Михаил Горбачев в интервью газете Bild предупредил о приближении холодной войны. Свидетельством служит все более воинственная риторика политиков, военных и отклик, который она находит. «Холодная война» — ярлык, который комментаторы лепят к любым трениям. В какой-то момент это понятие превратилось в «Волки! Волки!» из известной детской истории, говоря наукообразным языком, случилась банализация военно-политической угрозы. Но сейчас президент СССР прав — пожалуй, впервые с конца 1980-х атмосфера стала напоминать эпоху настоящей холодной войны, только со съежившейся системой механизмов безопасности — как формальных, так и неформальных.
Холодная война — не просто плохие отношения или конфликты по конкретным вопросам. Это структурированное противостояние, которое не предусматривает договоренностей ни о чем, кроме снижения рисков столкновения, то есть управления противостоянием. А продукт дипломатии — инструменты минимизации (но не устранения) взаимной угрозы.
С того времени как Горбачев со своим «новым политическим мышлением» изменил характер мировой политики, подобная установка не действовала. Речи о системном отторжении не было. И при Буше, и при Обаме, несмотря на все более глубокие провалы, говорилось о «выборочном вовлечении», сотрудничестве. Опыт показал, что путь тупиковый, взаимодействовать в точечном режиме, оставаясь в антагонизме по ключевым вопросам, не получается. Но это не холодная война.
Дональд Трамп с его устремленностью в прошлое, когда «Америка была великой», много ближе к духу холодной войны, чем три его предшественника. Он, правда, как бизнесмен твердит о «сделках». Но его понимание сделок — демонстрация силы (или имитация ее), чтобы принудить партнера к диалогу на условиях США. Этого Трамп никогда не скрывал. Он отличается от Обамы, который применял силу неохотно и оттого неумело, и от Буша, который силу любил, но подводил под нее идеологическую базу.
Нынешний хозяин Белого дома чужд идеологий. Он обладает инстинктом борьбы за власть и престиж («уважение» в его терминологии). Это свойственно международным отношениям, но в случае Трампа представлено в совсем первозданном виде, не затронутом наслоениями политико-дипломатической культуры. Не случайно звучат сравнения Трампа с Никитой Хрущевым, интуитивно чувствовавшим суть противоборства, но не отягощенным знаниями и тонкостью подходов.
С Хрущевым связан самый опасный эпизод холодной войны — Карибский кризис. Он стал точкой отсчета в выстраивании институтов цивилизованного сдерживания. Возможно, Трампу не понадобится аналог этого кризиса (хотя неизвестно). Как бы то ни было, растет роль дипломатии как амортизатора инстинктов. Если политики не в состоянии «фильтровать базар», а такое ощущение давно, предохранителями должны выступать дипломаты. Нашумевшая инвектива представителя России в ООН («в глаза смотри!») ошибочна даже не по форме, мол, так себя не ведут (ведут себя, увы, как угодно), а по сути. Задача дипломатии — не подстраиваться к все более безответственному тону политиков, а противостоять ему. «В глаза смотри!» — это игра в гляделки, кто первый моргнет. В эту игру втягивается все больше политиков. Тем важнее дипломатам заняться другим — смотреть не в глаза, а на то, как избежать столкновения. В противном случае смысл в дипломатии пропадет, в гляделки лидеры государств все равно умеют играть лучше, чем сотрудники их МИДов.
