Россия в глобальной политике

Журнал «Россия в глобальной политике» продолжает серию публикаций под рубрикой «Руководство к действию». В этой рубрике мы рассматриваем текущие события с позиций одной из доминирующих школ международных отношений. У каждого своя линза и свой угол зрения. А нашим читателям мы предоставляем возможность выбирать, чья теория убедительнее интерпретирует события современной политики. В этот четверг – национальный интерес с точки зрения конструктивизма от Александра Соловьёва.

Опубликованная в начале мая Chatham House (Chatham House – находится в перечне иностранных и международных неправительственных организаций от 13.04.2022, деятельность которых признана нежелательной на территории Российской Федерации.) деконструкция мифов о России вызвала довольно живую реакцию со стороны отечественных экспертов. В числе прочих прозвучала и мысль о том, что пора бы уже сформулировать «простой, понятный, не допускающий двойной трактовки список российских национальных интересов». И этот список должен быть понятен «как нам, так и нашим оппонентам».

Можно было бы возразить, что национальные интересы России, согласно Указу Президента РФ от 31 декабря 2015 г., уже определены как «объективно значимые потребности личности, общества и государства». В статье 30 указа перечислено полдюжины этих интересов – от упрочения обороны страны и закрепления статуса России как мирового лидера до укрепления здоровья населения и сохранения и развития традиционных российских духовно-нравственных ценностей.

В принципе, перечень этот довольно краток и изложен достаточно просто и понятно. Подвох (один из многих) в том, что любой текст, как учил Ролан Барт, по природе своей подвержен трактовкам, а значит, допускает не только двойные, но и множественные интерпретации. И указ президента – не исключение.

Второй подвох – в объективизации индивидуальных интересов и предпочтений, изменяющихся под влиянием окружения – других людей, образования, медиа, дискурса и так далее. Здесь вроде бы есть где разгуляться конструктивисту, ибо речь идёт именно о конструировании общенациональной системы интересов на основе комплекса индивидуальных, групповых и институциональных предпочтений, обычаев и ценностей (которые тоже являются конструктом). При этом Главным конструктором такой системы – то есть одновременно и архитектором, и строителем-подрядчиком – должно выступать государство, а интересы остаются переменной величиной, производной от личных и групповых идентичностей.

В этом вопросе, кстати, конструктивисты, по авторитетному мнению Татьяны Алексеевой, в наибольшей степени совпадают с представителями «классических» теорий международных отношений (хотя априорность национальных интересов и оспаривают). Рассматривая в первую очередь социальное содержание этих интересов, конструктивисты признают сами государства «минимально сконструированными» (то есть их конструкция имеет минимальное отношение к их интересам и поведению). Согласны – в массе своей – конструктивисты и с тем, что «содержание этих интересов направлено на практические цели… – выживания, обретения власти, богатства и гарантирование безопасности».

Проблема в том, что в таком изложении понятия государственных и национальных интересов отождествляются[1], а ведь эти понятия тождественны далеко не всегда. Такое совпадение, очевидно, вполне возможно для идеальной модели «нации-государства» или для не менее идеальной модели «государства-нации».

Более того, несмотря на, казалось бы, решительное возвращение государств на авансцену мировой политики (и на практике, и в теории), дискуссия об их истинной роли и надлежащем месте в международных отношениях (и, соответственно, в теории международных отношений) и не думает утихать.

Очередной, довольно провокативный набор аргументов в этом споре провозглашает сам термин «государство» ни много, ни мало – симулякром, а утверждение на международной арене государств иных типов, не имитирующих «вестфальские» государства западного модерна – институциализацией «других» в системе международных отношений как её полноценных акторов.

Логика тезиса о симулякре здесь в том, что говорить о господстве государств сегодня можно, только приняв термин «государство» как зонтичный, то есть считая государством любой политический режим – империю, федерацию, союз племён и так далее. Однако изначально под этим понятием подразумевалось именно государство модерна, обладающее вполне определённым набором характеристик.

Разнообразие типов государств (и различия их генезиса) могут почти бесконечно разнообразить локальные особенности осознания, формулировки и преследования национальных/государственных интересов. Если же к международным акторам добавить институты и корпорации, интересы которых лишь частично укладываются в рамки «национальных», то количество сложно сопрягаемых интересов, которые преследуют участники международных отношений, возрастает ещё существеннее.

В результате всё меньше становится интересов, которые можно было бы называть универсальными в силу того, что их разделяет подавляющее большинство международных акторов. Их, конечно, можно свести к базовым. Причём при этом проще отталкиваться от их негативного определения: война не нужна никому; мало кто хотел бы голодать и спать, «укрывшись звёздным небом»; никто не любит опасаться за свою жизнь и жизнь близких – быть здоровым и богатым, конечно, лучше, чем бедным и больным.

В такой ситуации велико искушение доверить поиск и формулировку национальных интересов экспертам. Картина получается, как в киношедевре Александрова «Весна» – «Сел – задумался – открыл!». Главное – картинно подпереть голову рукой.

Но в этом заключается самый главный подвох. Как только эксперты начинают думать, то выясняется, например, что Россию нельзя считать ни национальным государством, ни, допустим, империей – она не только находится в постимперском состоянии, но и толком не понимает, кто такие, собственно, русские. Проще говоря, в России нет ни нации, ни даже полноценного государства – его «ещё только предстоит создать». На что, конечно, их коллеги с готовностью возразят, что, кстати, вполне соответствует (в миниатюре) процессу нациестроительства как «дискурсу о нации».

Получается, что «воображаемое сообщество» (нация), пребывая в процессе «воображения себя», формирует некий, пусть и «минимально сконструированный», но всё же конструкт (государство), пытаясь при этом уже через посредство этого конструкта объективизировать индивидуальные интересы и предпочтения. При этом никаких гарантий, что у индивидуальных интересов потомственного театрального критика из Санкт-Петербурга, московского клерка, сибирского нефтяника и краснодарского фермера найдётся общая точка сопряжения, нет.

Всё это, конечно, не делает усилия экспертов по поиску «простых, понятных и однозначных» национальных интересов России совсем уж бессмысленными – даже с учётом изменчивого характера этих самых интересов.

Однако это наталкивает на мысль о том, что, в конце концов, невнятное – или, если хотите, максимально обтекаемое – изложение национальных интересов обеспечивает «дискурсивную стратегическую автономию» как на международной арене, так и во внутренней политике. Ведь в такой ситуации практически любое действие можно объявить соответствующим национальным интересам уже постфактум, а «простые, понятные, однозначные» и уж тем более обязывающие формулировки такой возможности не дают.

А если интересы формируют институты, которые, в свою очередь, оказывают сдерживающее воздействие на способ продвижения интересов, то такие интересы – и такие институты – неминуемо становятся антагонистичны государствам, нацеленным на безусловное продвижение своих интересов.