сквозь призму собственной власти, понимая, что переход в другое интеграционное качество будет означать её ограничение. Когда тектонические колебания, связанные с выборами, закончатся, ему придётся вернуться за тот же стол переговоров – вероятно к собеседникам, настроенным ещё менее примирительно. Тем более что позиции Лукашенко в собственной стране едва ли укрепятся этими выборами, а вопрос дальнейшего властного транзита никуда не денется. Возможно, это подтолкнёт стороны к тому, чтобы руководствоваться здравым подходом к пониманию собственных долгосрочных интересов, а не обидами, которых стало многовато в российско-белорусских отношениях.
