Африка – модель мира в миниатюре – переживает очередное пробуждение. Почему переворот в Нигере попал в мировые новости? Что это значит для Франции? Чего хочет «молодая Африка»? Нужна ли ей Россия? Об этом Фёдор Лукьянов поговорил с Сергеем Карамаевым, научным сотрудником Центра проблем развития и модернизации Национального исследовательского ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, в интервью для передачи «Международное обозрение».
– Мне, как не специалисту, показалось, что шум, который поднялся вокруг Нигера превосходит то, что обычно происходило в таких случаях. В чём причина всеобщего интереса?
– Причин здесь, конечно, много. Первая: Нигер до момента переворота считался надёжным западным союзником. Если посмотреть прессу за 2021 г., за 2022 г., там со стороны Запада сплошные восхваления Нигера. Вполне естественно, когда ситуация поменялась, Запад не стал хвалить пришедших на смену. Вторая: есть такой проект – Транссахарская газовая магистраль из Нигерии в Алжир и дальше в Европу. А между Нигерией и Алжиром лежит Нигер, и от этого зависит судьба газового потока, который нужен и Алжиру, и в первую очередь Европе. Третья: в Нигере расположена военно-воздушная база ВВС США. Это не очень крупное подразделение, это скорее пункт локации беспилотников, но, тем не менее, там присутствует около тысячи личного состава. Понятно, что Америка обеспокоена.
Насчёт союзников. По-моему, в 2021 г. посол США в ООН открыто сказала, что Нигер является одним из самых ценных и значимых союзников США в регионе. Естественно, что реакция США на переворот в Нигере соответствующая. Следующий момент – географическое положение Нигера с точки зрения вопросов безопасности в регионе очень важно. Не секрет, что в Западной Африке постоянно действуют джихадистские группировки, и происходящее в Нигере напрямую влияет на то, как будет развиваться ситуация и в Нигерии, и в Чаде, и в Буркина-Фасо, и в других соседних странах. Поэтому Нигер внезапно оказался узловой точкой.
– Есть ощущение, что заявить-то – заявили о готовности приложить все силы, но влезать в это никому не хочется, потому что результат неясен. Как вам кажется, перевесит всё-таки желание показать силу или нет?
– Сложно сказать, не хочется гадать на кофейной гуще. Дело в том, что у многих стран за последние два десятка лет пропало желание влезать в активную военную интервенцию, потому что начинается всё с малого – с полицейской или миротворческой операции, а заканчивается полномасштабной войной. Война – это гигантский расход ресурсов, денег, людей, живой силы и всего остального с совершенно неясными целями.
Если бы была гарантия, что сейчас введём тысячу человек, быстро всё приведём в порядок и уйдём, конечно, в таком случае все бы вмешались. Но когда ситуация не ясна и меняется каждый день, если не каждый час, на прямую военную интервенция рассчитывать как-то не приходится. Есть другие способы – например, задавить экономически: просто экономически блокировать страну. Это может быть гораздо более эффективно.
– А разговоры, которые звучат и в самой Франции, о том, что Франция теряет своё влияние, – это они сами себя запугивают или действительно мы наблюдаем закат?
– Мы наблюдаем закат – и уже не один год. Знаете, это – как снег в апреле тает. В начале апреля ещё сугробы лежат, а через две недели уже какие-то грязные кучи – вроде бы никакого резкого обрушения не произошло. Подобное происходит с Францией. Чисто экономически: в начале 2000-х гг. 10 процентов оборота всей торговли с Африкой – это была Франция. Сейчас – меньше 5 процентов, а у Китая 17 процентов. Цифры сами за себя говорят. Как ни пытается Макрон доказать обратное, у французов всё равно остаётся патерналистское отношение к Африке – будто это такие не слишком развитые дети, молодые люди, за которыми надо присматривать, которых надо опекать, – поэтому мы будем здесь оставаться.
Франция привыкла к существующему порядку вещей – она получает дешёвые ресурсы, продаёт товары в Африку, за счёт этого спокойно себя чувствует. Но африканцам это не нравится.
Надо не забывать, что Африка – очень молодой энергичный континент, где полно молодёжи, а молодёжь намного острее реагирует на подобные вещи, чем люди пожилые. Молодые хотят перемен, они видят то, что их не устраивает, и, конечно, они будут протестовать. Это не вчера началось – тоже нельзя сказать, что это было внезапно. И проблему с наскока не решить. Но люди хотят здесь, сейчас и сразу, а военные говорят: «Мы сейчас придём и наведём порядок».
Поэтому, я бы сказал, что перевороты никуда не делись, более того – и никуда не денутся. Их будет, конечно, меньше, но они не станут какой-то экзотикой. В Африке они останутся – до тех пор, пока там не будет даже не порядка, а хотя бы какой-то стабильности, перевороты будут продолжаться.
– Почему тогда такая реакция того же ЭКОВАС? Они-то чего всполошились и вдруг начали потрясать кулаками?
– Перефразируя товарища Сухова, Африка – дело тонкое. Потому что перед какими-то «переворотами» – скажем, как в Зимбабве, хотя я не считаю, что в Зимбабве был переворот, но там было активное участие армии – за кулисами, за сценой происходила дипломатическая подготовка. Заговорщики давали понять, что, мол, «дорогие товарищи, у нас тут может быть небольшая смена власти, вы особо не реагируйте». Им говорили: «Да, хорошо, мы приняли к сведению». А переворот в Нигере был как гром среди ясного неба абсолютно для всех – и для Франции, и для Африки. Естественно, первая реакция: «Как же так? Почему так случилось?».
Второй момент – переворот в Нигере вызвал такую реакцию среди ЭКОВАС, потому что ЭКОВАС в некоторой растерянности и просто не знает, что делать дальше. Сейчас идут тихие закулисные переговоры, как, собственно, в дипломатии и происходит, большая часть их закрыта для публики. ЭКОВАС пытается понять, как им выстраивать отношения с новым правительством. В Африке считается, что переворот удался, если новая власть продержалась больше недели. Они уже продержались чуть больше месяца, значит, с ними как-то надо выстраивать отношения. Силой и нахрапом взять не получилось, потому надо формировать повестку, определять, как действовать, нужны заявления, конечно.
– По поводу безопасности. Считается, что именно наши ЧВК (и «Вагнер», и другие) эту нишу или вакуум заполняют. Какова на самом деле их роль? Мы не преувеличиваем? Я слышал от африканистов разные мнения. Некоторые считают, что, в частности, «Вагнер» сыграл и негативную роль в формировании нашего образа в Африке.
– Скажем так, здесь нет однозначного ответа. Для начала, что такое ЧВК «Вагнер»? Каков её статус? С высоких трибун нигде не говорится, что ЧВК «Вагнер» действует в Африке – говорят просто, что «мы оказываем помощь, в том числе таким образом».
Другое дело, ЧВК «Вагнер» в ЦАР действует успешно, а, скажем, в Мозамбике в своё время они работать не смогли. Об этом предпочитают не вспоминать. Они в Мозамбик в своё время приехали, с задачей не справились и уехали через два месяца. Поэтому говорить, что это серьёзный фактор во всей Африке, я бы не стал. Безусловно, в Центральной Африке они свою роль выполняют, но давайте не будем забывать, что ЧВК – это инструмент, актор, но это не государство, которое приходит с заключёнными договорами, соглашениями и так далее. Прежде всего, ЧВК – это бизнес-проект. Как правило, ЧВК охраняют какой-то бизнес, получая, естественно, дивиденды. А бизнес действует очень просто: пока ему выгодно заниматься чем-то, он будет этим заниматься, как только выгода исчезает – он уходит.
Здесь происходят сложные переплетения на разных уровнях: и на государственном, и на частном. Когда у нас говорят «правительство какой-то республики», подспудно мы воспринимаем, что это некий монолит, хотя это не совсем так. В правительстве могут быть разные игроки, у которых свои интересы. Условно – у президента ЦАР свои, а у ряда его министров – свои. Затрудняюсь что-то конкретное сказать про «Вагнер», потому что, думаю, в «Вагнере» сейчас и сами не очень знают и понимают, как действовать. Конечно, помощь продолжится, потому что контракты там долгосрочные – «Вагнер», безусловно, останется в той или иной форме, может, в несколько переформатированном виде.
«Вагнер» действительно ассоциируется с Россией. В ЦАР даже памятник поставили нашим бойцам. Естественно, африканские страны хотят получить заверения на самом высоком уровне, что Россия (пусть даже с помощью инструмента «Вагнер») продолжит обеспечивать африканцам безопасность. Они хотят этого. Дальше вопрос уже, сами понимаете, – наверх.
– Про Африку в последние месяцы слышно буквально каждый день: то одна новость, то другая, причём есть и позитивные (раньше были в основном негативные). Можно ли сказать, что Африка обретает некую международную субъектность в целом или всё-таки пока нет?
– Я бы сказал, что и то, и другое верно.
С одной стороны, мы живём в медиамире. Мы получаем 99 процентов информации из разных медиа – электронных, печатных, телевизионных. А медиа необходимо удерживать внимание потребителя и о чём-то писать. Это цепная реакция. В Африке сейчас что-то происходит – давайте писать об Африке. Пишут все: газеты, блогеры, социальные сети, снимаются репортажи и так далее. Но давайте представим – я сейчас говорю очень условно, – что случится какой-нибудь кризис в районе индийского субконтинента (Бангладеш, Пакистан, сама Индия), и внимание, естественно, переключится туда, а Африка уже не будет играть для средств массовой информации такой роли, которую играет сейчас.
С другой стороны, мы сейчас наблюдаем тот самый выход на субъектность. Происходит значительное переформатирование мирового устройства. Это как тектонические сдвиги в земной платформе: мы их не видим, мы можем видеть только последствия (и то не сразу).
Ведь действительно – современные медиа очень сузили мир. Раньше новость путешествовала дни, потом минуты, сейчас всё узнаётся через секунды. Мир сузился до размеров горошинки – в Африке тоже. Африка очень сильно интернетоизирована, и африканское население получает новости со всех уголков мира. Понятно, что африканцам новости из Тувалу или Науру не очень интересы, но что касается ведущих мировых держав – об этом они знают, читают и делают выводы. Из этих выводов происходит реакция, которая выражается в том числе политических переменах, а дальше эти политические перемены освещают СМИ. Здесь такой взаимосвязанный процесс.
– А Россия нужна Африке?
– Безусловно, мы им нужны. Вопрос, в какой сфере и как. В Африке очень большой запрос на разные сферы, например, на энергетическую.
Проблема обеспечения энергией в Африке стоит довольно остро. Если мы можем туда зайти и предложить обеспечить их энергией, африканцы всех нас обцелуют с ног до головы. Но тут возникают проблемы с тем, как мы можем это обеспечить. Строить атомные станции? Но у нас, насколько я знаю, пока только проект с Египтом и с ЮАР. Мы нужны в области безопасности, это касается не только присутствия частных военных компаний, но и рынка вооружений, и подготовки специалистов. Мы нужны в области медицины, потому что Африка – это континент, где очень много и тропических болезней, и проблем с санитарией и так далее. Если бы мы пришли на этот рынок и сказали: «Знаете, у нас есть замечательные врачи, которые помогут вылечить малярию сходу», – конечно, нас в Африке приняли бы с распростёртыми объятиями.
Однако у нас большая проблема с подготовкой кадров. В России не очень много африканистов. Есть Институт Африки, есть другие институты и отдельные исследователи, но в целом по сравнению с Советским Союзом – это капля в море.
Я уже сказал про медицину и врачей, что у нас не так много специалистов по тропическим болезням, – вот их желательно подготовить. И не только врачей, но и инфраструктуру. Не приедешь же просто так, с чемоданчиком, и не откроешь деревенский медицинский пункт. Нужны лаборатория, материалы, кадры. Что касается даже просто подготовки и обмена, – да, количество африканских студентов в наших вузах увеличилось, но этого недостаточно. И так по всем сферам.
Главный момент в том, что Россия пока не может чётко сформулировать, чего она сама хочет, потому что у нас разные структуры преследуют свои цели. У МИД – цели свои, у Министерства промышленности и торговли – свои, у Министерства образования – свои. Они не всегда совпадают и даже не всегда пересекаются. Если бы это всё как-то объединить в некий общий поток, тогда, конечно, мы бы в Африку пришли очень хорошо.
