У Фридриха Августа фон Хайека мы научились тому, что общество и экономика – не машины. Каждый, кто верит в возможность получить полновесное знание, позволяющее ему контролировать события, обладает не знанием, а лишь его иллюзией. Тем самым Хайек стремился предостеречь экономистов и обществоведов, пытавшихся подражать «точным» естественным наукам. Сегодня даже представители естественных наук куда более осмотрительно относятся к притязаниям своих дисциплин на достоверность.
ИЛЛЮЗИЯ ЗНАНИЯ
Предостережение Хайека понималось в основном как стремление указать на неэффективность централизации государственного контроля, характерной для социалистических систем. Но оно приложимо и к поведению человека в целом. В конечном счете речь идет о неспособности людей в случаях, когда дело касается сложных систем, предсказывать будущее или по-настоящему влиять на него, потому что необходимые для этого знания слишком широко рассеяны, а социальные отношения, например, не поддаются надежным количественным определениям.
Глобальный финансовый кризис очень кстати напоминает нам об этой мысли. Так называемые инновационные финансовые продукты основаны на сложных математических моделях, претендующих на способность вычислить все возможные риски. Однако совершенно очевидно, что риски ускользают от чьего-либо понимания (включая менеджеров и наблюдательные советы банков), поскольку не поддаются интуиции. Нечто здесь, по-видимому, обрело некий собственный смысл.
Лорд Ральф Дарендорф назвал глобализацию в финансовом секторе в первую очередь информационной революцией, что хорошо иллюстрируется образом жизни ее участников. В старые времена лондонские банкиры прибывали в свои офисы в Сити между десятью и одиннадцатью утра, выпивали первый бокал шерри в 12.30, а затем не спеша наслаждались обедом в компании интересных людей. Потом им нужно было находиться в офисе, пока не открывалась Уолл-стрит, в 3.30 пополудни по лондонскому времени, после чего можно было отправляться домой. Лорд Дарендорф скорбит о том, что непрерывная доступность информации в наши дни породила новый вид «экономических субъектов» – людей, которые изнуряют себя круглосуточной ежедневной работой.
Столь явная культурная трансформация в банковском секторе порождена реальными переменами. Новый уровень доступности информации на финансовых рынках привел к обмену специально созданной в целях торговли терминологией особой сложности, которая превышает пределы человеческого понимания. Торговля деривативами означает, что риски и информация о рисках все больше отдаляются от своих основ в реальной экономике, превращаясь в абстрактные понятия.
При старой доброй системе ипотечного кредитования банк имел возможность осмотреть имущество, под залог которого выдавал деньги. Осторожный банк предоставлял ссуду в 60–80 % от стоимости имущества, что обеспечивало надежность вложений, пока стоимость не снижалась. В последнем случае банк терял лишь небольшую часть своих инвестиций. Серьезные потери имели место лишь по причине плохой оценки конкретным лицом конкретного случая. Банк гарантировал кредит собственным капиталом. Один и тот же институт отвечал за принятие решений, совершение действий и страхование рисков.
В сегодняшней финансовой системе все гораздо сложнее. Кредитующий банк передает кредитный риск третьей стороне, оценивающей его, располагая меньшим объемом знаний об имуществе и о лице, обратившемся за ссудой, то есть обладая гораздо меньшей информацией. Каждый раз, когда риск передается третьему лицу, его оценка усложняется, как это произошло в случае с несостоятельностью некоторых долгов и ипотечных кредитов на рынке недвижимости США. Банк, выдавший ссуду, чувствует себя в безопасности, потому что избавился от кредитного риска и риска непогашения долга. Но теперь он зависит от профессиональной состоятельности института, взявшего на себя эти риски. И вместо того чтобы оценить относительно ограниченный риск – такой, как стоимость определенного корпоративного имущества, – кредитующий банк сталкивается с более сложной оценкой рисков. Например, ему следует уяснить: насколько Lehman Brothers – надежное место для размещения кредитных рисков? Чтобы ответить на этот вопрос, банк вынужден полагаться на кредитные рейтинги, которые, в свою очередь, основаны на своеобразной системе сбора и обработки информации.
В реальности, конечно, все эти структуры гораздо сложнее, чем можно показать на простом примере. Но в их основе лежат одни и те же проблемы:
- отсутствие прозрачности;
- повсеместное, не только в мире финансов, ускорение и усложнение;
- наконец, ослабление связи между принятием решений и взятой за них ответственностью.
В результате за счет секьюритизации и так называемых финансовых инноваций гигантские риски дефолта рассеиваются по всей планете, доходя вплоть до уровня отдельных счетов частных лиц.
Положение усугубилось в результате распространения системы компенсаций и стимулов, поощрявших дерзкие спекуляции. Прибыли с финансовых рынков стали составлять непропорционально возросшую долю чистого внутреннего продукта. И бизнес становился все более рискованным – чем же еще можно объяснить 25-процентную норму прибыли, которую рынки капитала ставили в качестве цели для банков? Такая прибыль получалась за счет головокружительных трансакций, которые вышли из-под контроля и в конечном счете способствовали началу кризиса.
Так что же, во всем виноваты банки? Нет, все не так просто. Годы ничем не сдерживаемой монетарной политики, проводившейся центробанками; бум на рынке американской недвижимости, к которому привела социальная и интеграционная политика; судьбоносное решение Комиссии по ценным бумагам и биржам снизить требования к капитализации инвестиционных банков – всё это факторы, которые сопровождали безответственное кредитование.
Кризису способствовал целый ряд факторов. И ни у кого из нас, сыгравших в этом свою роль, нет особых причин для гордости. Банкиры и юристы, которые разрабатывали и продавали рискованные инструменты. Инвесторы, покупавшие непонятные им инструменты в стремлении получить максимальную прибыль. И не в последнюю очередь – центробанки, чья политика дешевых денег поощряла беспечное кредитование. В Германии даже государственные банки пренебрегали своими обязанностями, занимаясь вместо этого спекуляциями, принявшими широкий масштаб. Следует также признать, что государственный надзор над банковской отраслью в конечном итоге не оправдал ожиданий.
«Рынок раскованный: освобождение глобального капитализма» («Market Unbound: Unleashing Global Capitalism») – так называлась книга о дерегулировании и секьюритизации на финансовых рынках, которую в 1996 году опубликовали Лоуэлл Брайан и Дайана Фаррелл из McKinsey & Company. Она оказала тогда сильное интеллектуальное воздействие на читателей. Сегодня этот труд напоминает нам не столько о Прометее, сколько о злополучном полете Икара. Чтобы понять сущность нынешнего кризиса, нужно вспомнить, что человеку присущи стремление к невоздержанности и гордыня.
Незаметно для нас глобальные финансовые рынки, которым вообще-то свойственна тенденция к децентрализации и диверсификации, стали крайне централизованными. Во всем мире функционируют сотни банков, а крупнейших кредитно-рейтинговых агентств всего три. В современной финансовой системе интуицию тысяч банковских менеджеров при принятии решения о выдаче ссуды подменяют математические модели рисков, а их оценка в значительной степени зависит от мнения горстки рейтинговых агентств.
Это возвращает нас к Хайеку. Отмечая ограниченность человеческих знаний, с одной стороны, и не подвластную расчетам сложность человеческого общества – с другой, он предостерегал против централизованных систем. Если мы не застрахованы от ошибок, лучше рассредоточить принятие решений. Когда множество разных игроков принимают решения по своему усмотрению, они приходят к самым разным умозаключениям и результатам. Впоследствии конкуренция определит, кто был прав, а кто ошибался. Лучшие решения вознаграждаются успехом на рынке и служат примером для подражания, худшие – вытесняются с рынка. Но провал последних не ведет к краху всех остальных. Превосходство рыночной экономики основано на разумном принципе, одновременно создающим возможности и ограничивающим риски.
На финансовых же рынках мы сталкиваемся не только с тем, что решения основывались в большинстве случаев на рейтингах очень немногих агентств, но и с тем, что концентрация игроков подрывает еще одну предпосылку свободного рынка, а именно необходимость нести ответственность за собственную неудачу. Нас, политиков, убеждали в том, что многие институты якобы «слишком велики, чтобы рухнуть». В результате их прибыли приватизировались, а вот их убытки ныне обобществляются.
Мы должны позаботиться о том, чтобы держатели наиболее рискованных и высокодоходных ценных бумаг перестали получать чрезмерные прибыли за счет государства (или по меньшей мере с государственными гарантиями), в то время как их риски распределяются среди налогоплательщиков. В противном случае выходит, что государство не только покрывает убытки, но и финансирует сверхприбыли от наиболее рискованных ценных бумаг вместо более безопасных и консервативных инвестиций.
Финансовые институты не просто велики – они еще и взаимозависимы, что тоже связано с их изменившейся функцией. Банки сейчас меньше занимаются своими клиентами и больше уделяют внимания бизнесу друг с другом. Вот почему крах одного института может повлечь цепную реакцию, которая в итоге отразится на реальной экономике (по крайней мере, нас в этом убеждают). Это – дополнительная проблема. Если отрасль получает значительную долю своего дохода от сделок внутри самой отрасли, значит, что-то с ней не в порядке. Во всяком случае – рано или поздно – ее ждут неприятности.
Поскольку государство не может позволить финансовой системе рухнуть, все индустриальные страны Запада сейчас напрягли свои бюджеты до предела. Остается надеяться, что они не перешли через определенную грань в деле спасения финансовых институтов за счет мер, которые лягут бременем на нынешнее и будущие поколения налогоплательщиков на многие годы вперед.
ДОВЕРИЕ И НЕДОВЕРИЕ: ВОЗВРАЩЕНИЕ К УЧАСТИЮ ГОСУДАРСТВА
Таким образом, в разгар кризиса мы переживаем ренессанс государства. Государство, чье вмешательство в экономику когда-то считалось весьма нежелательным, сегодня у всех на устах. Совершенно очевидно, что рынки не способны обеспечить доверие, а для финансовых рынков оно просто жизненно необходимо. Государственные интервенции осенью 2008-го фактически предотвратили полный обвал финансовой системы.
Однако нам следует позаботиться о том, чтобы на смену высокомерию, которое проявили «хозяева вселенной» с Уолл-стрит, не пришла новая форма гордыни, на сей раз в виде слепой веры в безграничные способности государства к управлению. Что, если бесчисленные антикризисные пакеты по всему миру не смогут предотвратить затягивание рецессии? Иногда возникает ощущение, что теперь, после краткосрочного вмешательства государства, все опять должно стать на свои места. На самом деле, скорее наоборот: нынешний кризис может еще больше обостриться в результате того, как государство в течение последнего десятилетия реагировало на ослабление экономики. Ведь не секрет, что проводилась политика низких процентных ставок и все более безоглядного кредитования.
Давайте обратимся к свежему примеру антикризисных мер. В Германии только что введен в действие «утильный бонус»: если вы сдадите свой старый автомобиль в металлолом, государство выдаст вам 2,5 тыс. евро на покупку нового автомобиля. Выделено достаточно денег, чтобы оплатить сдачу в утиль 600 тысяч подержанных машин. Программа пользуется огромным успехом, и спрос может намного превысить выделенные из бюджета средства. Объемы продаж новых автомобилей уже возросли. Мы все надеемся, что рост продолжится и после завершения программы, что с помощью субсидий мы вернемся к обычному спросу. Но никто сегодня не знает, насколько эффективно работает данная предпосылка кейнсианской экономической политики в нынешней ситуации. Возможно, она бесполезна, и когда мы оглянемся назад через пару лет, то увидим, что спрос на автомобили просто сместился со второй половины 2009 года на первую. А что, если глобальная автомобильная индустрия просто накопила слишком большие излишки мощностей, особенно в Европе, Северной Америке и Японии?
Самая большая ошибка, которую мы можем совершить, – это слепо истолковать текущий кризис как фундаментальный, системный кризис социального рынка или многоукладной экономики либо напророчить конец глобализированной экономики. Не накликать бы нам на себя настоящий системный кризис! Рыночная экономика, как никакая другая, вела к процветанию и прогрессу. Но мы должны сознавать также, что история человечества не движется неуклонно по пути непрерывного совершенствования. За периодами успеха и поступательного движения всегда следуют сбои. Это не означает, что многоукладная экономика – порочная система; в таком случае она не смогла бы так прекрасно функционировать десятилетиями и привести к такому процветанию. К разрушительным последствиям ведет скорее свойственная природе человека склонность к излишествам.
Я еще помню, как Людвиг Эрхард, легендарный министр экономики ФРГ, а позднее федеральный канцлер (в 1963–1966 гг. – Ред.), призывал к умеренности в 1960-х годах, вслед за фазой беспрецедентного экономического роста, и подвергался за это насмешкам, ибо никто не верил, что когда-нибудь опять наступят суровые времена. А потом пришел нефтяной кризис, вызвавший глобальный экономический застой в начале 1970-х, и преподал всем урок.
Оглядываясь на историю, мы видим, что глубокие кризисы часто следовали за продолжительными периодами стабильности и устойчивого роста. Особенно в XIX веке, в первые годы современной индустриальной эры, наблюдались серьезные экономические кризисы, выраставшие из этапов значительных инноваций, за которыми следовали спекуляции и рецессия.
Тем, кого интересует литература на данную тему, могу порекомендовать «Деньги» Эмиля Золя. Уже в те времена гордыня и алчность вели к краху (роман написан в 1891 году. – Ред.). То, как это представлено у Золя, сегодня ничуть не устарело. Поэтому следует воздержаться от утверждений, будто такого кризиса, как теперь, еще никогда не бывало. Часто подобное стремление преувеличить значение нынешнего кризиса свидетельствует только о нашем собственном ограниченном кругозоре либо представляет собой попытку сгустить краски. А как показывает пример голландской тюльпаномании в XVII веке, мы не вполне способны избегать повторения прошлых ошибок.
ОПАСНОСТИ И ПСЕВДОЛЕКАРСТВА
Как можно более свободный от идеологии и убедительный анализ причин и пусковых механизмов текущего кризиса, определение их места в смене периодов экономического роста и спада – это долгосрочная задача. Мы же пока не знаем, когда нынешний кризис закончится, и не слишком уверены, можем ли мы что-то для этого сделать. С другой стороны, есть вещи, которые, я в этом твердо убежден, представляют собой смертельную опасность.
Даже самое искреннее стремление – спасти предприятия и рабочие места – может обернуться серьезной проблемой, если начнется глобальное соревнование за то, кто предоставит больше субсидий. Совершенно естественно, что положение на рынках, при котором игнорировался риск недостаточной капитализации, привело к тому, что в некоторых отраслях в глобальном масштабе накопились избыточные производственные мощности. В данных обстоятельствах мы должны остерегаться предоставления государственных субсидий там, где необходима коррекция или где были приняты неверные решения. Иначе на сегодняшних глобальных товарных рынках другие страны будут просто вынуждены делать то же самое, а в итоге деньги налогоплательщиков в огромных количествах будут потрачены практически впустую.
Хуже было бы только возвращение протекционизма. Я очень рад, что президент Барак Обама пока что устоял перед этим соблазном, который традиционно ассоциируют с его политической партией. Протекционизм не остался бы односторонним, а спровоцировал бы всемирное соревнование. От этого пострадали бы все, особенно многие миллионы людей в развивающихся странах, которые только начали приближаться к благополучию.
В Германии, во всяком случае, очевидно, что эти проблемы нельзя решить с помощью девальвации валюты. Германия – мировой лидер в области экспорта, хотя мы всегда считали одним из главных приоритетов обладание сильной валютой. После двух приступов гиперинфляции в прошлом веке наше коллективное сознание извлекло урок – инфляция не способна решить проблемы, от которых страдает реальная экономика.
В данный момент самая большая опасность заключается в том, что рост дефицита государственных бюджетов выйдет из-под контроля. Ведь проблемы весьма серьезны, а ожидания слишком завышены, чтобы примирить их со сбалансированным бюджетом. Нынешнее правительство Германии, вынужденное нести расходы на воссоединение страны, с огромным трудом консолидировало бюджет, в том числе за счет повышения налогов. Мы почти сбалансировали бюджет в 2008 году и это дало нам больше пространства для маневра. Кое-кто говорит, что эта политика провалилась из-за того, что цель сокращения дефицита теперь стала недостижимой. На самом же деле верно обратное: мы можем испытывать удовлетворение оттого, что консолидировали бюджет в благополучные годы.
Убежден, что у нас уже нет возможности жить не по средствам и продолжать отправлять будущим поколениям счета на оплату сегодняшних государственных расходов. Нам также необходимо понять, что индустриальные страны Европы имеют гораздо более проблематичную демографическую структуру, чем, например, Соединенные Штаты, и более низкие темпы долгосрочного экономического развития.
РЕФОРМА ПРАВИЛ ДЛЯ ФИНАНСОВЫХ РЫНКОВ
Реформировать финансовые рынки намного труднее, чем указывать на ловушки, которых следует избегать. Форум по финансовой стабильности выработал ряд рекомендаций. Обычный человек, не банкир, может удивиться, почему предлагается держать в определенных рамках не только капитализацию, но и ликвидность финансовых институтов, которая (по крайней мере, с точки зрения не банкиров) должна быть постоянным и главным принципом банковского менеджмента.
Не вдаваясь в детали, мы, политики, приветствуем рекомендации такого рода со стороны экспертов и находимся под их влиянием. Эти рекомендации создают у меня впечатление, что в прошлом определенные регулятивные подходы, а именно правила капитализации и бухучета, скорее усугубляли проблемы. Если это так, то правильнее было бы быстро найти средство их исправления, не выходя за институциональные рамки интернациональной системы банковского контроля. Однако я не уверен, достаточно ли оптимизировать и расширить систему измерения риска. Не следует забывать, что именно эти системы оценки рисков и привели к нынешней путанице.
Необходимо также подумать о том, как адаптировать институциональные рамки, включая регулирование, к тому, чтобы больше учитывалась глобализация рынков. Однако я совсем не убежден, что стандартизация надзора решит все проблемы. Еще один великий мыслитель, Карл Поппер, говорил о «частичной социальной инженерии» – концепции, которая всегда была лучше совместима с децентрализованным, федеральным процессом принятия решений, нежели с централизованными сверхрегуляторами.
Не надо забывать, что банковское регулирование высоко интернационализировано. Самые важные правила определяются на международном уровне в Базельском соглашении. В Европе все органы банковского надзора действуют согласованно. В любом случае я не отношусь к тем, кто считает, что большее – это всегда лучшее. Конечно, мы будем и впредь нуждаться в международных органах и стандартизированных на международном уровне правилах. Поэтому нам следует подумать о путях повышения эффективности, продуктивности и прозрачности механизмов международного сотрудничества, а в некоторых случаях повысить их демократическую легитимность. Нужно также рассмотреть вопрос о том, насколько адекватно процесс установления международных правил по оценке стоимости обеспечивает общественное благо, учитывая важность таких стандартов, или же регуляторам следует участвовать более активно.
В Германии многие политики жаловались на тех, кого они называют «саранчой», то есть на инвесторов, вкладывавших заемные средства в частный акционерный капитал, которые поглощали компании и ликвидировали их с прибылью. Но те же самые политики не сделали ни единой попытки закрыть лазейки в бухучете и акционерном праве, позволявшие подобную пагубную практику.
РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Следует признать, что определенные фундаментальные правила рыночной экономики на финансовых рынках не работали. В первую очередь это касается связи, существующей между возможностью и риском. Возможности открывают путь к прибыли и росту, риски ведут к убыткам и банкротству. Эта связь и без того более ослаблена в корпорациях по сравнению с фирмами, представляющими собой индивидуальную собственность. А теперь еще говорят, что нельзя допустить краха компаний, предоставляющих финансовые услуги.
Это – проблема не только для политиков, стремящихся к беспристрастности и социальной справедливости. С точки зрения морального риска это еще и экономическая проблема. Если риски принимает на себя третья сторона, то любой, кто занимается рискованной, но потенциально прибыльной деятельностью, тем самым поощряется к еще большему риску. Было бы просто возмутительно, если бы мы не только продолжали вести бизнес подобным образом, но и заставляли осмотрительных менеджеров, живущих по средствам, спасать тех, кто излишне рисковал.
Еще немецкий экономист Вальтер Ойкен, один из создателей концепции социальной рыночной экономики, предостерегал, что тот, кто получает выгоду, должен также отвечать за последствия краха. Ответственность по обязательствам, пишет Ойкен, является необходимой предпосылкой для общества, где правят свобода и личная ответственность. Учитывая воздействие краха банков на общество в целом, это настоящая дилемма. Фундаментальный вопрос, на который следует найти ответ, таков: как может государство убеждать в том, что оно гарантирует функционирование финансовых рынков (если необходимо, за счет государственной интервенции), и одновременно утверждать, что не станет вмешиваться и спасать финансовые институты, если случится самое худшее?
Какую конкретную форму должна принять эта помощь – вопрос непростой, и в настоящее время он является предметом дебатов. Нам, безусловно, нужно совершенствовать надзор и по возможности ограничить переход к рискам. Но в любом случае это скорее бизнес страхового сектора, нежели банковского. На публичных дебатах часто ставится фундаментальный вопрос об увеличении или уменьшении государственного присутствия в смысле увеличения или уменьшения регулирования. На мой взгляд, вся задача заключается не в увеличении либо сокращении регулирования, а в его совершенствовании.
Превосходство рыночной экономики состоит в том, что она начинается с индивидуальной креативности, целеустремленности и желания работать. Это – фундамент экономического успеха, и мы не должны зарегулировать его до смерти, даже во время кризиса. С другой стороны, поскольку людям свойственно поддаваться алчности, нам действительно необходимо принять меры против невоздержанности. Это – руководящий принцип социальной рыночной экономики.
Другой возможный выход – начать с менее крупных объединений. Нам нужны не только огромные банки и корпорации. В оптимальных условиях монокультуры зачастую и гиганты добиваются грандиозных успехов. Но они подвержены и более мощным кризисам. Каждая ошибка влечет за собой целый комплекс последствий. Вот почему нам следует стимулировать разнообразие. Диверсификация – лучшая защита от невоздержанности и кризисов, с которыми мы столкнулись сегодня.
Связь между рисками и возможностями, в результате которой возникает то, что мы называем ответственностью, была полностью разорвана также и еще в одной области финансового сектора – в системе компенсаций и стимулов. Данная система позволяла сотрудникам зарабатывать сотни миллионов долларов в год, совершая рискованные транзакции, которые приносили краткосрочный успех. Подобные стимулы не способствовали оздоровлению: они вели к совершенно иррациональным сделкам, сулившим солидную прибыль в краткосрочной перспективе. Долгосрочные риски при этом игноририровать.
В целом бонусы – это вовсе не плохой способ гармонизации интересов компании и ее персонала. Но они соответствуют уровню своей задачи, только если установленные стимулы действительно содействуют заинтересованности компании в позитивном, долгосрочном развитии. На финансовых рынках системы стимулов имели противоположный эффект, поскольку были рассчитаны на чересчур краткосрочные интересы компании. И потому многие из них, движимые перспективой получения бонусов, совершенно перестали замечать риски, на которые шли в ущерб своим банкам и тем самым способствовали наступлению кризиса.
Вызывает беспокойство тот факт, что пострадали ответственные за управление крупнейшими финансовыми компаниями, явно оказавшиеся не в состоянии разобраться в ими самими же созданных структурах. Особую озабоченность вызывают зарплаты и бонусы, наводящие на мысль о том, что в определенных сферах финансовой отрасли, по-видимому, совсем утратили чувство меры.
Я не верю, что улучшенная система оценки рисков или усовершенствованное надзорное законодательство окажутся эффективными, по-прежнему базируясь на таких порочных идеях регламентации. Внешнему надзору любого рода всегда трудно угнаться за объектом надзора. Рыночная экономика нуждается в людях, которые заинтересованы в чем-то большем, чем итоги ближайшего квартала, в людях, способных брать на себя ответственность на перспективу.
Как и многие другие экономисты, Хайек указывал на важность моральных принципов для функционирующих рынков. Нравственность и добродетели в бизнесе играют далеко не меньшую роль, чем инструменты менеджмента и бухучета. Бизнес зависит от отношений, складывающихся в условиях долгосрочного обмена. Еще он зависит от традиций и опыта. Впрочем, кое-кто упустил этот факт из виду. А между тем знание своих потребителей, традиции и опыт являются крайне ценными активами, особенно в нашем стремительном и запутанном мире.
Когда нравственные основы рыночной системы все больше игнорируются ради того, чтобы просто увеличивать прибыль и окупаемость, системы компенсаций и стимулов становятся, вероятно, ключевыми моментами, управляющими людскими поступками. Если так, то нам еще может понадобиться государство, играющее более активную роль и не бросающее рынок на произвол судьбы. Однако опыт подсказывает, что по причине мобильности как капитала, так и людей национальные государства нередко обнаруживают ограниченность способности предпринять эффективные действия.
В любом случае такие меры должны идти рука об руку с большей прозрачностью действий, предпринимаемых на персональном уровне, и с пониманием того, что функционирование открытой системы неотделимо от нравственных ценностей.
В этом контексте Вильгельм Рёпке, еще один теоретик социальной рыночной экономики, пишет в своей книге «По ту сторону предложения и спроса» («Jenseits von Angebot und Nachfrage»): «Самодисциплина, чувство справедливости, честность, беспристрастность, рыцарство, умеренность, чувство коллективизма, уважение к чужому человеческому достоинству, прочные нравственные ценности – все это вещи, которыми уже должен обладать человек перед тем, как выйти на рынок и померяться силами со своим конкурентом».
Это – высокие ожидания, и даже после того, как кризис минует, они, безусловно, не представляются полностью осуществимыми. И дело не в достижении личного совершенства – важно не упускать этих добродетелей из виду. За это мы все в ответе: это – цель, к которой нам следует стремиться, сохраняя при этом должное равновесие между личной ответственностью и государственным регулированием.
Очень важно сохранить данные ценности даже в глобализированном информационном обществе. Наша многоукладная экономика базируется на идее открытого общества. Уверен, оно извлечет уроки из кризиса. И поскольку открытое общество обладает высокой способностью к познанию, оно справится и с этим, и с будущими вызовами.
Данный материал основан на лекции Вольфганга Шойбле в Лондонской школе экономики и политической науки, прочитанной 18 февраля 2009 года.
