Славянофилы и западники… Хорошо известно, какую роль играли эти идейные течения в выборе исторического пути для России и насколько преобладание одного из них влияло на формирование души этой страны.
Для первых Россия – это не более чем начало великой азиатской степи, вторые расценивают ее как продолжение Европы. Первые уверены в неискоренимой природе российского восточного деспотизма, вторые находят самые замечательные проявления западной цивилизации. Одни уверены, что со времен маркиза де Кюстина, совершившего путешествие в середине XIX века и написавшего свои путевые заметки, ничего не изменилось, для других же Россия – это родина Ивана Тургенева, Льва Толстого, а впоследствии и Александра Солженицына.
Подобные представления о славянофилах и западниках, как и соответствующие образы России, были характерны и для Запада. Иногда эти противоречивые картины сосуществовали и уравновешивали друг друга, но случалось и иначе: преобладание одного из образов полностью оставляло в тени другой.
Нечто подобное происходит и сегодня: Путин выставляется автократом, российский режим предстает как диктатура, а русских изображают как «мужиков», которыми управляют при помощи кнута. Такая нелицеприятная оценка тем более парадоксальна, что падение Берлинской стены и крах Советского Союза давали смутную надежду на новое сближение России и Запада. Как же мы пришли к ситуации, которая отражает старую истину: по взгляду смотрящего мы узнаём больше о нем самом, чем о том, на кого он смотрит?
ЭЙФОРИЯ ЗАПАДА
Падение Берлинской стены знаменовало собой завершение периода, когда Россия не только держалась в стороне от так называемого «свободного мира», но и являлась его диаметральной противоположностью. Будь то образ мышления, стиль жизни, социальное устройство, управление экономикой, политикой или культурой, Россия в облике Советского Союза во всем была антиподом Запада. Долгое время даже имелись основания считать, что под знаменем коммунизма она задалась целью похоронить не только капитализм, но заодно и западную демократию. Понятно, что на Западе до сих пор помнят былые страхи перед тенью той смертельной угрозы.
Возможно, поэтому на Западе не хотели верить своим глазам, когда в прогнившем фундаменте советской империи обнаружились первые трещины. Наиболее «проницательные» утверждали: это – ловушка, коммунизм пошел на крайнюю хитрость, изобразив слабость и упадок, чтобы надежнее усыпить бдительность своих противников. Отсюда следовало, что надо оставаться настороже и удвоить подозрительность. Лишь после того как пала Берлинская стена, вслед за которой развалился и сам Советской Союз, всем стало очевидно: мы оказались свидетелями не изменения тактики, а тектонических сдвигов исторического масштаба.
Первая реакция западных стран на возвращение старой России, отринувшей, наконец, нелепые марксистские одежды, которые ее уродовали, была позитивной: они стремились сделать все, чтобы облегчить возвращение блудного сына. Однако к этому похвальному порыву примешивались и менее бескорыстные соображения. Хотя русский колосс заявлял о своих благих намерениях и даже более или менее добровольно готов был отказаться от былой мощи, он все еще был грозен либо мог стать таковым. Элементарная предосторожность требовала не ущемлять самолюбия России хотя бы для того, чтобы не давать ей повода сожалеть о происшедшем.
Вдобавок многие сознавали: Восток и Запад столь долго стояли в боевой стойке друг против друга, что уподобились двум оленям. Они так крепко сцепились рогами, что падение одного неизбежно повлекло бы за собой падение другого. Западные страны были слишком высокого мнения о себе, чтобы допустить мысль о возможности хоть как-то скорректировать свою позицию. Однако у них хватило интуиции, чтобы, по крайней мере, изменить свой облик.
Тон этому направлению задали в НАТО. В течение многих лет здесь культивировали образ непримиримого жандарма, нагоняя страх и ощетиниваясь частоколом ракет. Теперь от альянса потребовалось столько же усердия для демонстрации доброй воли, сколько ранее – для накапливания гор оружия.
Созданный в свое время как военная машина, Североатлантический альянс был склонен вспоминать лишь о своем миротворческом призвании. Если верить новой тональности, взятой в НАТО, в своих бывших врагах здесь хотели видеть лишь будущих партнеров, которым незамедлительно протягивалась рука дружбы. Конечно, в планы блока не входило его исчезновение с политической карты, но вместо суровой и насупленной организации времен холодной войны мы получим обновленную, приветливую и улыбчивую. Конечно, объединенная Германия оставалась членом альянса, но ее восточная часть будет свободна от военного присутствия. Наконец, НАТО и Европейский союз сохранялись, но исключительно для всеобщего блага. В том числе и блага России, которой дали понять, что она и мечтать не могла о лучшей гарантии от «немецкого реваншизма», если предположить, что таковой еще был возможен. Успокоить Россию, убедить ее в том, что ей хотят лишь добра, – вот к чему стремились (и небезуспешно) западные лидеры, стараясь при этом не помешать освободительным процессам, происходившим на всем постсоветском пространстве.
Вместе с тем с годами Запад осознал, что развитие событий оказалось более стремительным и радикальным, превзойдя самые смелые ожидания. Лишившись союзников ХХ века, завоеваний XIX века и даже части территорий, принадлежавших ей с XVIII века, Россия стала вызывать беспокойство уже не своей силой, а слабостью. Во имя демократии государство самораспустилось, а разложившаяся административная власть и армия утратили сплоченность и моральный дух. Под личиной приватизации экономика была отдана на разграбление, а государственные предприятия распродавались с молотка.
Больше не имея оснований опасаться России, Североатлантический альянс отныне мог с ней уже не церемониться. Теперь не было нужды действовать с оглядкой на возможную реакцию Москвы. Были времена, когда считалось, что в холодной войне не было ни победителей, ни побежденных, однако затем отпала необходимость скрывать, что некоторые, несмотря ни на что, оказались в большем выигрыше, чем другие.
Когда-то старались не замечать того, что Россия больше не ровня Соединенным Штатам. Но когда сама Россия стала забывать об этом очевидном факте, подобная забывчивость воспринимается с меньшей терпимостью. Москве можно давать консультации, с ней можно делиться информацией, вести диалог, но, само собой разумеется, он должен быть односторонним. Щедро раздаются указания, советы, рекомендации, однако при этом не может быть и речи о том, чтобы Россия обладала правом вето на решения НАТО или Евросоюза. И пускай себе русские брыкаются либо выказывают недовольство по любому поводу – кому до этого есть дело? Зачем обращать внимание на протесты того, кто не в силах тебе помешать? Некоторые могли бы добавить, что, когда у тебя нет средств, чтобы помешать, лучше смириться и не расточать бесполезных упреков.
На рубеже веков скрытый цинизм угрожал превратиться в откровенный. Чего стоила Россия после ее финансового краха в 1998 году и зачем было считаться со страной, ВВП которой едва достигал показателя Нидерландов?
Косово предоставило повод продемонстрировать Кремлю такое отношение. Запад решил действовать по собственному усмотрению. А чтобы никто ему не мешал наносить бомбовые удары по Сербии, Москву старательно держали на расстоянии, позаботившись, в частности, о том, чтобы обойтись без Совета Безопасности ООН, хотя это противоречило принципам западных демократий. Проведение операции доставило больше хлопот, чем ожидалось, причем Западу пришлось признать, что содействие российской дипломатии оказалось совсем не лишним и позволило добиться от господина Милошевича большей сговорчивости.
Однако о каком-либо выражении признательности Москве не было и речи. Вместо одной из оккупационных зон в освобожденном Косово, которые достались крупным западным державам, России скрепя сердце выделили небольшой подчиненный подсектор, даже не предоставив ей места за столом победителей.
ВЫСОКОМЕРИЕ ЗАПАДА
Столь двусмысленные отношения не привели бы ни к чему хорошему, если бы практически одновременно не произошло двух важных событий.
Во-первых, на смену непопулярному гротескному, но удобному Борису Ельцину пришел Владимир Путин.
Во-вторых, цены на нефть резко пошли вверх.
Следствиями стали немедленное и энергичное наведение порядка внутри страны и впечатляющее восстановление российского влияния на международной арене.
На Западе вдруг обнаружили, что мнением Москвы больше нельзя пренебрегать, как, впрочем, нельзя и безнаказанно игнорировать ее несогласие. Пришлось даже признать, что существуют ситуации, когда без содействия России невозможно обойтись, а чтобы добиться его, нужны убедительные аргументы. Впрочем, ничего необычного в этом нет, как нет и повода кричать о скандальности такого развития событий. В конце концов все вернулось к нормальной ситуации, которая и должна быть в отношениях между суверенными государствами, регулируемых международным правом.
Тем не менее Соединенные Штаты по-своему восприняли новую данность. Возможно, потому, что за последние годы холодной войны и переходного периода у американцев выработались дурные привычки. США так долго говорили о том, что они борются с «империей зла», что в конечном счете сами поверили, будто являются «империей добра». Они так долго рассуждали о демократии и правах человека, что больше не сомневались: им принадлежит эксклюзивное право собственности на эти две ценности. Американцы не только попали во власть подобного рода иллюзий, но и слишком пристрастились к возможности легко поступаться этими ценностями. Диву даешься, как удобно действовать цинично, когда тебя надежно скрывает маска благодетели!
Америке, да и слишком поспешно последовавшей за ней Европе, нет больше нужды обременять себя докучливыми нормами международного права. Когда ставишь себя выше морали, уже ничто тебя не сдерживает. И нет больше понятия «суверенитет», который представляет собой какую-то ценность.
Вмешательство перестает быть предосудительным действием – ведь оно совершается ради благого дела. Это уже даже не привилегия, а суровый долг объединенного Запада – неуклонно и повсеместно насаждать некую абсолютную мораль, носителем которой он является. Если Запад изобличает характер проводимых в России выборов, если он осуждает репрессии и прямо называет российский режим авторитарным, – все это исключительно во имя справедливости и на благо критикуемых.
Коль скоро Россия не является частью Запада и не клялась ему в верности, она по определению находится под подозрением и постоянно обязана доказывать свою непогрешимость. И пусть Россия не захватывала силой целые страны, как Америка – Ирак, пусть она не оккупировала целые территории по праву сильного, как это делает Израиль, пусть она не вторгалась в соседние страны и не занимала треть их территории, как это делает Турция… Все равно на Москву показывают пальцем как на «плешивого, чесоточного, от которого идет все зло».
Запад не ограничивается тем, что выступает в роли обвинителя. Он подкрепляет слова делами. Никто не сравнится с ним в умении создавать очаги оппозиции, финансировать их деятельность, обеспечивать им рекламу и даже подстегивать революции под цветочными или цветными именами, «прорастающие» у российских границ.
В случае Украины Европа и Америка пошли еще дальше: они предписали Москве не вмешиваться даже в тот момент, когда в Киеве Польша и Литва при поддержке Хавьера Соланы изображали арбитров. Таким образом, по сравнению с эпохой холодной войны произошел обмен ролями. В те времена деятельность коммунистических партий была направлена на подрыв западных обществ. Теперь же, наоборот, революционеры на местах пользуются поддержкой западных вдохновителей и кредиторов. Борис Березовский, олигарх, нашедший убежище в Лондоне, во всеуслышание заявляет, не вызывая при этом абсолютно никакого беспокойства со стороны министров Ее Величества, что лучшим применением его влияния и миллионов станет свержение режима в его собственной стране.
Можно было бы удивляться такому неистовому стремлению подорвать государство, признанное легитимным и официально рассматриваемое в качестве важного партнера, но западные державы более заинтересованы в том, чтобы подогнать Россию под их собственное видение современных международных проблем.
Интерес России к «ближнему зарубежью» воспринимается как имперские амбиции. При этом ничто не может быть бескорыстнее той бросающейся в глаза заботливости, с какой Запад относится к странам, которые еще недавно входили в сферу влияния Советского Союза, а сегодня мечтают присоединиться к НАТО либо Европейскому союзу. Если Москва проявляет обеспокоенность по данному поводу, то они начинают говорить о параноидальной боязни России оказаться во враждебном окружении или стать объектом международного заговора. Когда Кремль выражает нежелание поддержать санкции против Тегерана, заявляя об отсутствии у него оснований считать иранскую ядерную программу военной, его обвиняют в том, что он играет на руку врагам демократии. Так происходит до тех пор, пока американские разведывательные службы сами не подтверждают справедливость российской позиции.
Европа внезапно начинает выступать за независимость Косово, хотя прежде придерживалась по данному вопросу категорически отрицательной точки зрения. Видимо, она забыла о том, что ранее поставила свою подпись под документом, в котором черным по белому подтверждается целостность сербского государства. Или же документы, которые Европа подписывает, для нее не более чем клочки бумаги? Но и в этом случае критикуют почему-то Москву, которая не хочет страдать подобной амнезией и продолжает соблюдать ранее достигнутые договоренности.
Америка вбила себе в голову идею развертывания системы противоракетной обороны в Европе под предлогом защиты европейцев от возможного удара иранских ядерных ракет. И напрасно Москва рассуждает о том, что иранская угроза надуманна, что европейские страхи иллюзорны или, по крайней мере, не обоснованны и, наконец, что американская система будет расположена слишком близко к российской границе и потому не может не нести потенциальную опасность. Европа делает вид, что ничего этого не слышит. Зачем задаваться вопросом, кто прав, если в конечном итоге выиграет сильнейший?
ЛОГИКА ИМПЕРСКОГО ПРОИЗВОЛА
Манера поведения, пример которой приведен в этой статье, всем давно знакома: в истории были похожие прецеденты, занявшие свое место в томах по политологии. Еще Жан де Лафонтен описал в своих баснях такое поведение. Имя ему – имперский произвол. Подобные нравы можно узнать по ряду признаков, в частности по сочетанию благородных намерений и злого умысла, которое порождает в свою очередь высокомерие и надменность.
Логика имперского произвола методически следует вразрез с международным правом, его правилами, механизмами и сущностью. Международное право зиждется на суверенности государств, неприкосновенности границ, святости договоров.
Имперский произвол игнорирует суверенность, не признаёт границ, а договоры для него – это нечто такое, что служит сиюминутным целям. Международное право осуждает вмешательство в дела других государств, применение силы и угрозу ее применения.
Имперский произвол ставит во главу угла принудительную дипломатию и превентивную войну, ультиматум и диктат, карательные операции и бомбардировки с гуманитарными целями. Специфика международного права состоит в том, что оно применимо ко всем и действует везде и всюду одинаково.
Имперскому произволу свойственно по своей прихоти проявлять милость либо немилость по отношению к другим. У него всегда две системы мер, два смысла, две правды. Америка высокопарно призывала Иран к соблюдению суверенитета Ирака, но всем известно, как она сама обошлась с его суверенитетом. Европа включила в число основополагающих ценностей соблюдение международного права, что не мешает ей с распростертыми объятиями принимать в свое лоно Турцию, которая уже более 30 лет попирает международное право на Кипре.
Совершенно очевидно, что объектом имперского произвола со стороны Запада является не только Россия. Им пропитана вся западная политика, он стал второй натурой – так Запад действует во всем мире. Однако именно в отношениях с Россией этот стиль поведения проявляется наиболее отчетливо и непосредственно. Остается только гадать: не пожалеет ли Запад в один прекрасный день о том, что позволил России взять на себя роль поборницы международного права – ту самую роль, которая ранее принадлежала западному миру, но, по-видимому, больше ему не нужна?
Статья впервые опубликована в журнале Geopolitique, № 101, март 2008 г.
