Россия в глобальной политике

Третий, заключительный очерк из серии, посвящённой пятидесятилетию так называемой Октябрьской, четвёртой по счёту войны между арабами и Израилем (6–25 октября 1973 г.), которую в Израиле называют Войной Судного дня (Йом Кипур), подготовлен авторами в те дни, когда, казалось бы, ставшая достоянием истории тема внезапно обрела острую актуальность. 7 октября 2023 г. началась новая эскалация конфликта между арабами и Израилем.

В отличие от ситуации полувековой давности на этот раз противниками еврейского государства выступили не египтяне и сирийцы, а палестинцы, точнее – вооружённые отряды Движения исламского сопротивления, ХАМАС, управляющего сектором Газа. Непосредственным формальным поводом для начала военных действий (о глубинных причинах – отдельный разговор) послужило как раз пятидесятилетие Октябрьской войны 1973 года. Можно сказать, что атака хамасовцев в октябре 2023 г., ставшая грандиозным провалом не только для израильской, но и для американской разведки, которые проглядели военные приготовления в Газе, оказалась своего рода репликой Войны Судного дня. Начав её, армии Египта и Сирии тоже застали израильтян врасплох. Впрочем, в 1973 г. речь шла о самых сильных арабских армиях, чьи возможности израильские лидеры после 1967 г. пренебрежительно недооценивали[1]. Здесь же – фактически ополченцы, боевики, не имеющие в своём арсенале танков и БТР, авиации и другого современного оружия, зато обладающие мощной мотивацией, основанной на запредельной ненависти к израильской оккупации и оккупантам и на чувстве попранного национального достоинства, обострённом оскорблением исламских религиозных ценностей, например вторжением еврейских поселенцев в мечеть Аль-Акса.

Нелишне напомнить, что один из авторов, академик Виталий Наумкин, всегда отстаивал тезис о центральной роли урегулирования арабо-израильского конфликта для обеспечения безопасности на Ближнем Востоке: без решения палестинской проблемы с продолжающимся попранием национальных прав палестинцев и лишением их всякой надежды на создание собственной государственности в соответствии с резолюциями СБ ООН разрешение взрывоопасной ситуации недостижимо. Эта точка зрения, которой придерживался и покойный академик Евгений Максимович Примаков, постепенно теряла сторонников, а в экспертном сообществе всё чаще звучал мотив о «несущественности» палестинской проблемы. И западные, и – что удивительно – многие израильские эксперты на встречах с авторами этого текста отмахивались от наших прогнозов и предупреждений, и теперь это видится трагической легкомысленностью.

Однако вернёмся к событиям 1973 года. Представленный ниже очерк основан на материалах беседы с известными отечественными дипломатами-арабистами, чрезвычайными и полномочными послами Погосом Семёновичем Акоповым (род. в 1926 г.) и Геннадием Павловичем Тарасовым (род. в 1947 г.).

Геннадий Тарасов начал дипломатическую карьеру в МИД СССР в 1970 г., а Погос Акопов, поработав несколько лет в центральных экономических ведомствах, был направлен сначала на учёбу в Дипломатическую академию, которую окончил в 1960 г., а затем приступил к службе в советском посольстве в Египте, которая продлилась около шестнадцати лет. Акопов по праву считает, что был не просто свидетелем, как любят писать журналисты, а «активным проводником» ближневосточной политики Москвы на Ближнем Востоке, в первую очередь в Египте. С учётом его опыта и долгих лет пребывания в регионе и в стране, вместе с которой он пережил многие драматические эпизоды её современной истории, его личные впечатления просто бесценны.

В Каире Акопову довелось поработать под началом двух опытнейших советских дипломатов, носивших – редкое совпадение – одинаковую фамилию: Сергея Александровича Виноградова (1907–1970) и Владимира Михайловича Виноградова (1921–1997). С последним одному из авторов очерка довелось общаться в начале 1970-х гг. во время поездок с советскими партийно-правительственными делегациями в качестве переводчика. Сергей Виноградов был с 1940 г. по 1948 г. полномочным представителем – чрезвычайным и полномочным послом СССР в Турции – почти двенадцать лет (1953–1965), чрезвычайным и полномочным послом во Франции, а в августе 1967 г. его назначили на должность чрезвычайного и полномочного посла в Объединённой Арабской Республике (Египет). Время для страны было невероятно трудное – всего два с половиной месяца прошло после унизительного для неё поражения в Июньской, называемой ещё Шестидневной, войне с Израилем. В новой должности советскому послу довелось послужить недолго – в августе 1970 г. он ушёл из жизни. Его сменил Владимир Михайлович Виноградов, который до этого работал послом в Японии (1962–1967). Кстати, после службы в Египте он служил послом в Иране (1977–1982), затем шестым по счёту министром иностранных дел РСФСР (1982–1990) – был сменён Андреем Владимировичем Козыревым.

Казалось бы, зачем утомлять читателя данными о передвижениях послов по службе? Полагаем, что это далеко не лишняя информация: личные качества посла всегда заметно сказываются на результатах работы коллектива посольства, влияя в той или иной мере на практическое проведение внешнеполитического курса в отношении страны пребывания и не только её. Удивительно, что во время стажировки Наумкина в Египте в 1966–1967 гг. в посольстве трудился в качестве секретаря ещё один Виноградов – Константин Иванович, весьма хорошо разбиравшийся в ситуации в стране.

И опять совпадение, причём трагическое. В сентябре 1970 г., менее чем через месяц после ухода из жизни Сергея Виноградова, скончался тяжело переживавший боль поражения президент Египта Гамаль Абдель Насер. На смену ему пришёл Анвар Садат. Как показано в прошлых наших очерках[2], новый глава государства задумал провести существенные, даже эпохальные перемены и во внутренней, и во внешней политике Египта. Как говорит Акопов, «придя к власти, Садат повёл линию “я не могу дальше терпеть” и начал готовиться к войне с Израилем». По Акопову, это не оставалось в секрете от Москвы. Старый дипломат вспоминает: «Мы, в свою очередь, доказывали Садату, что его армия ещё не готова, а ведь для того, чтобы начать войну, нужно быть убеждённым даже не на 100, а на 200 процентов. Нельзя было допустить повторного поражения, ведь это могло бы поставить под удар и наш престиж».

Но как советской дипломатии удавалось знать или догадываться о том, что оставалось скрытым от внимательных глаз западных партнёров и израильтян? Приоткрывая завесу секретности, Акопов напомнил: «Тогда в Египте было много наших советников, большую роль в те годы сыграли генерал-полковник Василий Васильевич Окунев (1920–1995)[3], генерал-полковник Иван Сергеевич Катышкин (1914–2000)[4]. До определённого времени Садат постоянно требовал от нас поставки наступательных видов вооружений, так как хотел начать войну и освободить Синай. Наши отвечали отрицательно. Однажды, 3 июля 1972 г., посол Виноградов передал ему послание нашего руководства в ответ на его просьбу о наступательных вооружениях, и, конечно, это был отказ. Президент повёл себя нахально и заявил, что единолично принимает решение о выводе советского военного персонала из Египта. 16 июля военным предписано было покинуть страну – он обещал их наградить и так далее. Посол был возмущён. В посольстве я всегда считался человеком, который старался объяснить поведение Садата. Я сказал: “Мы должны поставить памятник Садату”. Виноградов удивился. Я объяснил: “На самом деле мы не хотим войны. У нас в каждом батальоне здесь свои люди, наши военные. А он хочет начать вой­ну. Если мы сейчас сами выведем войска, нас обвинят в том, что мы бросаем своего друга и уходим. Если он начнёт вой­ну и мы уйдём во время неё, это ещё больше повредит нашему имиджу. А если мы будем участвовать в войне, которую он начнёт? Мы этого не хотим. Значит, Садат взял ответственность на себя, он принял решение о выводе, не мы. Давайте объясним ситуацию Москве именно с этих позиций”. Это было принято советским руководством, которому мы так всё и объяснили. Если вы помните, вывели контингент тихо, шума не поднимали, хотя многие обвиняли Садата во всех грехах. Конечно, у него уже начались контакты с американцами, отход от СССР, но полностью отойти он не мог, ведь мы его выручили».

Из воспоминаний Геннадия Тарасова

Здесь стоит перейти к свидетельству Геннадия Тарасова. Он вспоминает: «Я оказался в Каире в период, который можно назвать драматическим. Хотя таковым поначалу он мне не казался, поскольку я приехал в Египет за две недели до кончины Гамаля Абдель Насера, когда Египет, по нашим представлениям, более или менее твёрдо стоял на пути “социалистической ориентации”, как тогда это называлось, и уехал спустя три года, что было достаточно символично, после денонсации президентом Садатом советско-египетского Договора о дружбе и сотрудничестве. За эти годы – короткий миг для истории – произошло то ли драматическое обрушение, то ли этакая негативная эволюция наших отношений с Египтом, что, безусловно, вызвало большое потрясение и в мире, и в нашем руководстве, поскольку такого поворота событий мало кто ожидал. Естественно, всё развивалось не один день. Поначалу, после кончины Насера и прихода к власти президента Садата всё, казалось бы, оставалось на своих местах, мы по-прежнему тесно сотрудничали в разных областях, в том числе политической и экономической. Достаточно сказать, что Советский Союз построил в Египте более ста предприятий. Среди них такие гиганты, как Асуанская плотина и Хелуанский металлургический комбинат. Очень тесное сотрудничество имело место в военной области, вплоть до того, что наши военные советники находились в составе египетских вооружённых сил до уровня батальона.

Сотрудничество шло и по многим другим линиям. Но постепенно на горизонте появлялись тучки, которые росли, и вначале было трудно понять, честно говоря, почему время от времени прилетают какие-то “чёрные лебеди”, хотя мы получали заверения от египетского руководства, что оно по-прежнему верно линии на сотрудничество с Советским Союзом. В первый раз в весьма драматически показательной форме это произошло в июле 1972-го, когда нам объявили, что Египет принял решение о выводе советских военных советников. Это произвело достаточно глубокое впечатление в Москве, потому что никто такого поворота не ожидал, никакой подготовки, насколько я знаю, не было, и, естественно, такое плохо сказалось на наших отношениях, хотя сотрудничество продолжало развиваться».

Но какую роль во всём этом процессе сыграла война 1973 года? Тарасов отвечает: «Следующим таким важным рубежом была Октябрьская война 1973 г., которую в Израиле называют Войной Судного дня, когда Египет и Сирия предприняли попытку освободить территории, оккупированные Израилем с 1967 года. Неожиданно для всех египетские войска успешно форсировали Суэцкий канал и закрепились на прибрежной полосе вдоль него[5]. Дальше они не пошли. На сирийском направлении дела обстояли слегка, как казалось, получше. Но потом и здесь тенденция повернулась вспять, и израильские войска оказались близко к Дамаску. Это был крупнейший международный кризис того времени. Естественно, в него были вовлечены и великие державы, в том числе и Советский Союз, и Соединённые Штаты».

Важно, насколько энергичной была реакция именно двух сверхдержав, между которыми велась «игра с нулевой суммой». Тарасов напоминает, что со стороны США она была довольно рискованной. Он говорит: «Достаточно сказать, что в какой-то период Соединённые Штаты заявили, что приводят в боевую готовность свои ядерные силы. Насколько я знаю, и с советской стороны тоже предпринимались соответствующие шаги». Кончилось дело так называемой Женевской мирной конференцией 1973 г., в которой участвовали Израиль, Египет, Иордания, а также в качестве посредников представители СССР, США и Генеральный секретарь ООН. «Конференция была не закрыта, а отложена, – продолжает Тарасов, – и никаких особых результатов не принесла, кроме того, что через неё были проведены соглашения о разводе войск на Синае с Египтом и на Голанах с Сирией. Всё происходило на фоне активизации американской дипломатии. Это была эпоха Киссинджера, который впервые выступил в качестве основного переговорщика, началась его челночная дипломатия, и было ясно, что расстановка сил очевидно меняется».

Да, с помощью своей челночной дипломатии на нескольких направлениях Киссинджер успешно делал политическую карьеру. В 1973 г. при президенте Ричарде Никсоне он, будучи с 1969 г. советником по национальной безопасности, был одновременно назначен госсекретарем. В том же 1973 г. ему была присуждена Нобелевская премия мира за роль в достижении Парижского мирного соглашения, приостановившего войну во Вьетнаме. В его «челночной команде» были первоклассные дипломаты, и в первую очередь его заместитель Гарольд Сондерс, который впоследствии возглавил американскую сторону в Дартмутском диалоге, где его визави был сначала Евгений Примаков, а затем Виталий Наумкин.

Естественно, было важно, как процесс изменений в зоне конфликта воспринимался в Москве: «Ещё накануне войны, – продолжает Тарасов, – все смотрели на происходившее сначала с недоверием, потом с непониманием, ещё дальше – с недоумением, но со временем тенденции прояснились. С советской стороны предпринималась масса шагов, чтобы сгладить эти процессы, затормозить и, в общем, попытаться каким-то образом развернуть. Но геополитическая ситуация уже складывалась так, что затормозить начавшийся ход было невозможно, поскольку Садат вместе с другими арабскими руководителями, в частности, с Хафезом Асадом, понял, что тупик, в котором находились проблемы урегулирования между Египтом и Сирией, с одной стороны, и Израилем, с другой, всё больше “цементировался”, и никаких сдвигов там не происходило. И Голанские высоты в Сирии, и значительная часть территории Египта, Синай, кроме той узкой полосы канала, о которой я говорил, оставались оккупированы. В итоге, как мы сейчас знаем из многочисленных мемуаров и самого Садата, и других авторов, президент Египта счёл, что нужен какой-то драматический жест. Начав военные действия против Израиля, добиться по возможности хотя бы частичного успеха, который потом можно конвертировать в политические договорённости. Это мы знаем сейчас, но тогда ещё не знали.

Здесь сыграли роль Соединённые Штаты: доподлинно неизвестно, были ли тогда содержательные договорённости или нет, но по канве событий похоже, что какое-то определённое понимание с Киссинджером у Садата было. Таким образом, война 1973 г. была подана в Египте как огромная победа. И в какой-то степени она была таковой – в значительной степени, я бы даже сказал, особенно в сравнении с катастрофическим поражением в войне 1967 года».

Конечно, для Израиля среди неприятностей, которые доставила ему новая война с арабами в 1973 г., была не только её неожиданность, но и то, что она принесла значительные для такой маленькой, но привыкшей побеждать страны потери. Тарасов замечает: «Уже после этого политическая ситуация стала окончательно формироваться так, что Египет и египетское руководство, прежде всего Садат, взяли курс на переход в противоположный лагерь в надежде, что американцы помогут политическим путём добиться возвращения Синая, всего Синая, и как бы, таким образом, вопрос урегулирования для Египта останется закрытым. Такова подоплёка. Впрочем, естественно, на двух стульях сидеть невозможно, поэтому Садат и египетское руководство постепенно повели курс на сворачивание отношений с Советским Союзом. То есть экономическое сотрудничество продолжалось, поставки вооружений египетской армии хотя и сокращались постепенно на фоне политической ситуации, но продолжались, поскольку сохранялись контракты. Тем не менее уже чувствовалось, что Египет потихоньку отворачивается от курса на сотрудничество с Советским Союзом и постепенно переходит в противоположный лагерь. Финал я тоже застал, так как к тому времени был переводчиком посла и мог более или менее с близкого расстояния подсмотреть некоторые тенденции. Я, к примеру, помню, что приблизительно в феврале 1976 г. посол находился на встрече с президентом Садатом, а я его сопровождал. К тому времени, надо заметить, динамика, которую намеревался заложить Садат в процесс освобождения территории, застопорилась. Никаких сдвигов не наблюдалось, действовало разделение войск на Синае, но дальше дело не шло, и, видимо, он понимал, что нужны какие-то дополнительные усилия, может быть, драматические жесты, чтобы вновь запустить процесс. На встрече с Садатом, а это была, кстати, последняя встреча с ним советского посла, я помню, что разговор шёл достаточно обычный – какие-то вопросы, проблемы сотрудничества общего плана и так далее. Говорили и о том тупике, в котором продолжало находиться ближневосточное урегулирование. И вот в какой-то момент Садат замолчал, задумался и сказал то, что повисло в воздухе: “Вообще я в последнее время думаю, что надо искать какие-то новые подходы”. И замолчал. Естественно, мы включили эту фразу в отчёт о беседе, направили в Москву, но дать к ней комментарии было сложно – мы же не знали, что имел в виду Садат, о каких других подходах шла речь».

Ситуация прояснилась очень скоро: «В марте 1976 г. Садат сделал известный драматический жест, объявив о денонсации советско-египетского Договора о дружбе, подписанного в 1971 г., и, в общем, стало ясно, что он окончательно и бесповоротно решил пожертвовать связями с Советским Союзом, чтобы добиться целей, которые перед собой ставил. Для этого нужно было убедить американцев, что он прочно находится в их лагере, и продолжать работать с ними, чтобы обеспечить какие-то сдвиги.

И действительно, в ноябре 1977 г. Садат отправился с сенсационным визитом в Иерусалим. Это стало событием всемирного значения, потрясшим ближневосточный мир. В 1978 г. с помощью американцев подписаны Кэмп-Дэвидские соглашения с Израилем, а вскоре, в 1979 г., заключён мирный договор между этими государствами, что, конечно, вызвало большие потрясения и пертурбации во всём регионе. Египет подвергся арабской блокаде, Лига арабских государств перевела штаб-квартиру в Тунис. Практически все арабские страны в той или иной форме осуждали Египет за сепаратную сделку. Почему? Потому что Садат отошёл от концепции всеобъемлющего урегулирования. Палестинская проблема лишь декларативно осталась на столе, но фактически оказалась за бортом. Главный, с точки зрения арабов, форпост арабского мира выбывал из арабской игры и, напротив, становился с южной стороны как бы бастионом, который обеспечивал безопасность Израиля, потому что всем было ясно, что без Египта уже никакие дальнейшие акции арабов против Израиля невозможны и обречены на провал. Так что после того, как Египет совершил такой резкий поворот, ситуация на Ближнем Востоке радикально изменилась и стала ещё более сложной. И я считаю, – говорит Тарасов, – что многие исследователи верно оценивают начало 1980-х гг. как катастрофический период на Ближнем Востоке. Речь шла о вторжении Израиля в Ливан, о разгроме палестинцев и высылке их из Ливана в Тунис. Палестинцы были раздроблены, расколоты изнутри, и перспективы ближневосточного урегулирования для других участников стали покрыты туманом.

Садат, как известно, поплатился за свой “разворот” жизнью: в 1981 г. он был убит на параде исламским радикалом. Наши отношения к тому времени постепенно скатились к минимуму. Законы дипломатии таковы, что её очень трудно планировать на много лет вперёд, потому что слишком сложна эта шахматная доска, слишком много там фигур. Постепенно отношения начали выправляться. После прихода к власти президента Мубарака ещё достаточно долгое время продолжалось, конечно, отчуждение, охлаждение, но постепенно налаживались и политический диалог, и экономические связи. Хотя прежнего уровня они так никогда не достигли, в чём, может быть, и есть своя позитивная сторона, потому что в период президентства Гамаль Абдель Насера и в первый период президентства Садата мы были настолько глубоко вовлечены в ближневосточный конфликт, что многие не исключали: так или иначе ход событий на Ближнем Востоке может втянуть и нас в эти события. Потому что логика конфронтации и войны на истощение, которая шла между Египтом и Израилем, создавала определённые угрозы.

Достаточно сказать, что в зоне Суэцкого канала были расположены наши подразделения ПВО, служили советские военнослужащие. Были эпизоды, когда наши военные лётчики тоже участвовали в полётах и даже в боях в зоне Суэцкого канала. Такое тесное сотрудничество, особенно в военной области, было чревато рисками. Подводя баланс, можно сказать, что это был весьма драматический период падения, почти вертикального. С точки зрения исторических масштабов это всего пять-шесть лет. В итоге оказалось, что отношения с Египтом катастрофически не пострадали. Потом они были восстановлены, и, как мне кажется, мы заняли достаточно благоразумную позицию в регионе, не претендуя на какие-то сверхтёплые особые отношения с каким-либо из государств».

Из воспоминаний Погоса Акопова

Рассказ Погоса Акопова даёт версию событий, несколько отличающуюся от той, что представил Геннадий Тарасов. Во всяком случае, в ней иначе расставлены акценты. Вот что рассказал Погос Семёнович, начав с поступившего в посольство сообщения о форсировании египтянами Суэцкого канала: «У посла с Садатом была прямая связь, ночью он позвонил и сказал: “Мы уже на том берегу”. Однако перейдя канал, он остановился, не пошёл дальше освобождать Синай. Я тогда оставался на закрытой связи с Москвой. Начальником Генерального штаба был Виктор Георгиевич Куликов (1921–2013), тогда генерал армии, ещё не маршал Советского Союза. Он позвонил в посольство, посла на месте не было, и трубку поднял я. Начальник Генштаба сказал: “Передайте Садату: почему он остановился? Ещё Суворов говорил, что остановка наступающей армии смерти подобна”. Мы связались с Садатом, а он ответил послу: “У меня такая тактика. Пусть они идут и разбиваются о нас”.

Только потом я выяснил, что всё было совсем по-другому. Американцы сразу сказали Садату, что, если он пойдёт дальше, они не дадут ему наносить удары, и если он хочет решить какие-то проблемы, то, во-первых, должен выгнать русских из Египта, во-вторых, содействовать тому, чтобы вытеснить СССР с Ближнего Востока в целом. Это, конечно, стало известно позже. Но у него уже начались контакты с американцами, с Генри Киссинджером. Период отхода от Советского Союза.

А уже после того, как заключили мирный договор, посла перевели на должность руководителя Женевской мирной конференции по Ближнему Востоку. Я же ещё два года оставался временным поверенным. Это был период, когда Садат, действительно, метался между двумя сторонами – нами и американцами, но чувствовалось, что наши отношения перешли в другую фазу. Потом в Египет приехал наш министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко. Советское руководство приняло решение не уходить из страны, продолжать отношения, но, конечно, это было уже совсем не то, что при Насере.

Затем Садат принял решение вывести советских специалистов из Асуана, потом снова их вернул. Был беспрецедентный случай, когда он попросил даже посла покинуть Египет. Только что на эту должность был назначен Владимир Порфирьевич Поляков (1931–2002). Его не объявили персоной нон грата, но попросили уехать[6]. Недружественный шаг. С этого времени в течение двух лет я всё же пытался что-то делать, чтобы сохранить наши отношения. Хотя в экономической сфере они так или иначе сохранялись, потому что Садату было некуда деваться. Что касается наших политических отношений, то мы сами уже не кидались в объятия, вели себя очень сдержанно. В этот момент возник вопрос о погашении военных кредитов на сумму около 4,5 млрд долларов – экономические кредиты уже были погашены.

Я проработал там до 1977 г., и всё это время у меня были хорошие отношения с Садатом, несмотря ни на что. Нанёс ему визит перед тем, как уехать. Он в тот момент жил не в Каире, а где-то в деревне – у него имелась такая привычка. Была уже осень, он сидел на улице, закутанный, рядом стоял радиоприёмник – неизвестно, слушал он что-то или записывал. Он считал себя отцом нации, и ко мне обращался “сын мой”. “Сын мой, у тебя есть право принять египетское гражданство”, – предложил президент. Он поплатился своей жизнью, был убит на параде “Братьями-мусульманами” (запрещённая в России организация. – Прим. ред.), к которым сам в прошлом принадлежал. Они убили его за то, что он поехал в Израиль, – отомстили ему».

Авторы:

Виталий Наумкин, академик РАН, научный руководитель Института востоковедения РАН.

Василий Кузнецов, кандидат исторических наук, заместитель директора Института востоковедения РАН.