Послевоенное западноевропейское национальное государство воплощает в себе многовековой процесс интеграции социальных, культурных, экономических и политических систем. Затем оно было экспортировано в остальные страны мира в качестве модели – впрочем, трудной для подражания в иных условиях. Более того, в последние годы ее жизнеспособность подвергается сомнению даже на родине.
ПРЕОДОЛЕНИЕ ГРАНИЦ
Европейское национальное государство с момента своего зарождения отличалось твердо установленными границами и сильной властью, способной осуществлять масштабное вмешательство в социально-экономическую сферу. Будучи суверенным и внутри, и вовне, оно выступало главным действующим лицом международных отношений.
Со временем государства интегрировали составляющие их территории, объединив в единое целое различные типы национального самосознания и культуры. На этой основе сложились зачатки собственных экономических и управленческих систем. Общее национальное самосознание послужило фундаментом доверия, а следовательно, и либеральной демократии.
Единая государственность обеспечивала социальную солидарность, которая в свою очередь способствовала развитию современных государств. Четкие границы укореняли труд и капитал на одной территории и поощряли социальный компромисс. Апогеем такого подхода после Второй мировой войны стали кейнсианские государства всеобщего благоденствия.
Национальное государство помогло защитить либеральную демократию и социальную солидарность, но его развитие не обошлось без издержек. Национальный и культурный плюрализм и открытость, которые характеризовали более ранние периоды истории европейской цивилизации, оказались в ряде случаев утрачены. Подъем национализма и рост самосознания повлекли за собой конфликты большего масштаба и интенсивности – междоусобные и межгосударственные.
Войны вызвали крах некоторых держав, но не привели к отказу от общепринятой модели государственного строительства. Гораздо сильнее на позиции национального государства повлияла глобализация. Из-за обширности значений, вкладываемых в это понятие, оно часто применяется неправомерно. Однако никто не станет отрицать, что глобализация существенно изменила роль национального государства. Границы не исчезли, но их стало легче пересекать. Капиталы, товары, услуги и – в меньшей степени – люди обрели мобильность, их невозможно удерживать в пределах одного государства. Новые технологии позволяют разорвать связь производства, в том числе наукоемких отраслей, с определенной территорией. Распространение «общемировой» культуры все больше снижает шансы на реальную защиту локальных культур и национального языка.
Правительства по большей части отказались от сбалансированного развития территорий в рамках региональной политики, поскольку капиталу выгоднее выбирать объекты для инвестиций, исходя из мировой конъюнктуры. Ускорение этого процесса в Европе происходит по мере того, как укрепляются внутренний рынок и валютный союз, как формируется новая наднациональная политика.
Впрочем, отказ от нерушимости территориальных границ – это лишь один из аспектов проблемы. Культурная, экономическая, социальная и политическая жизнь возвращается «на места», но этот процесс протекает на двух разных уровнях. И тот и другой принято называть «региональными», что, безусловно, сбивает с толку: дело в том, что в зависимости от контекста подразумеваются регионы межгосударственные (в общеевропейском смысле) или внутригосударственные.
ДВОЙНОЙ РЕГИОНАЛИЗМ
Между двумя различными «ступенями» регионализма установились сложные связи.
Единая Европа возникла как высший уровень регулирования экономических, экологических и – в меньшей мере – социальных и культурных проблем. Главная структура – Европейский союз представляет собой сложную и разнообразную совокупность институтов. Есть еще Совет Европы, который занимается защитой прав человека, а также НАТО (с ее заокеанскими участниками) и ряд других организаций. Внутри государства можно наблюдать возникновение новых политических пространств на региональном и местном уровнях.
В происходящем изменении территориальных масштабов особо примечательны два аспекта – экономический и культурный.
Глобальные экономические трансформации все больше определяются исходя из спроса в мире и Европе, но по мере приспособления к ним отдельных территорий они принимают и крайне локальные формы. Формирование новых экономических регионов не обусловлено такими традиционными географическими факторами, как наличие сырья или близость к рынкам. В сфере высоких технологий они скорее отражают наличие исследовательских институтов, способность к инновациям и динамизм местных обществ, которые, постоянно адаптируясь, научились сочетать конкуренцию и сотрудничество.
Культура также может одновременно быть и глобальной, и локальной, поскольку с ослаблением официальных государственных культур нередко возрождаются и модернизируются культуры традиционные. И опять-таки очевидна связь между местным и глобальным уровнями регионализма. Ведь в современных условиях процветают те традиционные культуры, которые имеют собственные устойчивые институты: образовательные системы, культурные связи и густую сеть коммуникаций. Существование коммуникационных технологий вовсе не отменяет того факта, что источник культуры все же остается местным.
Укрепление внутригосударственных и межгосударственных регионов отнюдь не противоречит наднациональным проявлениям глобализации и европейской интеграции, а все чаще рассматривается как дополняющий их процесс.
Регионы могут быть экономическими, культурными, политическими пространствами либо пространствами социальной солидарности. Зачастую эти понятия совпадают, создавая тем самым устойчивое ощущение территории. Иногда регионы, значимые экономически, нерелевантны в культурном отношении. В ряде случаев центром активности может быть весь регион, в других – только крупный город или город-регион.
Исторически регионы либо нации без государства возникали в изменяющихся условиях, выдвигая новые требования автономии. Государства реагировали по-разному, но, чтобы управлять нарождающейся системой, во всех крупных и некоторых менее значительных европейских странах были созданы региональные правительства. Последние выполняют функции посредника между центром и периферией.
Регионы наращивают экспансию вне государства, ставя перед собой амбициозные экономические, культурные и политические задачи. Трансграничное сотрудничество расширяется по мере того, как территории с общими экономическими или культурными интересами совместно решают возникающие проблемы либо объединяют имеющиеся у каждой из них возможности.
Поощряя эти процессы, Евросоюз разработал специальные программы. Регионы участвуют в дипломатии нового типа, устанавливая связи с другими регионами, городами и даже отдельными странами во всем мире. При этом они не склонны имитировать государство с его традиционной внешней политикой, но используют зарубежные связи для достижения внутренних экономических и культурных целей.
РАЗДЕЛ ВЛАСТИ И СУВЕРЕНИТЕТА
Новый регионализм вызывает у многих озабоченность. Регионы становятся менее управляемы в рамках национальных экономик, имея все стимулы конкурировать с государством на европейском и мировом рынках, особенно в том, что касается привлечения инвестиций и высокотехнологичной продукции. Богатые регионы жалуются на необходимость делиться с более бедными, что, в частности, можно наблюдать в Бельгии, Германии, Испании и Италии. Упор на конкурентоспособность и необходимость привлечения инвесторов подрывает принципы социальной солидарности. Европейский союз ввел в действие собственную региональную политику, дабы помочь более отсталым регионам удержаться на едином рынке. Но выделяемые средства несопоставимы с инвестиционными потоками современной экономики.
В то же время новый регионализм способен решать проблемы национального и культурного многообразия. Теперь, когда прежняя модель национального государства испытывает серьезные трудности, она становится менее привлекательной для меньшинств, стремящихся к отделению.
Под сомнение поставлены даже классические сферы компетенции, прежде являвшиеся неотъемлемыми атрибутами государственности. У стран еврозоны больше нет собственных валют или валютных политик, а их макроэкономическая и налоговая деятельность серьезно ограничивается. В ЕС и НАТО вопросы обороны находятся в сфере коллективной ответственности, а защита границ регулируется общеевропейскими нормами.
Проводником социальной солидарности все еще выступает государство, но на местном и региональном уровнях, особенно там, где сложились общее самосознание и история, возникают сообщества, основанные на идее солидарности. Вследствие этого многие движения за нации без государства и национальные меньшинства отказались от политики сепаратизма и ирредентизма. Вместо этого они сосредоточились на возможностях, которые открылись перед ними благодаря новому мировому и континентальному порядку.
Европейская интеграция способствовала этому по мере развития идеи разделения власти и суверенитета. Согласно «постсуверенному» подходу, сама концепция суверенитета в современных условиях трансформировалась настолько, что отныне она не только относится к государству, но и имеет наднациональное и внутригосударственное измерения. Подобные идеи созвучны традициям, сложившимся во многих частях Европы, таких, к примеру, как Шотландия или исторические области Испании, где никогда до конца не мирились с абсолютным государственным суверенитетом. Корни данной идеологии можно проследить также в Центральной и Восточной Европе с их богатой имперской традицией, которая лишь сравнительно недавно уступила место модели национального государства.
Переводя решение ключевых вопросов на наднациональный уровень, Европа способствовала росту асимметрии внутри государств. Ведь в то время как удовлетворяются требования некоторых территорий на независимое развитие, другие довольствуются статусом автономных регионов либо вовсе не претендуют на самостоятельность. Наиболее яркий пример – Соединенное Королевство с его разнообразием законодательств Англии, Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии. Укрепление прав национальных меньшинств стараниями Европейского союза, Совета Европы и ОБСЕ – верный признак того, что меньшинства обеспечат защиту и признание своих культур, не прибегая к изменениям границ.
В интересах культурного и национального плюрализма было переосмыслено и само понятие либеральной демократии. Гражданская принадлежность уже не единообразна во всех частях государства, как это должно быть в соответствии с концепциями «якобинства» или централизма, – она, напротив, принимает всё более разнообразные формы. Право на особую культуру признаётся наряду с традиционными правами человека. Новые и возрожденные политические пространства становятся общепризнанными объектами демократической практики, где она может развиваться вширь и вглубь.
Таковы положительные стороны регионализации, но в целом перспективы нельзя назвать исключительно радужными. Западноевропейские государства во многом приняли территориальный плюрализм, однако им до сих пор претит мысль о том, что содержание суверенитета изменилось и суверенитетом этим надо делиться. Народы Центральной и Восточной Европы, лишь недавно вновь добившиеся независимости, еще менее склонны уступить даже ее малую толику, хотя реальную власть они постепенно теряют. Нормы, касающиеся прав национальных меньшинств в Европе, часто применяются непоследовательно. Существует тенденция редуцировать их к правам человека, игнорируя права групп. И западноевропейские нации, похоже, до сих пор рассматривают права национальных меньшинств как меру, необходимую для стран переходного периода на востоке, а не как ключевой фактор, который должен действовать на всем европейском пространстве и, следовательно, применяться и к ним. В последних документах европейского проекта, включая Лисабонский договор, на первый план ставится разделение власти между Евросоюзом и отдельными государствами, вводится понятие «Европа регионов», но при этом в них совсем не находит отражение признание «третьего уровня».
Повсеместно можно наблюдать аналогичную реакцию территорий на экономические трансформации, на изменения в культуре и политике, на вызовы, с которыми сталкиваются национальные государства. Новые территории появляются на внутри- и межгосударственном уровне, растет территориальная конкуренция. Государства перестраивают свои системы управления.
Во многих частях света действуют межгосударственные соглашения о перспективах сотрудничества в области региональных и межгосударственных программ. Подобные региональные форумы, впрочем, склонны ограничиваться экономическими вопросами, избегая более широкого политического и институционального охвата, которым отличается Европейский союз. Есть опасения, что подобная ситуация усилит различия как на внутри-, так и на межрегиональном уровне (поскольку побеждают те, кто более конкурентоспособен), в результате задача преодоления многообразия окажется трудноразрешимой.
Европа открыла для себя, что экономической интеграции действительно следует придать политическое измерение, если Старый Свет намерен как-то решать проблему культурного и политического многообразия, сохраняя при этом элемент социальной солидарности. Многие страны – участницы межгосударственных организаций, таких, например, как АСЕАН, не принимают концепций раздела власти и «постсуверенитета». Но Евросоюз, который зачастую воспринимали лишь как экономический образец для межгосударственных организаций, на самом деле может представлять собой и политическую модель ответа на вызовы со стороны новых социальных и культурных факторов.
