Эта статья посвящена политическому кризису, разразившемуся в Тунисе в феврале-марте 2013 года. В ее основу легли не только открытые источники (на которые я ссылаюсь), но и закрытые документы тунисских политических партий (на них я сослаться не могу), а также материалы полевых исследований и интервью с представителями правительства, оппозиции, лидерами общественных организаций и гражданскими активистами. В некоторых случаях мои собеседники желали остаться неизвестными.
Осень-Зима 2012/2013: Тихое умирание правительства Тройки
Тунисский политический кризис, свидетелями которого мы стали в январе-марте 2013 г., начал развиваться еще ноябре-декабре 2012 г. и, в общем, был предопределен самой схемой переходного периода, принятой в стране. Согласно этой схеме, Национальное учредительное собрание (НУС), избранное 23 октября 2011 г., должно было в течение года разработать проект новой конституции, который должен был быть принят двумя третями голосов членов НУС либо же (в случае невозможности такого голосования) выставлен на референдум. Кроме того, НУС предстояло подготовить выборы в новые органы власти. Ничего этого сделано не было, а противоречия между правящей Тройкой (исламистская ан-Нахда, близкий к ней Конгресс за республику и социал-демократический ат-Такаттуль) и лево-либеральной оппозицией, с одной стороны, и внутри самой тройки, с другой, становились все серьезнее.
Разногласия между правящей коалицией и оппозицией касались, прежде всего, проекта новой конституции. За истекший период было разработано два таких проекта, причем второй признавался всеми как в целом более удачный, однако и в нем находились положения, относительно которых достичь консенсуса не представлялось возможным. Напомним, что обсуждение первого проекта сопровождалось громкими скандалами. Предпринятая в нем попытка шариатизации правовой системы была в штыки встречена гражданским обществом, а результатом поспешного отступления ан-Нахды с радикальных позиций стал конфликт ее руководства с салафитами. Переговоры с ними, предпринятые Рашидом Ганнуши с целью восстановления отношений, в свою очередь, вызвали новый взрыв негодования со стороны светских сил. Все это, в целом, хорошо демонстрирует всю сложность и уязвимость положения ан-Нахды – стремление оставаться во власти, не отторгая салафитов, приводит к тому, что исламистская партия вечно остается неугодной то одним, то другим, то всем сразу.
Речь шла, во-первых, о Преамбуле, где почти не говорилось о тунисской нации, зато упоминалась арабо-мусульманская идентичность народа, магрибинское, арабское, мусульманское и африканское единство, а также поддержка народа Палестины. Все это, а в особенности тезис об арабо-мусульманской идентичности, вызывало несогласие светских либеральных политических сил, которые полагали, что подобные формулировки отражают не национальные интересы Туниса и истинную идентичность его граждан, а узко партийный взгляд исламистских и близких к ним сил. Во-вторых, в проекте содержалось очевидное противоречие между тезисом о гражданском характере тунисского государства и статьями, указывающим на его принадлежность к исламу. С одной стороны, была сохранена некогда изобретенная Хабибом Бургибой формулировка первой статьи, согласно которой языком Туниса является арабский, а религией – ислам, которому, однако, не придается статуса именно государственного вероисповедания. С другой же стороны, согласно 148 статье проекта ислам объявляется именно государственной религией, причем никакие изменения, вносимые в будущем в текст Конституции, не должны ставить под сомнение это положение. Наконец, острейшей проблемой было определение будущего политического режима. Если Тройка настаивала на варианте парламентской республики (т.е. по сути, таком же, какой действует сейчас – в переходный период), то светские партии, опасаясь концентрации власти в руках одной политической силы, предлагали республику смешанную.
Все эти, а также некоторые другие вопросы делали невозможным принятие Конституции НУС, и дело явно шло к референдуму, проведение которого соответствовало скорее интересам исламистов, чем светских партий, обладавших гораздо меньшими ресурсами для подготовки электората.
Параллельно развивался кризис внутри правящей Тройки.
Во-первых, союзников ан-Нахды и, прежде всего, ат-Такаттуль не устраивала политическая стратегия исламистов, которые с того момента, как пришли к власти, основные усилия направляли не на решение социально-экономических проблем в стране, а на усиление собственного положения. По сути дела, для ан-Нахды речь шла об «углублении» революции, то есть, во-первых, о назначении собственных сторонников на местах и в республиканских органах управления, а во-вторых, об исламизации общественной жизни. Исламисты получили приблизительно 1200 мест в министерствах и отраслевых управлениях разного уровня и еще больше (иногда называют цифру 25 тыс.) в органах местного управления. Наибольшую опасность представляли массовые назначения исламистов в МВД, внутри которого в результате наметился раскол между министром и приведенной им командой и старыми сотрудниками, в том числе возглавлявшими секретные службы, которые испытывали неприязнь к исламистам и подчеркивали свою надпартийность. Вместе с тем, исламисты потерпели ряд чувствительных поражений при попытках занять выборные руководящие посты в профессиональных организациях (в частности, в гильдии адвокатов).
Исламисты (не только ан-Нахда, но и многочисленные салафитские структуры) прикладывали максимум усилий для завоевания доверия среди самых бедных слоев населения. Несмотря на наличие впечатляющих финансовых ресурсов (по общему мнению, предоставляемых странами Залива), их возможности здесь были ограничены, по сравнению, например, с Египтом. Как известно, обыкновенно главным способом работы с населением для исламистов являются широкие социальные программы, однако в Тунисе с его относительно высоким уровнем жизни и неплохой социальной инфраструктурой, потребность в них ощущается значительно меньше, чем в иных странах. И тем не менее, члены ан-Нахды и союзных ей организаций распространяли денежные средства среди неимущих в обмен на обязательства выполнения норм шариата в повседневной жизни (этим отчасти объясняется увеличение числа женщин в никабах и мужчин с характерными бородами в бедных районах). Кроме того, они активно занимались трудоустройством своих сторонников, например, помогая им в открытии небольших магазинчиков. Такая политика занятости проводилась в ситуации, когда общий уровень безработицы в стране вырос с предреволюционных 13-14 % до 18 % (и это только по официальным данным), а обещанные переходным правительством Бежи Каида ас-Себси дотации по безработице были сокращены с 200 до 150 динаров в месяц и требования для их получения были значительно ужесточены. Все это вызывало негативную реакцию среди части населения и некоторых общественных организаций, в том числе Союза дипломированных безработных, а в совокупности с бездеятельностью правительства в решении срочных социально-экономических задач должно было вести к общему снижению популярности правящей коалиции.
Последний факт, впрочем, хотя и подчеркивается постоянно представителями оппозиции в неофициальных разговорах, и в общем представляется вполне логичным, все же не может быть подтвержден никакими реальными цифрами.
Вероятно, опасение утраты популярности среди значительной части электората и не позволяло исламистам форсировать грядущие выборы.
Естественным же следствием политики ан-Нахды стало растущее недоверие к партии не только со стороны светской оппозиции разного толка, но и со стороны союзников по Тройке – в первую очередь, ат-Такаттуля, но также и части представителей Конгресса за республику и некоторых независимых депутатов. Все они – открыто или нет – обвиняли исламистов в том, что узко партийные интересы для них важнее государственных.
В этой ситуации оппозиция предъявляла два главных требования. Первое заключалось в назначении на ключевые министерские (МВД, МИД, министерство обороны, министерство юстиции) должности технократов, в равной степени удовлетворявших все политические партии. Без таких назначений проведение честных выборов в новые органы власти, представлялось просто невозможным. Второе же состояло в выработке «календаря» следующего этапа переходного периода.
Что касается союзников ан-Нахды по Тройке, то для них главной задачей стало проведение закона, который бы воспрепятствовал исламистам самовольно принимать кадровые решения, как на региональном, так и на республиканском уровне.
Тихая борьба внутри НУС постепенно расшатывала и без того хрупкую правящую коалицию – высокие представителя ат-Такаттуля, не скрывая, выражали недовольство союзниками, а изначально гетерогенный Конгресс за республику вообще постепенно разваливался – сначала от него откололась часть депутатов, стоящих на исламистских позициях, и образовавших в результате партию Вафа с 9 депутатами в НУС, а затем несколько депутатов покинули Конгресс из-за его слишком близких отношений с ан-Нахдой.
Наконец, резкое недовольство сложившейся ситуацией высказывали некоторые независимые депутаты. Среди них – избранный по спискам ан-Нахды, не состоявший в партии, но разделявший ее основные взгляды известный философ и переводчик Гуссерля на арабский Абу Яаареб аль-Марзуки, занимавший не только кресло в НУС, но и пост советника премьер-министра (должность министерского ранга). В начале февраля он опубликовал на своей странице в Facebook открытое письмо, разъясняющее, почему он принял решение уйти в отставку – главной причиной недовольства философа служило то, что эгоистические интересы различных политических сил в Тунисе оказываются важнее интересов государства, результатом чего и стал многомесячный правительственный кризис.
Начало февраля 2013: убийство Шукри Биль‘ида и предчувствие крови
Правительственный кризис в стране тянулся уже три месяца и мог бы тянуться и далее, если бы внезапное убийство адвоката-правозащитника и лидера еще в 1980-е гг. созданного левого Движения патриотов-демократов Шукри Биль‘ида не дало толчок к превращению его в кризис общегосударственный.
Шукри Биль‘ид пользовавлся уважением в образованных слоях населения за свою активную гражданскую позицию и правозащитную деятельность (в частности, он выступал адвокатом на многих политических процессах времен Бен Али, а в 2008 г. возглавил адвокатскую группу, защищавшую жертв кровопролитной забастовки в Гафсе). Но все же он никогда не был центральной фигурой не только оппозиционного лагеря, но даже ультралевого его спектра, где это место занимал лидер радикально коммунистической Партии тунисских трудящихся Хамма Хаммами. Основным мотивом всей политической деятельности Биль‘ида последнего времени стал ожесточенный и последовательный антиисламизм. 2 февраля 2013 г. во время одной из встреч с населением в Эль-Кефе – городе на северо-западе страны – на него было совершено нападение, в организации которого Биль‘ид тут же обвинил ан-Нахду и близких к ней салафитов. Через несколько дней он был убит.
Это случилось 6 февраля в 8:30 в столичном районе Менза-VI, когда политик садился в свою машину, направляясь на работу. Убийцы, поджидавшие его в припаркованном Renault—Symbol, сделали четыре выстрела, два оказались смертельными (в шею и в голову). Разумеется, они скрылись, а тело Биль‘ида было доставлено в больницу ан-Наср, где врачи и констатировали его смерть. В больницу тут же стали приезжать люди – родственники, знакомые, коллеги, соратники и просто сочувствующие – их было множество, и среди них – едва ли не все заметные деятели тунисской оппозиции и университетских кругов. Все они учились вместе или учили друг друга, вместе работали, встречались на собраниях и в кафе, в общем, были знакомы, и принадлежали к одним кругам – тем самым, к которым никакого отношения не имеют ни ан-Нахда, ни салафиты.
Политическое убийство Шукри Биль‘ида, совершенное с очевидным профессионализмом, стало первым в стране за последние 52 года, и вызвало настоящий шок в обществе.
В новейшей истории Туниса было всего два открытых политических убийства: легендарного профсоюзного лидера Фарахата Хашеда, убитого террористами французской «Красной руки» в 1952 г., и сподвижника/соперника Хабиба Бургибы Салаха бен Юсефа, застреленного неизвестными в 1961 г. во Франкфурте-на-Майне. Характерно, что обе эти фигуры после смерти не только обрели ореол мученичества, но и стали символами двух несостоявшихся путей развития страны – демократического и панарабского – в тунисской исторической памяти.
Левые активисты объявили о проведении демонстрации в тот же день. Назначалась она, вроде бы, на 15:00, однако началась стихийно и на час раньше. Поражала в тот день моментально изменившаяся атмосфера на улицах. Обычно в любое время заполненные кафе пустовали, из воздуха исчезла привычная леность, преобладающими чувствами людей стали, во-первых, злоба – на власть, на страну, на исламистов или демократов; а во-вторых – страх: перед неизвестностью и насилием. Повсюду по телевизору шли новости, и многие заходили в магазины просто, чтобы их посмотреть – шикарные бутики, заполненные молчаливыми людьми, напряженно вглядывающимися в экраны – типичная картинка того дня.
Вот как я описывал события того дня в одном из писем:
«В 14:30, идя к бульвару Бургибы, сначала услышал грохот закрывающихся рольставен, а потом увидел почти молчаливо несущуюся на меня толпу. Крики стали почему-то слышны потом. Паника. Люди прятались в подъездах и магазинах, хозяева которых тут же захлопывали двери. Мы прячемся в подъезде, девочки какие-то рыдают, тут же молодая женщина пытается войти, но дверная решетка уже заперта, она рыдает снаружи, в результате ее пускают.
И тут ты понимаешь весь этот ужас хрестоматийной дилеммы – людям надо прятаться, их надо пускать, но пустить всех все рано не получится, потому что в какой-то момент дверь должна быть закрыта. И тогда неизвестно, что станет с оставшимися снаружи. Неизвестно ведь, что там вообще происходит – ты не знаешь ничего, кроме ужаса и паники на лицах, окружающих тебя людей».
Я тогда все же добрался до авеню Бургибы – дворами и маленькими улочками, на которых уже шли столкновения между левацкой молодежью и полицией: на камни первых вторая отвечала слезоточивым газом. Тут же сердобольные женщины (революционный опыт не забывается!) выносили из домов молоко и лимоны – и то, и другое помогает при попадании газа на слизистые.
Основная толпа – несколько тысяч человек – собралась (как и в 2011 г.) перед зданием МВД – местном аналоге Лубянки. Демонстранты выкрикивали немного перефразированные лозунги революции 2011 г.: «Министерство внутренних дел – министерство терроризма!», «Народ требует падения режима!», «Нахда – пошла вон!» – и снимали все на камеры и айфоны (кстати, некоторые полицейские занимались тем же). И снова – камни и газ.
Во время этой и последующих уличных акций заслуживает внимания поведение сил охраны правопорядка, существенным образом отличавшееся от времен Бен Али. Они не только старались избегать прямых столкновений, но и газовые гранаты использовали по минимуму, более того, в ряде случаев офицеры спасали агрессивных демонстрантов от взбешенных рядовых полицейских.
С одной стороны, это свидетельствует о неуверенности, все еще царящей в рядах полиции, и ее стремлении улучшить собственный имидж в глазах общества. С другой же, результатом этой своеобразной «социальной ориентированности» становится слабость внутренних войск, их возможная неспособность в будущем отвечать на реальные угрозы.
В тот день волнения в столице продолжались всего несколько часов, итогом их стало убийство полицейского – брошенный кем-то булыжник попал в грудь 46-летнему Лотфи аз-Заару, и тот умер на месте – всего в нескольких сотнях метров от здания МВД. Позже исламисты попытаются противопоставить эту смерть гибели Биль‘ида, и на их демонстрациях многие будут нести его портреты – как человека, погибшего во имя стабильности и порядка. Однако высокие представители самих силовых структур жестко дистанцируются от «инструментализации гибели полицейского», заявив, что внутренние войска не участвуют в политических баталиях, а аз-Заар стал одним из многих, принявших смерть при исполнении долга.
Уже 6 февраля волнения охватили не только столицу, но и провинциальные города по всей стране, причем там они носили ярко выраженный антиисламистский характер: в один день возмущенные жители разгромили и подожгли штаб-квартиры ан-Нахды в Бедже, Монастире, Габесе, Сфаксе и Гафсе.
На следующий день манифестации продолжались в провинции, однако в столице попытки их проведения были пресечены. С крыши гостиницы Al—Hana на авеню Бургибы можно было наблюдать, как полицейские время от времени хватают без дела слоняющихся по бульвару парней (внешним обликом похожих более на жителей городских окраин, чем на завсегдатаев модных кафе) и запихивают их в автозаки; как эти автозаки беспрерывно курсируют по непривычно пустынным улицам, оглашая окрестности визгливыми звуками сирен; как из окон их торчат дула автоматов; как периодически на перекрестках – одновременно на всех – скапливаются группы людей человек по пятьдесят, и как одетые в бронежилеты полицейские призывают их расходиться. И те расходятся, чтобы придти снова – минут через пятнадцать.
Состоявшиеся 8 февраля похороны Шукри Биль‘ида стали одновременно и демонстрацией солидарности гражданского общества, и его недовольства правящим режимом. По первоначально оглашенным официальным данным в них приняло участие полтора миллиона человек, что составляет 15 % населения страны и три четверти населения столицы. Затем, впрочем, в официальных источниках МВД цифра снизилась до сорока тысяч. Могу только засвидетельствовать, что реальная численность пришедших, если и была далека от 1,5 млн, то от 40 тысяч она была еще дальше – не только само кладбище, но и окружающие кварталы, и весь путь похоронной процессии были заполнены плотной толпой.
Несмотря на то, что все руководство республики осудило убийство политика и выразило сочувствие его близким («Убийством революции» назвал это преступление Хамад Джебали), а сами похороны были объявлены «национальными» и сопровождались всеобщей забастовкой, ни президент, ни премьер-министр, ни спикер НУС в церемониях участия не приняли. Вероятно, это было связано с тем, что буквально в день гибели Биль‘ида его сподвижники и близкие обвинили в убийстве правящий режим и конкретно исламистов. Если для одной части общества погребение стало демонстрацией солидарности (на похороны пришло довольно много молодежи, вовсе не сочувствовавшей левым: «Я их не понимаю, мне они не нравятся. Я не знаю, чего они хотят. Внутренне я куда как ближе к ан-Нахде: я не пью, не курю, молюсь по пять раз в день и слушаю Коран. Но тут – как я мог не пойти?! Это же наша общая, национальная трагедия…» — говорил мне студент, пришедший на похороны со своими друзьями), другая его часть превратила их в антиправительственную акцию. Наравне с национальном гимном звучали лозунги: «Тунис свободен, Ганнуши – убирайся», «Народ требует новой революции», «Газа и пуль тунисец не боится!».
Похороны сопровождались актами вандализма – было сожжено несколько машин, полицейских забрасывали камнями и коктейлями Молотова, в центре города были разбиты витрины и банкоматы. Молодые люди в черных комбинезонах и черных шерстяных шлемах с прорезями для глаз заламывали руки молодым людям в джинсах и бейсболках, отнимали у них тесаки, кухонные ножи и ломы.
Помимо обычных оборванцев, в беспорядках принимали участие и специально привезенные на место хулиганы из бедных кварталов и предместий. По некоторым данным их было около 500 человек.
Кем были организованы беспорядки доподлинно неизвестно, однако похоже на то, что заказчиками их выступили исламисты. Дело не только в том, что это соответствует их обычной тактике (еще с 1960-х гг., хотя их институциализация произошла позже), но главным образом в том, что они были единственной силой, получившей от этого очевидную выгоду. Во-первых, это способствовало дискредитации внезапно ставшей популярной оппозиции, во-вторых, параллельно с погромами салафиты в окраинных районах города организовывали отряды самообороны, которые охраняли магазины (в том числе и с алкогольными отделами), что демонстрировало их стремление к миру и спокойствию и отлично сочеталось с основным лозунгом прошедшей на следующий день демонстрации сторонников ан-Нахды: «Народ требует национального единства!». Эта манифестация, между прочим, прошедшая в демонстративно дружелюбной атмосфере без каких-либо эксцессов, собрала лишь около пяти тысяч участников, многие из которых специально были привезены на автобусах.
Заслуживает внимания принципиально разный социальный состав двух манифестаций. Публика, пришедшая поддержать ан-Нахду, не только была в среднем старше, чем большинство участников похоронной церемонии, но и принадлежала к более низким социальным слоям, а значительная ее часть прибыла в город из сельской местности. Такие же различия наблюдались и во время массовых акций, развернувшихся в последующие дни.
Ан-Нахда попыталась ответить на взрыв народного возмущения серией манифестаций в свою поддержку по всей стране, однако реально ей удалось их организовать только в 7 гуверноратах из 24, причем согласно записям, распространенным на Youtube частично участие в них оплачивалось (говорят, по 10 динаров на человека). Самый большой митинг ан-Нахды (16 февраля) собрал порядка 15-20 тысяч участников.
Несмотря на то, что оппозиция рассматривает малочисленность исламистских манифестаций как верный признак снижения популярности правящей партии, нельзя не учитывать двух моментов. Во-первых, демонстрации в поддержку правящего режима по определению должны быть менее привлекательны для населения, чем протестные акции (проводящиеся безнаказанно), во-вторых, снижение популярности одной партии (даже если оно и присутствует) вовсе не означает роста популярности другой. Скорее речь может идти об общем недоверии к политическим партиям, которые, по мнению многих, преследуют эгоистические, а не национальные интересы.
Различия в социальном составе участников и в лозунгах, звучавших на двух сериях манифестаций, хорошо отражают общую ситуацию, сложившуюся на тот момент в тунисском обществе. Если и раньше здесь присутствовали тенденции к разделению, то убийство Биль‘ида привело к его быстрой поляризации.
Одна часть общества – прежде всего, образованные слои городского населения, гражданские активисты, буржуазия – обвиняли в случившемся правящий режим, говорили о грядущем массовом насилии и возможности сползания страны в гражданскую войну.
Другая часть, как правило, принадлежащая в более низким социальным слоям, была уверена, что ан-Нахда не виновна в смерти левого политика, что единственной силой, извлекшей из нее выгоду, были его собственные сторонники, и что светская оппозиция цинично использует трагедию для демонизации исламистов. Значительная доля этих упреков представляется вполне справедливой.
Если взгляды первой части населения в большой степени отражали тунисские СМИ и популярные интернет-порталы, то в арсенале второй части были мечети, за истекшие два года, в основном, занятые сторонниками исламистов.
Поляризация общества естественным образом привела к временному нивелированию разногласий внутри двух лагерей. Среди светских сил наблюдалось сближение центристов, либералов и левых, в том числе крайних, причем даже ряд представителей крупного бизнеса, по определению, не испытывающих больших симпатий к крайне левым, в частных разговорах признавались, что готовы оказать им финансовую поддержку в борьбе с «исламистской заразой».
Исламисты позабыли раздоры между умеренными и салафитами, и последние – в кафе, мечетях и на интернет-форумах – выказывали готовность защищать ан-Нахду, причем не только вербально. В интернете была распространена информация, что Абу Ийаз – лидер местных салафитов-джихадистов – призвал своих «братьев» вернуться на родину с фронтов Сирии и Ирака, дабы защитить ислам. В демонстрации ан-Нахды 16 февраля приняло участие значительное количество салафитов (в основном из радикальной Ансар аш-шари‘а), которые под черными и зелеными знаменами призывали к введению в стране шариата.
Февраль 2013. Война элит. Триумф и поражение Хамади Джебали
На фоне поляризации общества и растущей напряженности премьер-министр Хамади Джебали выступил с инициативой формирования технократического правительства. Это предложение вызвало удивление в значительной части истеблишмента, поскольку шло вразрез с обычным политическим поведением премьера – по мнению ряда тунисских политиков и аналитиков, оно было подсказано ему внешними игроками.
Интрига, разворачивавшаяся вокруг инициативы Джебали, по-новому осветила расстановку сил в тунисской политической элите.
Светская оппозиция сначала отреагировала на предложение премьера без энтузиазма. Лидеры Нида’ Тунис (оппозиционная светская партия, созданная Бежи Каидом ас-Себси 20 апреля 2012 г. и стоящая на бургибистских позициях, сплотила многих представителей старой элиты, либерально настроенных гражданских активистов и интеллектуалов. Вместе с Республиканской партией, ал-Масар, Левой социалистической партией и Партией патриотической демократической работы инициировала создание политической электоральной коалиции «Союз за Тунис», т.о. фактически объединила в один блок все левоцентристские силы) и союзных ему партий полагали, что в сложившейся обстановке они могут добиться гораздо большего, чем это компромиссное решение. Бежи Каид ас-Себси призвал к роспуску НУС и правительства, срок полномочий которых и так уже истекли. Вместо этого предполагалось создать некий коалиционный орган власти наподобие действовавшей в 2011 г. Высшей инстанции, куда бы вошли «все живые силы страны». Единственной задачей этого органа должна была стать подготовка новых выборов.
Однако оппозиция явно переоценивала свои возможности, и после ряда консультаций все же поддержала предложение Джебали. В частных разговорах представители Нида’ Тунис признавали, что они удовлетворились бы и частичным его выполнением, то есть назначением технократов на должности министров внутренних дел и юстиции.
Поддержали предложение Джебали также ат-Такаттуль и ряд общественных организаций, в числе который были профсоюзы и влиятельная Тунисская лига защиты прав человека.
Главным же оппонентом премьер-министра стала его собственная партия. Официальная ее позиция сводилась к следующему: единственный легитимный орган власти в стране – это НУС, легитимность всех остальных инстанций производна, и потому не может быть создано правительство, игнорирующее состав НУС. Более того, Рашид Ганнуши небезосновательно утверждал, что единственная цель, которую преследует оппозиция, заключается в отстранении от власти ан-Нахды, а назначение правительства технократов – лишь уловка, необходимая для достижения этой цели.
В принципе, последний тезис представители оппозиции полностью разделяли в частных разговорах, причем они шли еще дальше, соглашаясь, что в ситуации поляризации общества «правительство технократов» – это миф, поскольку абсолютно все представители элиты внутренне поддерживают либо одну, либо другую сторону.
Учитывая эту точку зрения, так или иначе разделяемую и исламистами, и светскими силами, кажется особенно значимым, не только тот факт, что сам премьер представлял исламистскую партию, но и то, что значительная ее часть, несмотря на официальную позицию шейха, готова была поддержать инициативу Джебали, а вице-президент ан-Нахды Абдельфатах Муру, и ранее вступавший в разногласия с Рашидом Ганнуши, даже заявил, что последний должен покинуть свой пост, поскольку его политика толкает страну в пропасть. И хотя это заявление было дезавуировано буквально на следующий день, оно все же отражало взгляды порядка 20-25 % депутатов ан-Нахды и многих ранее близких к ней независимых.
Неожиданным итогом кризиса ан-Нахды стал кризис ее ближайшего союзника – Конгресса за республику. Исторический лидер партии – президент Монсеф Марзуки занял позицию совершенно невнятную, но в конечном счете, по всей видимости, сводившуюся к тому, что он готов поддержать инициативу премьера, но не готов вступать в жесткое противостояние с ан-Нахдой (президент в этот напряженный период вообще вел себя несколько странно, и кажется, был более озабочен ядерной программой КНДР, чем проблемами в собственной стране). Сама же партия официально выступила против Джебали, что привело к тому, что многие ее члены отказались от партбилетов.
Наметившийся раскол внутри ан-Нахды и Конгресса за республику объясняется по-разному. В первом случае, речь идет о серьезных противоречиях между старыми партийцами, всю жизнь остававшимися в стране, и их соратниками, вернувшимися из эмиграции. Вторые не только отражают более радикальные взгляды, но и вообще есть подозрение, что они идентифицируют себя, в первую очередь, не с Тунисом, а с общеисламской уммой. Характерно в этом отношении распространенное в интернете видео, на котором Ганнуши говорит о необходимости поэтапной исламизации Туниса и ссылается при этом на неудачный алжирский опыт («Мы проиграли в Алжире…»). Первые же, ощущая себя именно тунисцами, готовы согласиться и со светским характером будущего государственного устройства, и со специфически модернистским характером распространенного в стране ислама, и вообще вполне открыты для взаимодействия со светскими силами. Характерно в этом отношении, что дочь Абдельфатаха Муру не разделяет взглядов отца, а ее супруг и вовсе стоит на светских позициях.
Что касается Конгресса за республику, то, как представляется, тесные отношения с ан-Нахдой и зависимость от нее (в том числе, возможно, финансовая) привели к размыванию этой партии и разочарованию в ней значительной части самых старых ее сторонников.
Поскольку назначение технократов можно было интерпретировать не как смену правительства, а как обновление состава министров, то в юридическом отношении у премьера был шанс провести свое предложение без согласования с НУС, в особенности, если бы его твердо поддержал президент. Однако у Джебали не хватило на это политической воли (или ресурсов), момент был упущен, а жесткая позиция Рашида Ганнуши грозила привести ситуацию к коллапсу и полному роспуску НУС.
В результате вслед за первоначальным заявлением Джебали о назначении правительства технократов без согласований, последовал ряд многочисленных консультаций. Когда и они не привели к успеху, премьер-министр созвал «Совет мудрецов», в заседании которого приняли участие многие видные фигуры тунисской общественности. Наиболее значимым при этом стало присутствие на Совете Абдельфатаха Муру, свидетельствовавшее о поддержке инициативы частью ан-Нахды, и (sic!) Рашида Аммара – командующего сухопутными войсками, чей переход на сторону революционеров два года назад привел к бегству Бен Али. Участие генерала Аммара в заседании Совета было тем более сильным ходом, что обыкновенно ни он, ни другие представители вооруженных сил не вмешиваются в политическую борьбу. Однако и этот шаг ни к чему не привел. В результате, Хаммади Джебали несколько раз обещал уйти в отставку, если не сможет реализовать свое предложение, и в конечном итоге свое обещание выполнил.
Особого внимания в развернувшемся кризисе заслуживает участие внешних сил. Помимо консультаций с различными политическими деятелями Туниса, Джебали проводил многочисленные встречи с представителями ЕС, Франции и США, чья неприкрытая активность вызывала немалое раздражение в обществе. Встречался с ними и Ганнуши.
Конец февраля – начало марта 2013. Торги элит. Оборона ал-Арайида.
22 февраля новым председателем правительства Туниса Совет Шуры ан-Нахды избрал министра внутренних дел правительства Хамада Джебали Али аль-Арайида (Ali Laarayedh). Новый премьер – инженер по образованию, ветеран ан-Нахды, возглавлявший Совет Шуры партии еще в 1980-е годы. Арестованный в 1990 г., он провел в заключении 15 лет, причем 10 из них – в одиночном, а после выхода на свободу стал активно заниматься правозащитной деятельностью, став частым гостем аль-Джазиры. В плане политической риторики в первый – «дотюремный» – период своей деятельности аль-Арайид показал себя скорее салафитом, чем умеренным исламистом. Так, он выступал за введение сухого закона, пересмотр прав женщин, отказ от туризма и закрытие отелей. Сложно сказать, как изменились его религиозно-политические взгляды в 2000-е гг., однако на посту министра внутренних дел он зарекомендовал себя скорее как преданный член партии, всячески лоббирующий интересы самых радикальных ее приверженцев, чем как государственный чиновник. Примером этому может служить активная и безнаказанная деятельность формально независимой, но реально афиллированной с ан-Нахдой Лиги защиты революции – фактически некоего прообраза партийной милиции.
Выбор аль-Арайида, вероятно, определялся двумя обстоятельствами. Во-первых, консервативным и даже ригористским составом Совета Шуры исламистской партии; во-вторых, стремлением партийного руководства не допустить дальнейшего «своеволия» премьер-министра. Кроме того, назначение аль-Арайида может свидетельствовать как о некотором кадровом голоде в рядах ан-Нахды, так и о ее стремлении найти компромисс с оппозицией.
Верность этой трактовки подтверждают проведенная вскоре после назначения встреча нового премьера с Каидом ас-Себси, состоявшаяся по инициативе аль-Арайида и в присутствии министра юстиции, а также то обстоятельство, что и Конгресс за республику, и ат-Такаттуль заявили о своем согласии (в первом случае) или желании (во втором) отдать места силовиков нейтральным фигурам.
Уже 24 февраля близкий к ан-Нахде телеканал «Аль-Мутавассат» обнародовал предварительный список будущих членов правительства. Министром юстиции должен был стать судья, министром иностранных дел – член ат-Такаттуля, а министром внутренних дел – министр сельского хозяйства в правительстве Хаммади Джебали Мухаммед Бен Салем – старый член ан-Нахды, бизнесмен, проведший 20 лет в эмиграции во Франции.
Попытки политических элит найти точки соприкосновения, кажется, далеко не в полной мере поддерживались обществом. Так, буквально на следующий день после назначения аль-Арайида в столице прошел шеститысячный митинг светской молодежи, организованный пользователями Facebook, а в регионах продолжились нападения на бюро ан-Нахды. В ответ на это один из членов партии заявил во время митинга, проходившего на юге страны, что исламисты не всегда будут терпеть, и в будущем станут рубить руки тем, кто проявляет в их отношении агрессию. Речь политика была встречена ликованием.
Между тем переговоры о составе нового правительства продолжались. Теперь уже не Джебали, а Али аль-Арайид встречался с представителями всех партий поочередно: 26 февраля он провел переговоры с Ахмедом Неджибом Шебби и Майей Джриби из Республиканской партии и с руководителями ал-Масара. (Республиканская партия – наследница Демократической прогрессистской партии (ДПП), ал-Масар ( ал-Масар ад-димукратий ал-иджтима‘ий – Социально-демократический путь) – Демократического модернистского полюса, созданного перед последними выборами вокруг ат-Тадждида, который в свою очередь некогда появился из тунисской компартии. Обе партии стоят на левоцентристских и секуляристских (особенно ал-Масар) позициях и пользуются немалой популярностью среди интеллигенции. Обе входят в Союз за Тунис вместе с Нида’ Тунис). Последние в очередной раз заявили о необходимости формирования правительства технократов, однако понимая всю бесперспективность этого требования, все же попытались настоять на нейтрализации постов силовых министров и министра по религиозным делам. От участия же в партийном кабинете отказались твердо. По всей видимости, единство и жесткость оппозиции заставили аль-Арайида принять главное ее требование – в тот же день представители премьера заявили, что тот склоняется к мысли о беспартийности силовиков. На следующий день в эфире одной радиостанции это подтвердил и сам Рашид Ганнуши, сказавший, что его партия готова передать портфели силовых министров независимым.
Предметом дальнейшего торга между различными политическими силами должно было стать распределение министерских портфелей.
Неустойчивое положение ан-Нахды обуславливалось не только негативным отношением к новому главе правительства в значительной части общества и активностью оппозиции, но и развитием скрытого, но всем очевидного внутрипартийного кризиса. Так, уже 26 февраля Абдельфатах Муру призвал включить в состав правительства представителей Нида’ Тунис, заметив, что исламисты поспешили взять власть в то время, как им стоило бы еще лет 5-10 оставаться вне правительства, чтобы «общество привыкло к их существованию и чтобы они смогли завоевать симпатии населения», а пока что им нужно «учиться искусству управления и принятия решений». Несколько дней спустя он же «со слезами на глазах» признался, что в партии царит хаос, что она зашла в тупик и движется к своему концу, а граждане, за нее голосовавшие, мечтали совсем не о том будущем, которое получили, и впредь не отдадут ей свои голоса. Одновременно уже со второй по счету отповедью ан-Нахде выступил ее бывший попутчик Абу Яаареб аль-Марзуки, заявивший на своей странице в Facebook, что при назначении нового правительства руководство ан-Нахды повторяет все свои старые ошибки и фактически пытается заменить одну коррупцию другой, раздавая посты своим друзьям и приближенным. Интеллектуальная честность не позволяет философу далее принимать участие в деятельности властей, и посему он объявляет о своем уходе со всех постов, включая депутатство в НУС. Наконец, настоящая борьба развернулась вокруг фигуры Хаммади Джебали, от которого многие, конечно, ожидали продолжения самостоятельной политической деятельности. Одни призывали его основать собственную партию и заранее высказывали готовность к ней присоединиться (среди них был и Демократический альянс – одна из «новых» партий, созданная выходцами из ДПП и еще в 2009 г. от нее же отколовшейся Партии реформы и развития), другие предвкушали его возвращение на премьерский пост после ожидавшегося провала аль-Арайида, третьи по-прежнему подозревали его в абсолютной несамостоятельности.
Одновременно позицию исламистов подтачивало и растущее недоверие к ним со стороны бюрократии. Так 5 марта в эфире NessmaTv о своей отставке с поста министра внутренних дел заявил Абделькрим Збиди – опытный технократ, служивший в правительствах и беналистского Мухаммеда Ганнуши, и пост-беналистских Каида ас-Себси и Хаммади Джебали. Збиди сказал, что не может далее исполнять свои функции в ситуации полной неопределенности в «правительстве, сталкивающимся с теми же социальными и экономическими проблемами и проблемами в сфере безопасности, что и предыдущее, но повестка дня которого ясно не определена, в отличие от правительства ас-Себси, правившего страной до выборов 23 октября».
Наконец в самом конце февраля SigmaConseil опубликовал результаты соцопросов о доверии населения к различным политическим силам. И хотя, судя по опыту предвыборной кампании 2011 г. исследования агентства нуждаются в значительном улучшении методики опросов и не всегда в полной мере отражают истинную картину, все же цифры выглядели пугающими для ан-Нахды.
Наибольшее доверие у населения вызывал Каид ас-Себси (31,5%), за ним следовали: аль-Арайид (18,2%), Джебали (15,6%), Хамма Хаммами (11,9%), Рашид Ганнуши (5,4%), Ахмед Неджиб Шебби (2%), Монсеф Марзуки (2%), Самир Дилу – член ан-Нахды, министр по правам человека и юстиции переходного периода в правительстве Джебали. По своей должности фактически главный защитник жертв режима Бен Али (1,8%). 29,1% опрошенных хотел бы видеть будущим президентом Каида ас-Себси, 21,7% – Джебали, 12% – Хамму Хаммами, 7,3 % – аль-Арайида, 4,6 % – Монсефа Марзуки. 47,7 % опрошенных назвали аль-Арайида неподходящей фигурой для руководства правительством и только 31,5% были вполне удовлетворены его назначением.
Несмотря на очевидные выгоды, которые сулил создавшийся негативный фон деятельности аль-Арайида для оппозиционных партий, их политическая стратегия в новых условиях все же была неочевидна. По сути дела они встали перед выбором: либо сразу согласиться на участие в новом правительстве, либо выторговать для себя максимально выгодные условия, либо же сыграть ва-банк и вовсе отказаться от сотрудничества в надежде на отставку нового премьера. Вполне естественно, что эта дилемма оказалась, если не критической, то очень болезненной, в первую очередь, для тех партий, которые ранее старались не вступать в жесткое противостояние с ан-Нахдой. Так, одна часть Демократического Альянса выказывала готовность к вхождению в правительство сразу, другая же выдвигала многочисленные требования: отставки ряда министров по причине их некомпетентности, принятия решения (читай – запрета) относительно деятельности Лиги защиты революции, выработки четкого электорального календаря. В целом эти требования были подтверждены и в последовавшем через несколько дней коммюнике партии. Ат-Такаттуль же в очередной раз заявил о необходимости пересмотра 1200 назначений, сделанных ан-Нахдой ранее. Наконец, одной из наиболее пострадавших оказалась возглавляемая Абдеррауфом Айади партия Вафа, состав которой в ходе событий со скандалом покинуло несколько членов ее руководства. 26 февраля Айади объявил, что их выход из партии был связан с тем, что у них «иная политическая повестка дня, и они присоединятся к другой политической организации», имея в виду, что покинувшие готовы были поддержать план Хаммади Джебали. Главным аргументом самого Айади против правительства технократов было то, что отсутствие партийного контроля над деятельностью министра способствует росту коррупции. Свою позицию Айади подтвердил и после того, как идею независимости силовиков приняла ан-Нахда, и в результате партия напрочь отказалась от участия в правительстве ал-Арайида.
Наиболее же антиисламистски настроенные оппозиционеры продолжали упрекать правящую партию во всех мыслимых грехах. По сути бесконечный перечень обвинений сводился к универсальной формуле: ан-Нахда хочет править, а не управлять. Отсюда следует, что: ан-Нахда старается затянуть переходный период и потому не определяет сроки принятия конституции и выборов; бесконечно отвлекается на второстепенные проблемы, игнорируя жизненно важные; озабочена исключительно кадровыми назначениями своих сторонников; не готова взаимодействовать с партнерами по НУС.
В общем, все это отражало мнение довольно значительной (если не количественно, то качественно) части общества – причем эта часть вовсе не нуждалась в ответах исламистов на предъявляемые обвинения: она бы им все равно не поверила. И все же ответить – если не обществу, то политическим оппонентам – ан-Нахда попыталась, хотя и довольно формально (скорее «для галочки», чем ожидая встретить понимание). Руководство ее фракции в НУС опубликовало следующее коммюнике:
Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного
Коммюнике
После того, как бюро Национального учредительного собрания приняло решение об обсуждении календаря работы Собрания после утверждения внутреннего распорядка, фракция ан-Нахды:
1. Напоминает, что еще в декабре 2012 г. на пресс-конференции она заявила о важности точного определения политических и электоральных этапов в стране, что бы позволило как можно скорее завершить переходный период;
2. Выражает серьезную озабоченность тем, чтобы как можно скорее утвердить внутренний регламент, который бы позволил немедленно разработать четкое расписание…
3. Напоминает, что предложение блока ан-Нахды относительно основных политических событий включает в себя:
- разработку и публикацию проекта конституции: середина апреля 2013 г.;
- дату апробации конституции: начало июля 2013 г.
- дату выборов (президентских и парламентских): первая половина октября 2013 г.
Фракция ан-Нахды призывает все фракции и независимых депутатов избегать второстепенных дискуссий, просит их присутствовать и активно участвовать в совместной работе. Кроме того, фракция подтверждает свою приверженность диалогу и нахождению консенсуса относительно конституции, органов правопорядка и сроков выборов, выражая свое намерение преуспеть в этом переходном и чувствительном для истории страны периоде».
Это коммюнике было призвано продемонстрировать ответственность исламистской партии и ее готовность к сотрудничеству с любыми оппонентами. Вместе с тем содержащийся в нем упрек оппонентам абсолютно зеркален их собственной позиции в отношении ан-Нахды: как и они ее, она их обвиняет в отказе от сотрудничества, увлеченности второстепенными вопросами (видимо, – дележом мест в правительстве), нежелании заниматься нормальной законотворческой деятельностью и решать реальные проблемы.
И те, и другие обвинения представляются вполне обоснованными – обе стороны в этот период очевидно основное внимание уделяли кадровой игре, взаимным обвинениям и общению с электоратом. А тем временем напряженность в обществе, чувствовалась все сильнее, и все яснее становилось, что затянувшиеся торги должны, наконец, чем-то завершиться.
Март 2013. Страх крови и результат торга
И все же, несмотря на бесконечные дискуссии и скандалы, новый состав правительства был утвержден. На самом деле, в этом были заинтересованы все прагматичные политические силы. Отставка аль-Арайида окончательно лишила бы их каких-либо ориентиров, а в совокупности с жесткой позицией исламистов и ростом общественного недовольства при фактической недееспособности (или недостаточной дееспособности) органов правопорядка грозила ввергнуть страну в новый хаос и породить массовое насилие. Пожалуй, именно страх перед насилием, которым были пропитаны разговоры в столичных кафе, комментарии на страницах политиков в Facebook, теле- и радиорепортажи, который кожей чувствовал каждый тунисец, едва выйдя на улицу, позволил не допустить (пока что) еще одной революции в стране и сохранить исламистам свою (пусть и неполную) власть.
Еще до официального оглашения состава нового правительства в прессе появлялось несколько предварительных вариантов. Так, один из них представил директор едва ли не самой популярной в стране радиостанции Mosaïque—FM. Обращало на себя внимание отсутствие в списке представителей партии Вафа, а также таких фигур как известный правозащитник и один из основателей Конгресса за республику Абдельвахаб Маатар и бывший министр иностранных дел и зять Рашида Ганнуши Рафик Абдесалям, а также упразднение двух министерств. Согласно этому списку ан-Нахда должна была получить шесть портфелей (политического советника премьер-министра, министров здравоохранения, высшего образования, промышленности, сельского хозяйства и министра по правам человека). Еще четыре портфеля должны были отойти к близким к ан-Нахде беспартийным (министров обороны, среднего образования, спорта, министра по религиозным делам). Три портфеля отводилось Конгрессу за республику (торговли, по делам женщин, по инфраструктуре), столько же – ат-Такаттулю (министра финансов, министра по социальным вопросам, госсекретаря по внутренним делам). Беспартийные также должны были получить ряд значимых постов, среди них: министры внутренних и иностранных дел, юстиции, регионального развития и культуры. Впрочем, Мухаммед Аффас (на тот момент – генеральный прокурор), которого прочили на должность министра юстиции, считался попутчиком ан-Нахды, а некоторые другие кандидаты до того работали в правительстве Джебали. Наконец, несколько второстепенных портфелей должны были получить малозначимые умеренно светские партии (Новый Дустур, ал-Аман, Демократический Альянс).
По всей видимости, этот гипотетический состав правительства отражал промежуточные итоги договоренностей между различными игроками. Обращают на себя внимание три обстоятельства. Во-первых, очевидно, что, как и в предыдущем случае, политический принцип в формировании кабинета полностью подчинял себе принцип профессиональный, что, кстати сказать, совершенно не соответствовало тунисским традициям (При Хабибе Бургибе главным принципом назначения был номенклатурный, при Бен Али – технократический). Во-вторых, ан-Нахда чувствовала себя достаточно уверенной, чтобы не только пытаться сохранить за верными людьми все значимые должности, но и постараться усилить свое присутствие в правительстве, передав портфель министра обороны своему стороннику. Вполне ожидаемо, что одновременно она пыталась снять с себя ответственность за самые проблемные сферы – экономическую, социальную и информационную, либо подарив соответствующие министерства партнерам, либо попросту их упразднив. (В случае с министерством по делам информации есть один нюанс. Его упразднение могло стать шагом на пути к снижению государственного контроля над СМИ, в чем более других были заинтересованы исламисты. Еще ранее они выступали с инициативой приватизации государственных телеканалов, что встретило неприятие у светской оппозиции, ведь деньги на покупку каналов, если у кого из политических партий и были, то только у ан-Нахды). Наконец, в-третьих, примечательно распределение портфелей среди малых партий. В представленном списке нет ни одного представителя антиисламистской оппозиции, а из умеренных сил в наибольшем выигрыше, судя по всему, должен был оказаться ат-Такаттуль, которому предстояло сохранить важный портфель госсекретаря по внутренним делам (в правительстве Джебали ат-Такаттулю принадлежали министры среднего образования, туризма и по социальным делам. Причем министр среднего образования Абдельлатиф Абид – профессор арабской филологии – был по некоторым взглядам близок в ан-Нахде, что выразилось не только в его стремлении к арабизации образования, но в нашумевшей истории с Harlem Shake (разновидность флэш-моба – Ред.). 23 февраля 2013 ученики старших классов из престижного столичного района Менза, подобно тысячам своих ровесников в других странах, устроили Harlem Shake. Некоторые его участники были одеты в костюмы салафитов и эмиров нефтяных монархий Залива. В ответ на эту акцию министр немедленно уволил директора лицея, в котором она проходила, что вызвало волну возмущения в обществе и в особенности среди молодежи, что выразилось, среди прочего, в хакерской атаке на сайт министерства образования..
Неизвестно, до какой степени приведенный список отражал реальные замыслы премьер-министра на 5 марта – маловероятно, что это была полная фальшивка, однако вполне возможно, что он устарел еще до своего появления в печати. Основной реакцией гражданского общества на него было разочарование и раздражение: складывалось ощущение, что массовые акции протеста, сотрясавшие страну последний месяц, не привели ни к какому результату, и даже пролитая кровь не может заставить власти хотя бы постараться услышать общество, которым они взялись управлять. В комментариях на различных интернет-порталах звучали бесконечные обвинения ан-Нахды в непрофессионализме, стремлении к узурпаторству, равнодушии к людям и в глупости. Переговоры между партиями длились еще два дня, и наконец вечером 8 марта информагенства опубликовали окончательный вариант предложения премьер-министра.
Ан-Нахда получала следующие портфели: министра по правам человека и юстиции переходного периода, здравоохранения, транспорта, информационных технологий и коммуникаций (в предыдущем варианте этот пост отсутствовал), инфраструктуры и окружающей среды, высшего образования и науки, сельского хозяйства. Все эти портфели достались тем же людям, которым принадлежали и ранее. Кроме того, исламисты сохранили за собой должности министра, уполномоченного по экономическим вопросам, и госсекретаря по вопросам иммиграции, а также ввели пост делегированного министра при главе правительства. Им стал Нураддин Бхири (адвокат, примкнувший к ан-Нахде еще в 1977 г. и занимавший высокие должности в движении в 1980-е гг. Прославился своей гражданской активностью на поприще борьбы с сионизмом и Западом. После выборов 2011 г. стал министром юстиции, после чего возглавил и Высший совет магистратов, что вызвало громкий скандал) – сильная фигура в исламистском лагере, очевидно поставленная на это место для помощи аль-Арайиду.
Три места достались Конгрессу за республику, причем, если два из них (по делам женщин и по государственному землевладению и земельным вопросам) принадлежали ему и ранее, то министерство торговли они получили впервые. Возглавил же его уже упоминавшийся Абдельваххаб Маатар, ранее занимавший пост министра труда. При этом Конгресс не смог провести своих людей ни на места министров без портфелей, ни на места госсекретарей. Таким образом, в целом позиции партии в правительстве ослабли, хотя и не так сильно, как может показаться, учитывая общее сокращение штата правительства.
Ат-Такаттуль сохранил за собой министерство по социальным вопросам, а его представитель Илайис Фахфах, ранее возглавлявший министерство туризма, теперь стал министром финансов. Одновременно партия лишилась портфеля министра среднего образования (в том числе и в связи со скандалом с Harlem Shake). Один ее представитель сохранил за собой должность министра, уполномоченного по борьбе с коррупцией, а другой стал госсекретарем по региональным делам при министре внутренних дел. Ранее представитель партии также занимал теперь упраздненный пост госсекретаря по отношениям с Европой при министре иностранных дел.
Наконец, двенадцать важнейших министерских портфелей, а также несколько должностей госсекретарей перешли к беспартийным, чей background может кое-что прояснить в реальной расстановке сил. Так, министром обороны был назначен магистрат Рашид Саббах (военные на эту должность в независимом Тунисе не назначались никогда). Выпускник аз-Зитуны, специалист по исламскому праву, он стал судьей в 23 года. Во времена Бургибы входил в Высший исламский совет и дважды возглавлял аппарат министра юстиции, а затем стал первым верховным судьей Высшего кассационного суда. После революции был приглашен Каидом ас-Себси на должность председателя Высшего исламского совета. Такая биография в совокупности с ролью субъективного фактора в кадровых назначениях ас-Себси и спецификой религиозной политики Бургибы указывает, во-первых, на высокий профессионализм, во-вторых, на отсутствие симпатий к ан-Нахде и в-третьих, на принадлежность нового министра к старой тунисской элите. Вместе с тем, как отметил Саббах в своем интервью радио Expresse—Fm, относительно новой должности с ним вели переговоры Нураддин Бхири и Абдельфатах Муру, что свидетельствует о полной удовлетворенности этой кандидатурой со стороны ан-Нахды, или, по меньшей мере, самых прагматичных и национально ориентированных ее кругов.
Назначение на пост министра внутренних дел Лотфи Бен Джедды было красивым политическим ходом. Этот человек далекий от высокой политики, стал известен благодаря своему блестящему гражданскому поведению в январе 2011 года. В то время он служил судебным следователем в Кассерине – городе, где с 8 по 12 января 2011 г. происходили ожесточенные столкновения восставших с внутренними войсками, приведшие к гибели 21 человека и нескольким сотням раненых. Тогда он записал показания полутора тысяч свидетелей и выдал пятнадцать ордеров на арест, пять из них предназначались тогдашнему министру внутренних дел. Такое поведение – редкое со стороны представителя власти – было по достоинству оценено жителями, которые даже предлагали его кандидатуру на президентский пост. Таким образом, даже если Бен Джедду не достает бюрократического профессионализма, он представляется фигурой, во-первых, далекой по своим внутренним убеждениям от исламизма (иначе он бы не был судебным следователем при Бен Али), во-вторых, удачно подчеркивающей верность новых властей революционной традиции, и в-третьих, демонстрирующей их заботу о внутренних регионах страны. Последний факт может при определенных обстоятельствах оказаться особенно ценным, учитывая извечное противостояние в стране трех регионов – столицы, побережья и внутренних гуверноратов. Последние (самые бедные и конфликтогенные районы страны) всегда считали себя обиженными, будучи (частично по объективным причинам) мало представлены во власти.
Третий тип беспартийного министра представлен Надиром Бен Амму, который возглавил министерство юстиции. Это типичный академический ученый, известный специалист по торговому праву, автор нескольких монографий, преподававший в качестве приглашенного профессора в Сорбонне, университетах Канады и Италии. К властным структурам он ранее отношения не имел, однако, вероятно, как и большинство тунисской интеллектуальной элиты тесно связан личными отношениями со светскими политическими кругами. Характерно, что вторая фигура, предназначавшаяся на эту должность – судья Лейла Бахрия в результате стала госминистром по Африке и арабским странам при министре иностранных дел, то есть заняла должность, чрезвычайно важную, в первую очередь, для ан-Нахды.
Нураддин ал-Хадеми сохранил пост во главе министерства по делам религий. Формально беспартийный, этот специалист по шариату, имеет тесные связи с Саудовской Аравией и монархиями Залива, где много раз бывал, преподавал и участвовал в исследовательских проектах. В целом он считается выразителем исламистских взглядов.
Вскоре состоялось утверждение правительства в НУС. Единственной фракцией, выступившей категорически против предложенного состава, стала Вафа (9 голосов против, 1 за), что, впрочем, было вполне ожидаемо. Остальные же партии более или менее единогласно предложение одобрили.
Выводы. Кровь, страх и мутные воды тунисской политики
Утверждение нового правительства, конечно, не поставило точку в череде кризисов тунисского переходного периода, но по меньшей мере, открыло в них новую главу – и служит вполне приемлемой развязкой.
Как уже отмечалось, сам правительственный кризис был предопределен институционально, принятой схемой демократического транзита. Вопрос в том, насколько предопределено было его разрастание и превращение в кризис общенациональный, и соответственно, стоит ли ожидать его повторения, возможно, в более жестких формах? И наконец, какую роль сыграла эскалация кризиса в тунисской политической жизни?
По сути дела убийство Шукри Биль‘ида стало катализатором тех общественных и политических процессов, которые ранее развивались вне зависимости друг от друга, и одновременно свело их воедино.
Доминантой общественной жизни последних двух лет была проблема идентичности, или – говоря более обще, но и более точно – проблема смыслов социального бытия как такового. Она существовала и раньше, но только после революции была названа и приобрела ключевое значение в социальной жизни. Давнему ее существованию – свидетельств множество: и мода на ношение хиджаба, начавшаяся еще при Бен Али, и «бум гименопластики», и нескончаемые самоубийства по всей стране в 1990-е и 2000-е годы. Революция 14 января, на первый взгляд, к этой проблеме отношения не имела, и в основе ее лежали совсем иные причины – коррупция, безработица, относительная депривация и тому подобное.
Однако главные ее лозунги – свобода, справедливость и национальное достоинство – носили ярко выраженный моральный и ценностный характер. Эклектичный и полумодернизированный режим Бен Али год из года (не специально, конечно) уничтожал все нормальные смыслы общественного бытия: боровшийся с исламизмом и за прогресс, он фактически, отмел архаичную религиозную систему ценностей. Одновременно – коррумпированный, основанный на клановых связях и презрительно относящийся к правам человека (несмотря на бесконечные разговоры о них), он не мог принять и системы либеральной. В результате две части тунисского общества – модернизированная элита и не вполне модернизированная основная масса – хоть и по-разному, ощущали и отсутствие справедливости, и утрату достоинства, и нехватку свободы. Причем каждое из этих понятий понималось обеими частями по-своему. В результате постреволюционной демократизации общественной жизни Тунис (как и Египет, и другие страны Арабского Пробуждения) столкнулся с двумя проектами будущего: исламским и либеральным, причем носители их не просто принадлежали к разным социальным слоям, но и жили, словно в двух совершенно разных и почти непересекающихся реальностях.
Убийство Шукри Биль‘ида (как два года назад самосожжение Мухаммеда Буазизи) заставило две эти реальности столкнуться, что привело, прежде всего, к поляризации общества и определению позиций. Одни громили штаб-квартиры ан-Нахды, другие их защищали; одни шли к МВД, другие – туда же, но через три дня. Одни в ужасе предрекали гражданскую войну и обвиняли власти переходного периода в фактической легализации салафизма, другие говорили: «Ан-Нахда – это мое сердце, моя душа, воздух которым я дышу… Я поддерживаю ее от А до Я, каждый пункт ее программы, каждую ее фракцию – от одних крайних до других». Одни кричали 6 февраля: «Тунис свободен, Ганнуши – пошел вон!», другие три дня спустя призывали к изгнанию «клуба Ла Марсы» (Ла Марса – аристократический пригород столицы, место обитания богатых вестернизированных слоев общества. «Клубом Ла Марсы» тунисцы презрительно называют всю старую).
Однако помимо взаимной нелюбви и непонимания был еще и общий страх перед уже начавшимся насилием, и он оказался важнее. Именно протест против насилия привел полтора миллиона человек на кладбище Джаллаз 8 февраля, и именно о нем говорили лозунги на демонстрации исламистов 16 февраля: «Насилие – красная черта!».
Что же касается политической элиты, то и ее убийство Биль‘ида вынудило, прежде всего, определить свои позиции, и вывести партии из того несколько аморфного и раздробленного состояния, в которое они впали после октября 2011 года. Наличие такого числа партий, как в постреволюционном Тунисе, естественно для переходного периода в любой стране, но непродуктивно и невозможно в нормальной демократической системе. На протяжении двух лет медленно шел процесс слияния партий в разного рода блоки, однако и процесс шел медленно, и существенной разницы между блоками не наблюдалось. Более того – неясным оставался и основной критерий блокирования партий. Для некоторых это было отношение к религии и арабо-мусульманской идентичности (Нида’ Тунис vs ан-Нахда), для некоторых – отношение к действующей власти (Тройка vs оппозиция), для некоторых – позиции по социально-экономическим вопросам (либералы vs центристы vs крайне левые).
Все это сопровождалось личной конкуренцией в каждом политическом спектре, борьбой за лидерство между партиями внутри блоков, стремлением исламистов создавать «буферные» партии (условно светские, но лояльные им), внутренней гетерогенностью самих исламистов и стремлением многих из стана победителей воспользоваться всеми бонусами, которые дает власть. Это могло тянуться и далее до бесконечности – увлеченные аппаратными играми партии все меньше внимания уделяли собственному электорату и, в общем, не спешили решать срочные социально-экономические вопросы (или хотя бы предлагать их решения). Однако выход людей на улицы и жесткое обозначение ключевой проблемы страны придало всем политическим силам недостающий импульс.
Последующие события стали проверкой на прочность для всех без исключения, высветили слабые и сильные стороны каждой партии. Кроме того они не только привели в результате к формированию двух антагонистических лагерей – светского и исламистского (об их существовании и примерном составе все догадывались и ранее), но и обозначили возможность появления третьего лагеря – умеренно исламистского, национально ориентированного. Точно также как страх заставил искать примирения тунисское общество, заставил он (и в еще большей степени) искать примирения тунисские элиты. Формирование Али ал-Арайидом правительства с большим количеством беспартийных (притом явно не симпатизирующих ан-Нахде) было результатом именно страха перед насилием, царящим, как в рядах исламистов, так и в рядах светской оппозиции.
Добро оказалось сделанным из зла. Больше делать его было действительно не из чего.
