Россия в глобальной политике

Язык современной российской дипломатии меняется. С одной стороны, как живой организм он не может не меняться – тем более что внешняя политика, одним из инструментов которой является дипломатия, во многом зависит от конъюнктуры. С другой стороны, его изменения на протяжении последних нескольких лет свидетельствуют не только и не столько о корректировках внешнеполитической риторики, сколько о качественных семантических сдвигах.

Следует сразу подчеркнуть, что подобные метаморфозы имеют главным образом эволюционный, а не революционный характер. Связывать их напрямую с набором отдельных эпизодов и личностей едва ли целесообразно. Изменение языка дипломатии – процесс объективный. Здесь уместно говорить о том, что язык служит орудием дипломата (причем основным – как активным, так и пассивным: дважды подумать на трех языках, прежде чем ничего не сказать, согласно старой поговорке), но и наоборот – дипломат является средством языка при исполнении своей общественной миссии. Под дипломатами в данном контексте следует подразумевать как кадровых сотрудников государственных органов внешних сношений, так и более многочисленную группу так называемой народной и общественной дипломатии. Все они суть носители и, если угодно, «пользователи» языка, находящиеся от него в сильнейшей зависимости. 

Зависимость эта проявляется в том, что зачастую язык сам что-то подсказывает дипломату, задает тон аргументации, влияет на смысловые оттенки формулировок. Иными словами, синтезирует содержание и форму. Готовя выступление, справку, аналитическую записку, проект документа, автор нередко бывает удивлен тем, что получилось: язык заводит его мысль дальше, чем он рассчитывал, текст оказывается лучше и четче, нежели изначально предполагалось. Таким образом, диктат языка формирует сознание участников международных отношений, которое, в свою очередь, дает импульсы их дальнейшему развитию. В целом можно предположить, что лингвистический детерминизм (для описания которого иногда используется спорный термин – «строгая гипотеза Сепира – Уорфа») проявляется в глобально-политической и дипломатической тематике явственнее, чем во многих других сферах. 

Можно выделить ряд взаимосвязанных тенденций, определяющих общий вектор изменений языка современной отечественной дипломатии. Во-первых, он становится менее строгим и шаблонным, более демократичным и до известной степени популистским. В прежние годы устоявшееся клише, или штамп, было одной из основных, если не главной, синтаксической единицей «мидовского русского». Широкое использование таких клише с точки зрения работы с внешней аудиторией обеспечивало преемственность и сохранение традиций и вместе с тем укрепляло корпоративную культуру. Приходя на работу на Смоленскую-Сенную площадь, молодой сотрудник учился прежде всего писать, затем думать «по-мидовски». Первый вопрос, который интересовал руководство, заключался не в том, насколько хорошо новобранец владеет иностранным языком (раз пройдены испытания Центра высших курсов иностранных языков – ВКИЯ, значит, скорее всего, владеет), но умеет ли он пользоваться государственным. Всегда ценилась способность грамотно писать, лаконично излагать суть дела. При этом вопреки стереотипам речь шла не о высокопарных формулах типа «уполномочен заявить», «имеет честь», «свидетельствует о своем весьма высоком уважении», но о таких ходовых оборотах, как, например, «своевременная инициатива», «близость или совпадение позиций», «непоследовательная и малоконструктивная критика».  

Подобные выражения, равно как и специфические понятия (скажем, «справка по схеме», «стабильное досье»), могут употребляться и в обычной речи, однако для людей, знакомых с соответствующей средой, они всегда служили маркерами, своего рода шибболетом. Их умелое использование часто играло определяющую роль как для разрешения дилеммы в терминах «свой – чужой» (наряду с элементами внутрисистемной этики, фольклора, юмора и жаргона, которые в настоящем контексте мы оставляем за кадром), так и при оценке опыта, а также профессиональных качеств субъекта. Во многом сухой, однако предельно ясный, лишенный «лексического мусора», удобный с точки зрения перевода на иностранные языки (что немаловажно!) министерский канцелярит нес консолидирующую функцию, способствовал эффективному выполнению внешнеполитических задач в части информационно-разъяснительной работы. Неслучайно высоким спросом на протяжении долгого времени пользовалась книга Анатолия Ковалева «Азбука дипломатии», в главах которой («Вес слова в дипломатии», «Протокольные формулы», «Язык дипломатических документов» и других[1]) раскрывались обозначенные нюансы. 

Данные выражения нередко становились объектом насмешек или иронических выпадов. Можно вспомнить серию анекдотов, обыгрывающих «окно возможностей», «встречи на полях» и прочая. В советские годы, когда их звучание усугублялось за счет идеологической составляющей, особенно в периоды обострения международных отношений (или, как было принято шутить, «борьбы за мир», в результате которой не останется камня на камне), такая сатира появлялась на страницах литературных произведений, в частности, Ильи Ильфа и Евгения Петрова (знаменитое «Что же ты молчишь, как Лига Наций?»), Михаила Булгакова, Венедикта Ерофеева (поэма «Москва – Петушки» буквально пронизана газетными штампами по международной проблематике), Сергея Довлатова и многих других. Детальный анализ такого феномена – задача литературоведов. В ключе текущего рассмотрения отметим, что подобное явление постепенно уходит в прошлое. Если раньше существовал разрыв между речью широкой публики и узкого, элитарного клуба международников, то сейчас эта грань практически стерлась. Дело не в разнице «штилей», но в банализации самой проблематики, которая была когда-то уделом избранных, а ныне близка и доступна каждому. Современные дипломаты все больше отходят от ковалевской (чичеринской, молотовской, громыковской, примаковской) азбуки. 

Во время недавнего выступления Сергея Лаврова в МГИМО один из адресованных ему вопросов был предварен восхищением тем, что, дескать, «обычный студент может о чем-то спросить министра». Лавров, со свойственным ему чувством юмора, парировал – «спросить обычного министра иностранных дел». На самом деле, такая сентенция очень показательна. В меньшей степени это относится к внешнеполитическому ведомству, но для других структур и смежных институтов весьма характерно появление в них людей, которых раньше в силу высоких входных барьеров в отрасль там едва ли можно было встретить. Конечно, и при советской власти работали социальные лифты, а дипломатическая служба – особенно на высоком уровне – пополнялась не только из профессиональных кадровых резервов, но начиная с 2000-х гг. это движение приобрело гораздо больший масштаб. При сохранении «перекрестного оплодотворения», то есть взаимного обогащения культурно-кодовыми элементами, его направление некоторым образом сместилось. Обыватели продолжают разбирать на цитаты выступления дипломатов и первых лиц, но и последние все больше черпают материал для таких выступлений из sermo vulgaris, а не варятся в собственном соку. 

Бывает, что результаты данной интерференции принимают как минимум необычные и во всяком случае дискуссионные с этико-эстетической точки зрения формы. Достаточно упомянуть о некоторых предельно жестких высказываниях, приписываемых министру Лаврову, или о выступлении заместителя постпреда РФ при ООН и при СБ ООН по политическим вопросам Владимира Сафронкова в апреле 2017 г. («Глаза не отводи! Что ты глаза отводишь?»), вызвавшем бурное обсуждение даже среди тех, кто ранее не интересовался ни деятельностью ООН, ни позицией России по сирийскому урегулированию. Субъективная оценка таких эпизодов может быть различной, однако, рассуждая беспристрастно, следует сказать, что это лишь одно из проявлений более общего тренда – сближения языка дипломата и усредненного представителя населения, причем с его распространенными грамматическими ошибками («в этой связи», «по-любому» и тому подобными). Еще одним ярким примером может служить стенограмма речи Виктора?Черномырдина по случаю назначения его «послом на нашего соседского брата Республика Украина» (май 2001 г.), изобилующей типичными для этого известного политического деятеля семантическими перлами.[2] Как видим, схожие казусы случались и ранее, но в эпоху «Твиттера», «Инстаграма», «Телеграма» и «Ютуба» они, во-первых, охватывают бóльшую аудиторию, а, во-вторых, распространяются намного быстрее. Аналогичная демократизация, исчезновение кулис, отделяющих сцену (и отчасти гримерку) от зрительного зала, присуща также современному государственному и дипломатическому протоколу.[3] При этом язык в отличие от протокольных норм демократизируется и, вероятно, вульгаризируется более органично. 

Кроме того, язык дипломатии становится более резким, отчасти агрессивным, но вопреки ожиданиям – не идеологизированным. К этому также можно по-разному относиться, однако не стоит отрицать, что в условиях информационной и гибридной войны подобная вещь естественна. Такие конструкты как «санкционное противостояние» с «консолидированным Западом», противопоставление собственной культуры ценностным установкам «англосаксов» суть результат недавней деградации двусторонних и многосторонних отношений с рядом субъектов на международной арене. Хочется верить, что при нормализации ситуации риторика станет более спокойной и сдержанной, но в одностороннем порядке смена тона не видится реальной. Безусловно, всегда, даже в «разгар холодных войн», находятся Дипломаты (с большой буквы), призывающие к снижению градуса словесных баталий. Так, в свое время, инструктируя Олега Трояновского перед отъездом в Нью-Йорк в качестве постпреда, министр иностранных дел Андрей Громыко подчеркивал, что «Советский Союз – великая держава, его слово должно быть весомым, и не стоит размениваться на взаимные препирательства».[4] Как бы то ни было, подобные призывы не всегда достигают желаемого эффекта. 

В то же время обращает на себя внимание тот факт, что язык современной дипломатии существенно меньше инкорпорирует идеологемы. Контент-анализ выступлений министра иностранных дел, его заместителей, а также других высокопоставленных лиц позволяет судить о том, что присущие внутриполитическому дискурсу конструкты («суверенная демократия», «модернизация» и другие) сравнительно редко используются спичрайтерами и не становятся неотъемлемыми атрибутами дипломатических аргументов. Исключение составляет традиционная апелляция к прагматизму, принципам международного права и многополярности (три кита внешней политики РФ), а также популярная с середины 2000-х гг. «мягкая сила», которая, впрочем, как лексическая единица позаимствована у американцев со всеми последующими смысловыми производными – «умная сила», «острая сила» и тому подобное. Наоборот, некоторые исконно русские дипломатические максимы имеют свойство проникать в «общий эфир». Так произошло с горчаковским «Россия сосредотачивается»[5], а также с высказыванием императора Александра III о двух ее союзниках (армии и флоте). 

В языке современной дипломатии появляется много неологизмов и окказионализмов. Большинство из них задорные, довольно хлесткие и граничащие с грубостью: «отпентагонить», whoexit (автор – Мария Захарова) и другие. Феномен, проявляющийся главным образом в отношении глаголов и отглагольных существительных, присущ не только великому и могучему, но и другим европейским языкам. В качестве примеров можно привести английское to brexit (долго прощаться, при этом не уходить), породившее в социальных сетях множество шуток («раньше англичане уходили не прощаясь, теперь прощаясь – не уходят»; «оставь надежду, всяк из ЕС выходящий») или немецкое merkeln (деоним со значением отмалчиваться, ничего не предпринимать, затягивать принятие решений[6]). Популяризации подобных изобретений способствуют уже упомянутые выше социальные сети, а также «Фейсбук» и «Вконтакте», в которых в соответствии с веяниями времени почти у каждой структурной единицы внешнеполитического ведомства имеется свой аккаунт. 

В связи с этим, с одной стороны, приходит на ум тезис из нобелевской лекции Иосифа Бродского о том, что «философия государства, его этика, не говоря о его эстетике, – всегда “вчера”; язык, литература – всегда “сегодня” и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной политической системы – даже и “завтра”».[7] Думается, налицо как раз та ситуация, когда язык дипломатии – это и есть «завтра», следовательно, политическую систему нельзя охарактеризовать как ортодоксальную, ведь речь идет не об изящной словесности, но о внешнеполитическом нарративе. С другой стороны, каламбуры и игра слов практически непереводимы на иностранные языки, зарубежная публика не может их воспринять во всей смысловой и коннотационной полноте. Вещание же на внутреннюю аудиторию, по идее, не относится к числу приоритетных задач МИД. 

Так или иначе, действующий директор Департамента информации и печати Мария Захарова уже успела снискать известность – в том числе благодаря оригинальным лингвистическим находкам. Однако сравнивая Захарову, например, с дипломатом «старой формации» Александром Лукашевичем, говорить о смене парадигм или о чем-то, отдаленно напоминающем противостояние школ архаистов-шишковцев и карамзинистов в начале XIX века, по нашему мнению, неоправданно. Язык дипломатический, язык бытовой и тем более художественный – разные категории с зачастую противоположными законами существования и развития. Как бы то ни было, не захаровы реформируют язык, но язык как объективная реальность обеспечивает захаровым звучание с трибуны. 

Если обратиться к истории, то можно вспомнить, как Александр Пушкин отдавал строки, в которых сомневался, «на визу» лицейскому товарищу, а впоследствии секретарю, а затем советнику русских посольств в европейских столицах Александру Горчакову. Последний, в свою очередь, доводил до изящества депеши и ноты, в чем-то, возможно, ориентируясь на слог своего лицейского приятеля. Полноценное суждение о том, насколько повлияли друг на друга поэт и канцлер, заслуживает отдельного исследования. Однако известно, что во внешнеполитическом архиве до сих пор хранится дело «Об отпуске директору Царскосельского лицея Энгельгардту дипломатических бумаг старых лет для приучения воспитанников к составлению выписок».[8]Таким образом, благодаря стараниям педагога лицеисты получали первую возможность приобщиться к реальным документам, подготовленным сотрудниками Коллегии иностранных дел, и поупражняться в их обработке. Заметим, что такой уникальный случай выпадает далеко не всем, включая тех, кто изучает историю дипломатии в профильных учебных заведениях уже в XXI веке. 

Наконец, язык значительного числа действующих российских дипломатов отличается индивидуальностью и образностью, при этом с преимущественно нейтральной эмоциональной окраской. В качестве источника может служить сборник выступлений и статей Сергея Лаврова, изданный восемь лет назад (то есть до известных событий 2014 г.).[9] За прошедшее с момента выхода издания время, разумеется, появились новые фигуры дипломатической речи. Важное место среди них занимают не только метафоры вроде «ремонта общеевропейского дома», но и такие простые образы как «шахматная доска», «крыша», «страховочная сетка». Наряду с англицизмами (win-win solution), устойчивыми выражениями иностранного происхождения (raison d’être), которыми оратор не увлекается, но все-таки иногда использует, такие лексемы составляют то, что в языках программирования принято называть «синтаксическим сахаром» – конструкциями, не влияющими на поведение программы (то есть содержание послания), но делающими использование языка более доступным для человека (и автора, и адресата). Именно это способствует выполнению одной из основных задач дипломатии – упрощению международной и межкультурной коммуникации. 

Примерно такой же стиль присущ выступлениям и других представителей высшего руководства центрального аппарата и загранучреждений МИДа. Они, как правило, намеренно дистанцируются от расхожих политологических тегов вроде «холодная война 2.0», «прохладная война», «хунта», «заклятые союз­ники = frienemies» и других, стараются говорить осторожно, но в то же время образно.

Современный дипломат и, в частности, мидовец – фигура яркая. Он, безусловно, сдержан, но вопреки тривиальному мнению – не безлик. Его профессиограмма, в которой особое место отводится ораторскому мастерству, больше напоминает набор профессиональных качеств древнегреческого проксена (исторический предок современного почетного консула), нежели древнеримского, которому приходилось прежде всего администрировать, а не красиво говорить и писать. 

Более того, подобный подход во многом соответствует христианским ценностям. По словам кардинала Бертоли, долгое время работавшего на дипломатической службе Святого Престола, одной из самых старых и исторически доказавших свою эффективность дипломатических систем: «Наш Господь умел ясно и энергично вести диалог. Он умел молчать, когда это было нужно и избегать ненужных словопрений. Однако Он мог поставить собеседника и в тупик. Резким жестом или неожиданным суждением Он мог разрешить самый сложный и запутанный вопрос, не попадая при этом в силки, поставленные его соперниками. Господь научил нас всему этому, ибо Он призвал своих учеников быть в сложных и трудных ситуациях мудрыми, как змии, и простыми, как голуби (Мф 10:16)».[10] Думается, что эта установка не теряет значимости и спустя два тысячелетия в современном турбулентном мире. 

Подводя итог, обратим внимание, что указанный выше сборник текстов Лаврова 2011 г. озаглавлен «Между прошлым и будущим». С учетом вышеизложенного уместно утверждать, что если ранее язык дипломатии был обращен в прошлое, то сейчас он все больше устремляется в будущее. Язык современной дипломатии – к счастью, не оруэлловский новояз, но это язык новый, со своими тенденциями и особенностями. Владеющие им «говоруны и бойкие перья», как когда-то характеризовали выдающегося главу Посольского приказа Афанасия Ордина-Нащокина, могут способствовать достижению стоящих перед страной внешнеполитических целей. С академической точки зрения осмысление этих процессов и использование результатов при профессиональной подготовке дипломатов, в том числе в стенах МГИМО и Дипломатической академии, продолжает оставаться важной задачей.

Всякая дидактика имеет границы и не терпит иллюзий. Научить человека грамотно излагать мысли в письменном и устном виде можно лишь до известного предела. Это сродни стихосложению, поголовное обучение которому едва ли имеет смысл. Однако, по нашему мнению, в учебных планах как профильных, так и других вузов развитию языковых компетенций, в первую очередь посредством чтения, анализа новостей и документов (не вспомнить ли пример директора Энгельгардта?), должно уделяться больше внимания. В этом смысле подвижки налицо (стоит упомянуть дискуссию и тезисы президента Владимира Путина в рамках недавнего заседания Совета по русскому языку),[11] но сделать предстоит еще многое.