Идею создать «экономическое пространство Великого шелкового пути» в качестве приоритетной внешнеполитической установки для пятого поколения руководителей КНР Председатель КНР Си Цзиньпин впервые публично обозначил в сентябре 2013 г. во время визита в Казахстан. Учитывая серьезность и явно долгосрочный характер сделанной заявки, в интересах России как евро-тихоокеанской державы, многолетнего стратегического партнера и соседа Китая, – пристально всмотреться в то, как Пекин представляет содержание задуманного проекта и его практическое осуществление.
«Шелковый» не значит «мягкий»
Китайские эксперты сразу активно занялись разработкой тех трех-четырех фраз, которые произнес Си Цзиньпин в Университете имени Назарбаева в Астане. Похоже, они понимают, что просто прокомментировать сказанное в дежурно-хвалебном ключе недостаточно. Но для того чтобы идея вышла за рамки призыва-пожелания, понадобится ее углубленное осмысление. При этом не уйти от проекции на весь комплекс международной деятельности современного Китая.
Вообще говоря, понятие «Великий шелковый путь» давно стало брендом, те или иные силы по-разному используют или разыгрывают его в своих интересах. Пекин задумал заставить этот бренд работать на себя. Но если заглянуть за условную ширму представлений о Шелковом пути как о чисто караванных неспешных торговых маршрутах, то за «мирной» видимостью истории взаимовыгодных обменов кроется внутренне противоречивая картина, полная оценочных нестыковок и полярного расхождения трактовок одних и тех же исторических фигур и событий. Чтобы идея обрела плоть, стала работоспособной и притягательной, китайским интерпретаторам и оформителям придется трезво и без приукрашивания просчитать специфику продвижения ее вовне (а именно там находится ее главный адресат). Им надо быть готовыми к тому, что наверняка появятся встречные понимания и критические мнения как насчет ее политической ангажированности, так и относительно исторических трактовок.
Напомним, термин «Великий шелковый путь» ввел в обиход в середине XIX века известный австро-германский исследователь Фердинанд Рихтгофен (ему же принадлежит авторство понятия «Центральная (или Срединная) Азия»). Такое обобщенное наименование нескольких караванных путей и практики внутриконтинентального движения товаров и знаний из Китая в Европу и обратно прижилось и устоялось. На протяжении почти полутора тысяч лет, вплоть до XV века, то есть до прокладки морских маршрутов, сухопутный Шелковый путь действовал с разной степенью интенсивности, способствуя межцивилизационному общению и взаимопроникновению многих элементов и навыков научных и технических знаний.
Бытует заблуждение, будто почти все передовое тогда исходило из Китая. Следует отметить, что китайские торговцы из Поднебесной империи почти не выезжали. Они не водили караванов, этим занимались арабские и среднеазиатские купцы. Не потому ли многие базовые особенности китайской культуры, например, иероглифическое письмо, приметы жизненного уклада и традиций, не передались и не привились в отдаленных от Китая районах? Китайцы же многое позаимствовали у арабов из военно-осадной техники, астрономических вычислений, знаменитый бело-синий рисунок на фарфоре, технологию перегородчатой эмали и производство некоторых видов бумаги. В Западной Европе помимо шелка и фарфора оказалась востребованной китайская философская мысль. По-своему воспринятая и сильно переиначенная, она в немалой степени стимулировала трансформацию, известную как эпоха Возрождения.
Однако в истории Великого шелкового пути не меньше, если не больше, страниц связано с кровопролитными стычками за земли, по которым двигались караваны. К этому были причастны и местные вожди, и китайские экспедиционные силы.
Великий монгольский завоеватель Чингисхан, направляя свои войска на Запад, в Центральную Азию, на Средний и Ближний Восток, намеренно (или так уж получалось) в первую очередь завоевывал именно те территории, через которые пролегали основные маршруты Великого шелкового пути. Его внук Бату по сути действовал таким же образом. Пойдя еще дальше, на русские земли и в Европу, он поставил под контроль монгольской империи и обустроил все северные ответвления Шелкового пути – вверх по течению Волги и волоки до Новгорода, по Дону и Днепру, а также низовья Дуная и Причерноморье, то есть целиком торговые пути, которые вели из Восточной и Срединной Евразии в разные части Западной и Северной Европы.
Нетрудно предположить, что поиск общих интегрирующих знаменателей в исторических экскурсах в связи с разработкой китайской идеи может обернуться бесплодной затеей, а то и «раздражителем». Значит, китайским экспертам понадобится немалая изворотливость, чтобы суметь отставить эту тематику в сторону либо проявить способность сосредоточиться на самых нейтральных ее аспектах.
Путь в неясном направлении
Пока, судя по высказываниям китайских политологов и ученых, часто появляющимся печатным материалам, разработка идеи Си Цзиньпина не обрела системности. Она носит скорее пристрелочный характер, а по тону больше напоминает самовнушение. Между прочим, остается непроясненным вопрос, как следует точно воспринимать саму выдвинутую формулу, звучащую по-китайски «сы чоу чжи лу цзин цзи дай», где слово (иероглиф) «дай» означает «полоса», «пояс». Тогда получается, что все сводится к созданию своего рода «экономических коридоров» вдоль исторических маршрутов Шелкового пути? Однако если брать наиболее распространенные суждения, то это оказывается вовсе не так. Под сферой осуществления проекта подразумеваются не трассы, а ныне существующие государства (целиком), по землям которых когда-то пролегали такие маршруты или даже куда просто попадали китайские изделия. Всего набирается до 40 стран Азии и Европы, включая российские Сибирь и Дальний Восток. Поэтому, как представляется, в переводе на русский язык китайского «дай» уместно применить термин «пространство», более адекватно передающий географическую адресность китайского проекта.
Чтобы поставить идею на концептуальную основу, необходимо определиться с главным – с целеполаганием проекта. От этого будет зависеть его восприятие и реальное отношение всех, к кому он обращен непосредственно и кто усмотрит в нем вызов своим интересам.
Идет ли речь о приложении «брендового» названия к уже проводимой Пекином политике в отношении Центральной Азии, то есть об укреплении фактически имеющейся связки Китая с регионом, политике, во многом мотивированной интересами собственного внутреннего развития Китая?
Имеет ли эта идея «за спиной», опять же под «брендовым» прикрытием, утилитарный посыл обретения дополнительных возможностей для решения все более острой для Китая двуединой задачи – необходимости постоянного расширения рынков сбыта готовой продукции собственного производства, включая высокотехнологичные изделия, при одновременном увеличении объемов и повышении транспортной надежности импорта сырья и энергоресурсов, для чего и понадобится гораздо более обширный пространственный охват, чем только Центральная Азия?
Подразумевает ли реализация идеи появление институциональных межгосударственных инструментов, то есть движение в сторону организационных форматов? Или расчет на создание увязанной с Китаем подвижной конфигурации автономных зон с либерализированными торгово-экономическими режимами, таких как Евразийский союз, намечаемые транстихоокеанское и трансатлантическое партнерства?
Какими вообще могут быть критерии, позволяющие относить конкретные начинания, объекты и мероприятия, многосторонние или двусторонние, к предметному воплощению идеи формирования «экономического пространства Великого шелкового пути»?
Как расшифровать заявленный Пекином принцип «общей выгоды» применительно к торгово-экономическим связям, которые пронизаны острой конкурентной борьбой? Едва ли правильно понимать его как «равная выгода» в цифровом измерении или как «альтруистические» финансовые вливания Китая в чью-то экономику.
Коль скоро существует мнение о неотъемлемости культурно-гуманитарной составляющей проекта, то насколько окажется готов Китай к тому, что реализация проекта будет трактоваться многими его участниками как «улица с двусторонним движением», причем в направлении КНР могут продвигать, особенно из Восточной и Западной Европы, не столько товарные потоки, сколько политизированные ценностные представления?
Или все же имеется в виду совсем иное – акцент не на товарно-денежных отношениях и грузопотоках, а на создании своего рода мировоззренческой платформы, которая стала бы идейно-философским обрамлением адаптации исходных принципов мирного сосуществования к ведению дел на международной арене?
Таким образом, у китайских политологических кругов вырисовывается серьезная повестка дня. Предстоит собрать мнения и предложения, отфильтровать их и затем синтезировать в недвусмысленные формулировки, понятные прежде всего мировому сообществу и не ведущие к геополитическому делению Евразии, к противостоянию экономик. Если увлечься импровизациями, удариться в радикализм, возникнет опасность не «сшивки» интересов различных стран, к чему призывают в Пекине, а обратного негативного результата – их «сшибки». А это прежде всего навредит престижу КНР как автору броской по форме, но сложной в исполнении идеи. И без того китайскую инициативу вне Китая будут подверстывать к тем особенностям его поведения на международной арене, которые можно квалифицировать как проявления нового стиля внешней политики Пекина.
Пятое решительное поколение
В 2013 г. внешнее позиционирование КНР начало обретать новые черты и стилистику. Китай все заметнее воспринимает себя в новом геополитическом статусе, исходя из того, что уже не потенциально, а реально является второй после США экономикой, способной двигаться по инновационной траектории. Его внешняя политика становится более напористой и наступательной не только на словах, но и на деле.
Стартовый год десятилетнего цикла пребывания у власти пятого поколения руководителей КНР показал, что им присуще серьезное внутреннее убеждение в двух вещах.
Во-первых, в необходимости подправить и осовременить модель экономического роста для Китая, сделать ее высококонкурентной и придать ей долговременную устойчивость. Новый цикл реформ не предполагает замены краеугольных камней экономической системы, которая была заложена при Дэн Сяопине и в целом доказала эффективность; системы, во многом принципиально схожей с ленинско-бухаринскими мыслями о новой экономической политике в Советской России. Движение в сторону постепенного, но постоянного расширения сферы рыночного регулирования и еще большей внешнеэкономической открытости, то есть линия на непрерывное создание для Китая возможностей быть не пассивно, а активно встроенным в глобализацию, более того, стать одним из ведущих ее сегментов, – в этом видятся основные стратегические замыслы, составившие суть решений 3-го пленума ЦК КПК в ноябре 2013 года.
Во-вторых, в параллельной необходимости сформировать такую модель геостратегического позиционирования и поведения Китая, которая отражала бы существо новой фазы исторического развития, способствовала проведению в жизнь взятого курса и в то же время внятно транслировала во внешний мир неизбежность превращения Пекина в один из самых влиятельных факторов глобального управления. Плотная включенность Китая в мировую экономику, а на это делается ставка, подразумевает и вовлеченность в общеполитические международные процессы, не узко-утилитарный, но стереоскопический взгляд на них. Обновление модели экономического роста неизбежно требует и влечет за собой поиск соответствующей модели роста внешнего проецирования интересов Китая. Все это и наблюдалось в минувшем году.
По большому счету в Пекине ведут дело к корректировке внешнеполитической парадигмы, восходящей еще к Дэн Сяопину и определявшей рамки китайской международной политики на протяжении тридцати с лишним лет. В общих чертах прежнюю модель можно представить в виде нескольких принципов – независимость и самостоятельность, упор на увеличение внутреннего потенциала с внедрением политики открытости, выборочная внешняя активность.
Сейчас можно уловить следующие составляющие курса – независимость и самостоятельность, накопление внутреннего потенциала при расширении рыночного инструментария и глубокой включенности в мировые экономические обмены, наращивание внешней активности по всем азимутам.
Прежде независимость и самостоятельность провозглашались скорее как девиз в поиске самовыражения на международной арене. Теперь они несут геополитический смысл и приобретают значение непререкаемой аксиоматической исходной базы для всего спектра внешнего поведения. Раньше под увеличением внутреннего потенциала понимался главным образом количественный экстенсивный рост с модернизацией имевшейся базы экономики посредством навязывания сверху рыночных реформ и дозированной открытости. Ныне накопление внутреннего потенциала больше выглядит как последовательное экономическое развитие, опирающееся на интенсификацию, рыночные рычаги и внешнюю открытость. Если выборочная внешняя активность подразумевала тактику утверждения Китая в качестве значимой региональной державы, то наращивание внешней активности по всем направлениям имеет в виду становление КНР как весомого игрока с глобальными стратегическими интересами.
Разумеется, вышеизложенные суждения носят гипотетический характер. Однако китайские политологи то и дело сами говорят о том, что в 2013 г. наметился достаточно серьезный «ре-тюнинг» внешней политики Пекина. К аналогичным выводам подводит анализ некоторых конкретных акций, предпринятых Китаем в 2013 г., и разного рода заявлений, прозвучавших в тот же период.
У китайских экспертов наблюдается тенденция рассматривать политику Пекина преимущественно в плане своеобразного тандема КНР–США. Две страны преподносятся в качестве ведущих держав не только в Тихоокеанском регионе, где такая диспозиция постулируется как уже состоявшаяся реальность, а в мире в целом. В этом контексте примечательно предложение, сделанное Си Цзиньпином Бараку Обаме на саммите в Калифорнии в начале лета 2013 г., зафиксировать в отдельной формуле принципы китайско-американских отношений. Актуальной с точки зрения Пекина является задача согласовать каноны взаимоотношений прежде всего между «основными державами» мира, под которыми, согласно комментариям, понимаются главным образом опять же Китай и Соединенные Штаты.
В 2013 г. продолжала давать о себе знать глубинная тенденция симбиотического уживания КНР и США в Тихоокеанском бассейне, пусть внешне этот процесс выглядел фронтальным соперничеством. Две страны прагматично осознают немалую степень финансово-экономической взаимозависимости и взаимодополняемости, которая отнюдь не слабеет, несмотря на периодические демонстрации недовольства друг другом. Но они никак не притрут свои политические интересы, если таковое вообще может произойти между двумя конкурирующими величинами мирового масштаба, одна из которых быстро восходящая.
Пекин в 2013 г. настойчиво пытался закрепить за собой роль и место главного политического партнера Вашингтона в Тихом океане. Ради этого он продолжал оттеснять с этих позиций союзную американцам Японию. В значительной мере китайская риторика и конкретные действия в отношениях с Токио адресовались Вашингтону. Реакция американцев имела для Китая больше значения, чем японская. Не сигнализирует ли эскалация «подморозки» китайско-японских отношений при громадном масштабе экономических связей о том, что ни та ни другая сторона не собираются уступать привилегию считаться второй после США по политическому влиянию державой в Тихоокеанском бассейне?
Элементы нового стиля внешней политики Пекина просматривались в Южно-Китайском море (ЮКМ). Там находится запутанный узел территориальных противоречий Китая с рядом стран Юго-Восточной Азии. На ситуации в ЮКМ фокусируют военно-политическое внимание Соединенные Штаты в рамках разворота политики в направлении Азиатско-Тихоокеанского региона, затеянного нынешней администрацией несколько лет тому назад. В ЮКМ все стороны демонстрируют мускулы. При этом все, по разным причинам, стараются не переступать «красную черту». Однако никто не выказывает реального желания заняться поиском компромиссных решений взаимопереплетающихся споров по поводу принадлежности островов (а он видится в движении в сторону фиксации статус-кво).
КНР в 2013 г. послала два сигнала по поводу ЮКМ, где США продолжали усиливать военное присутствие. Пекин предложил государствам ЮВА создавать «морской Шелковый путь», апеллируя к китайскому флотоводцу арабских кровей мусульманину-евнуху Чжэн Хэ, совершившему в конце XIV века несколько незавоевательных морских походов. В то же время Китай направил в ЮКМ свой единственный авианесущий корабль «Ляонин» с отрядом сопровождения для «тестирования и проведения исследований». Не есть ли столь сильный и, казалось бы, неожиданный ход Пекина де-факто предупреждением о том, что впредь Китай, не поступаясь своими подходами, все же не прочь рассматривать ЮКМ в качестве зоны, где в политико-военном аспекте превалирующую роль будут играть интересы двух стран – Китая и Америки?
В том же ракурсе нового стиля внешней политики Пекина, видимо, резонно рассматривать пока слабо замеченный, но представляющийся символическим абсолютно новый тезис, появившийся в апреле 2013 г. в очередном выпуске «Белой книги по вопросам национальной обороны КНР». Там уверенно говорится о наличии у страны «далеко выдвинутых интересов обеспечения национальной безопасности». То есть таких, которые непосредственно не связаны с защитой государственных границ, обороной от внешней агрессии или пресечением посягательств извне на территориальную целостность. Невольно возникает ассоциация с американскими доктринами, «освящающими» и оправдывающими сверхдержавный образ действий. Возникает и сомнение, как может и будет сопрягаться минобороновский тезис «об обеспечении далеко выдвинутых национальных интересов» с задачей, поставленной сентябрьским совещанием в ЦК КПК по вопросам внешней политики, иметь пояс добрососедства из сопредельных с Китаем государств?
Прошедший год оказался богатым на крупные события и далекоидущие инициативы во внутренней жизни и во внешних проявлениях Китая. Идею построения «экономического пространства Великого шелкового пути» будут соизмерять со всеми новациями во внешней политике Пекина, логично видя в ней составную часть всего комплекса этих новшеств.
Не повредить ШОС
Особое место в разработках китайских политико-экспертных кругов не может не занимать проблема того, каким образом увязать дальнейшее развитие Шанхайской организации сотрудничества с имплементацией проекта построения «экономического пространства Великого шелкового пути». КНР является одним из основателей ШОС и всегда подчеркивала заинтересованность в том, чтобы организация функционировала динамично, эффективно и пользовалась высоким авторитетом в мире. Более того, именно Китай предложил основные параметры философии ШОС, получившие известность как «шанхайский дух».
Видимо, недалеким от истины будет допущение, что высказанная Си Цзиньпином идея во многом родилась из двенадцатилетней практики и опыта ШОС, географический ареал которой составляет основную часть адресата намечаемого китайского проекта. Положения, предлагаемые в качестве его идейной основы, выглядят несколько расширенным вариантом тех же принципов, что составляют суть «шанхайского духа».
Конечно, для ШОС может быть лестным, что ее самобытная версия «совмещения интересов» различных государств на равноправной консенсусной основе оказывается все более востребованной, а теперь еще и в проекте построения «экономического пространства Великого шелкового пути». Но ШОС представляет собой признанную в мире международную организацию универсального типа, самостоятельный субъект международного права с собственной иерархией и механикой принятия, трансляции и выполнения решений. На данный момент толкователи китайской идеи нового Шелкового пути проводят мысль, что-де ее реализация не означает и не приведет к вытеснению существующих международных объединений и созданию вместо них каких-то регулирующих специфических механизмов.
Пусть так, но все равно возникают вопросы, касающиеся перспектив ШОС. Как будет происходить и что будет считаться осуществлением идеи, ибо конкретные программы и проекты экономического и культурно-гуманитарного сотрудничества входят в сферу двусторонних отношений, а многостороннее взаимодействие может происходить в рамках ШОС? Имеется ли в виду ориентировать начатую в Шанхайской организации подготовку среднесрочной стратегии развития на оказание всемерной поддержки китайскому проекту, иными словами, вести дело к его инкорпорированию в стратегию ШОС? Или, может быть, наоборот – воплощение китайской идеи пойдет через действующие структуры ШОС? Наконец, не сведется ли роль китайской инициативы к тому, чтобы дополнительно стимулировать оживление экономической составляющей организации, в чем действительно есть потребность?
Как бы то ни было, важно не допустить возникновения двусмысленности в соотношении действующей авторитетной международной организации и продвижением китайского проекта, тем более желательно избежать ситуации, при которой это продвижение стало бы наносить урон текущей деятельности и перспективам ШОС.
* * *
Формальное выражение за рубежами Китая поддержки китайской идеи, что уже имеет место, не должно затенять тот непреложный факт, что реальное восприятие и принятие этого проекта, тем паче участие в нем, требует понимания его существа и целей. Говоря математическим языком, пока мы имеем только условие задачи. Соответствующих аргументов и разъяснений, в том числе в России, будут ждать прежде всего от китайской стороны. Чем быстрее она соберется с ними, чем меньше будет недосказанностей, тем уже окажется простор для праздных рассуждений, спекуляций и домыслов. Так или иначе, но речь идет о серьезной инициативе великой державы, которая должна быть озабочена благоприятным восприятием и поддержкой поступающих от нее внешнеполитических сигналов.
