Япония уже давно живет в состоянии политической лихорадки. Очередная смена правительства и уход в отставку премьер-министра Наото Кана продолжили период нестабильности, которая заметно усугубилась после победы на выборах два года назад оппозиции – Демократической партии Японии (ДПЯ). Весь этот период курс Токио в области внешней политики и национальной безопасности с трудом поддается рациональному анализу.
Справедливости ради отметим, что разброд и шатания по внешнеполитическим вопросам вообще традиционны для Японии, а размежевание между группировками слабо связано с их партийной принадлежностью. Например, Либерально-демократическая партия (ЛДПЯ) на протяжении полувека пребывания у власти занимала консолидированную позицию по вопросам «договора безопасности» с США, но ее раздирали постоянные внутрипартийные дебаты по проблемам национальной безопасности. В этой партии сложились «националистическое», «пацифистское» и «меркантилистское» течения, каждое из которых имело собственное представление об угрозах и, соответственно, приоритетах. Так, «меркантилисты» всегда исходили из того, что главная угроза безопасности вызвана изоляцией страны и упадком системы мировой торговли, «националисты» били тревогу в связи с утратой суверенитета и полного подчинения Японии старшему партнеру по «договору безопасности», «пацифисты» тревожились по поводу риска вовлечения в вооруженный конфликт против своей воли.
Еще более пестрая картина наблюдается в ДПЯ, которая возникла в результате объединения полярных по идеологическим воззрениям сил от левых социалистов до правых националистов. Войдя во власть на волне популизма, партия вынуждена постоянно «держать нос по ветру» и чутко улавливать малейшие колебания общественного мнения, принимая противоречивые и непоследовательные решения по многим вопросам дипломатии и национальной безопасности. Например, дебаты на тему о переносе базы Футэнма и желание угодить общественному мнению (на местных выборах в городе Наго, куда предполагалось передислоцировать базу, победил противник переноса базы) привели к серьезнейшему кризису в японо-американских отношениях и стали причиной отставки кабинета Юкио Хатоямы.
Мало что изменилось и после прихода к власти Наото Кана в июне 2010 года. Его правительство было вынуждено постоянно действовать с оглядкой на ослабление позиций ДПЯ и утрату ею общественного доверия. Так и не найдено кардинальное решение ключевых внутриполитических проблем – нарастающего дефицита государственных финансов, кризиса пенсионной системы, недостатка источников финансирования детских пособий и т.д. Кабинет Кана был вынужден тратить огромные усилия на политические маневры в условиях «перекрученного парламента», когда большинство в верхней палате принадлежало оппозиции. В отсутствие политических союзников правительству приходилось проявлять сдержанность, осмотрительность, искать паллиативные решения по принципиальным внешнеполитическим вопросам.
Власти повели себя непоследовательно и в конфликте вокруг островов Сэнкаку в сентябре 2010 года. По широко озвученной в японских СМИ версии, на первом этапе возобладало мнение тогдашнего министра государственных земель и коммуникаций проамерикански настроенного Сэйдзи Маэхары, который лично отдал распоряжение об аресте капитана китайского траулера. Однако по мере ужесточения китайской позиции стала побеждать точка зрения сторонников «умиротворения». Генеральный секретарь Демпартии Йосито Сэнгоку, приверженец этой линии, дал команду отпустить китайского капитана без судебного разбирательства и запретил обнародовать видеозаписи, доказывающие агрессивность намерений китайских рыбаков. Китай в итоге одержал моральную победу, убедившись в действенности прямого давления на Токио.
Наото Кан так и не доказал, что обладает сильным лидерским началом. Что касается его наиболее перспективных соратников, то по разным причинам (коррупционные скандалы, нарушения законов о политических фондах, неуплата пенсионных взносов и т.д.) они были отодвинуты на задний план, как это случилось с Маэхарой, либо вообще потеряли политические перспективы (Итиро Одзава). Все это не позволило Кану артикулировать приоритетные направления внешнеполитической стратегии в виде персонифицированной доктрины, что, в свою очередь, дезориентировало японскую дипломатию. Бюрократы, без конца получая от премьера противоречивые сигналы, попросту игнорировали его указания и во многих случаях действовали по собственному разумению. «Технократизация» внешней политики привела к тому, что она ушла в плоскость чисто дипломатических решений, а существенные внешнеполитические вопросы оказались оттеснены на периферию. Отсутствие сформулированной внешнеполитической концепции подхлестывало межведомственную борьбу. Это привело не только к затягиванию принятия решения о вступлении Японии в «Транстихоокеанское партнерство», но и к полной неопределенности относительно того, какая концепция региональной политики должна прийти на смену предложенной Юкио Хатоямой концепции «Восточноазиатского сообщества».
Трансформация военных угроз
Между тем за год правления кабинета Наото Канав Японии существенно изменилось восприятие военных угроз. Прежде всего, Китай из категории «партнера» и «ответственного акционера» переместился в категорию «военного соперника». Переоценка КНР происходила не только на уровне политического руководства, но и в сознании рядовых японцев, которые впервые за много лет после завершения биполярной эпохи испытали неприятное ощущение прямой военной опасности.
Токио, безусловно, ощущает угрозу и со стороны Северной Кореи, однако теперь она воспринимается многими не сама по себе, но как «дополнение» китайской. Не случайно события вокруг потопления корвета «Чхонан» в апреле 2010 г. и обстрела острова Большой Ёнпхёндо в ноябре 2010 г. японские СМИ освещали во многом в контексте возможной реакции Пекина на военное решение проблемы Корейского полуострова. Проект разработки ПРО ТВД, проводимый совместными усилиями Токио и Вашингтона, следует, по мнению многих экспертов, рассматривать как часть стратегии сдерживания китайской военной мощи, хотя формально он направлен против ракетной угрозы КНДР. А события вокруг Сэнкаку показали, что вялотекущий территориальный спор, длящийся десятки лет, может в мгновение ока превратиться в реальный источник прямой военной конфронтации.
В декабре 2010 г. в Японии были опубликованы «Основные направления Программы национальной обороны». Декларированный в документе переход от «базовой» к «динамичной» обороне призван обеспечить более гибкий ответ на внешние военные угрозы, в числе которых названы рост военной мощи Китая, усиление активности его военно-морского флота в Восточно-Китайском море, а также ракетно-ядерная программа Северной Кореи.
В соответствии с концепцией «динамичных возможностей» «силы самообороны» Японии должны быть готовы к реагированию на самый широкий спектр угроз, включая теракты, провокации и иные формы нападения как в традиционных сферах (морские и наземные пространства), так и в космосе и киберпространстве. Главный упор в программе модернизации «сил самообороны» будет сделан на укрепление потенциала береговой охраны в Восточно-Китайском море, в котором, как предполагается, Китай разместит свой модернизированный авианосный флот. К 2012 г. японская военная группировка будет наращена там за счет 21 нового патрульного корабля и семи разведывательных самолетов. В рамках программы ПРО ТВД в военно-морские «силы самообороны» должны поступить от четырех до шести эсминцев с новейшими противоракетными комплексами «Иджис», способными сбивать северокорейские ракеты класса «Нодонг». Предполагается увеличить количество подводных лодок с 16 до 22 и, наоборот, сократить число танков с 600 до 400. В целом «Новые направления» отразили качественный сдвиг, впервые за послевоенный период политика Японии утратила выраженный реактивный характер и эволюционировала в сторону большей проактивности.
В период правления Наото Кана изменился и характер японо-американского военно-политического союза. Обращает на себя внимание укрепление взаимодействия в военной сфере на оперативно-тактическом и стратегическом уровне, проявившееся уже после трагических событий 11 марта 2011 г., связанных с землетрясением у восточного побережья Японии. После катастрофы военные двух стран провели беспрецедентную по масштабам операцию «Томодати» («Друзья»). Если ранее взаимодействие отрабатывалось в основном в ходе военных учений, то теперь, пожалуй, впервые за всю историю оно позволило говорить о полномасштабной совместной операции с участием всех родов войск. Новый уровень сотрудничества в военно-стратегической сфере зафиксирован в ходе ежегодного совещания по вопросам безопасности с участием министров обороны и иностранных дел (формат «два плюс два») (21 июня 2011 года). Традиционным для подобных совещаний явился призыв к Китаю «придерживаться международных норм поведения», «повышать уровень открытости и прозрачности военной политики в свете курса на модернизацию китайской армии». В отношении КНДР стороны констатировали наличие общей стратегической цели – организации «отпора провокациям Пхеньяна». Токио и Вашингтон открыто выступили за налаживание многостороннего взаимодействия в сфере безопасности с Австралией, Южной Кореей, Индией и другими странами, что также явило собой новый момент в стратегии безопасности в контексте обозначенных в совместном заявлении общих военных угроз.
Не обойден вниманием и болезненный вопрос о базе Футэнма, ставший камнем преткновения в отношениях двух стран. Токио согласился включить в текст заявления пункт о своем согласии на строительство военного объекта в районе Хэноко города Наго. Достигнута договоренность решить вопрос о передислокации «в самые ранние сроки после 2014 года». Впрочем, с самого начала многие в Японии пессимистически оценивали шансы на реализацию этого плана, учитывая сильную оппозицию со стороны местного общественного мнения. В целом кабинету Кана так и не удалось найти окончательное решение вопроса Футэнмы, поиск которого, по сути, переложен на плечи следующего кабинета.
Вместе с тем на фоне усиления алармизма по поводу Китая правительству приходилось считаться с тем фактом, что, несмотря на успокаивающие заявления официальных лиц, рассчитывать только на американские ядерные гарантии слишком опрометчиво. В числе внешнеполитических приоритетов правительства большую актуальность приобрела задача укрепления отношений с Южной Кореей и, в меньшей степени, с Россией.
На корейском направлении предприняты более решительные шаги по урегулированию одной из наиболее сложных проблем двусторонних отношений – колониального прошлого. В заявлении от 10 августа 2010 г. в связи со столетием аннексии Кореи Японией премьер-министр Наото Кан в чрезвычайно интенсивной форме принес извинения. Несмотря на сильное внутреннее сопротивление, японский премьер также согласился вернуть Южной Корее 1205 текстов королевской династии Чосон, которые были вывезены в Японию в колониальный период. В январе 2011 г. в ходе визита в Сеул министра обороны Японии достигнута договоренность о подписании соглашений о взаимном логистическом обеспечении вооруженных сил и о предотвращении утечек секретной информации. Дальнейший импульс сотрудничества в области обороны будет дан в ходе официального визита в Японию президента Ли Мен Бака.
В отношении России ситуация более противоречива. Многие японские военные уже давно с озабоченностью следят за усилением российского военного присутствия на Дальнем Востоке. В опубликованной министерством обороны Японии военной доктрине в качестве «источника тревоги» отмечается возобновление активности России на Дальнем Востоке, и прежде всего учений с участием военных кораблей и стратегических бомбардировщиков (например, «Восток-2010»). Однако угроза безопасности в связи с возможностью военного конфликта с Россией, например, вокруг принадлежности «северных территорий», вряд ли воспринимается Токио всерьез. Согласно распространенной в оборонном и внешнеполитическом истеблишменте Японии точке зрения, Россию, озабоченную грузом собственных социально-экономических проблем в восточных регионах страны, следует рассматривать как «угрозу» больше в контексте российско-китайского партнерства.
Во многом с подачи этой части японского истеблишмента стало популярным мнение о том, что визиты российского президента и других официальных лиц на острова Южно-Курильской гряды в конце 2010 г. являются частью консолидированной стратегии Москвы и Пекина по давлению на Токио. Цель – ослабить его влияние в регионе, тем более что состоялись они вскоре после российско-китайской встречи на высшем уровне, в ходе которой был принят совместный документ с осуждением попыток пересмотра итогов Второй мировой войны.
«Тройное бедствие» и новый дискурс безопасности
«Тройной удар», нанесенный по Японии стихийными бедствиями и технологической катастрофой 11 марта 2011 г. (землетрясение, цунами и авария на АЭС «Фукусима дайити»), с особой остротой поставил вопрос о невоенных угрозах национальной безопасности.
Япония не новичок в деле концептуальной проработки проблемы невоенных угроз. Достаточно вспомнить о возникшей еще в 1980 г. «концепции комплексного обеспечения безопасности» (КОНБ), отличительной чертой которой явилось усиление акцентов как раз на невоенные аспекты политики. В целом КОНБ представляла собой сочетание трех основных аспектов – военной политики («самообороны»), дипломатической деятельности и борьбы со стихийными бедствиями. В 1980-е – 1990-е гг. шло активное развитие концепции «кризисного контроля», в которой чисто военные аспекты находились не на переднем плане. «Кризис» трактовался как обострение угроз более широкого, дифференцированного спектра. Приоритет в системе «кризисного контроля» отдавался вопросам экономической и продовольственной безопасности, безопасности морских коммуникаций, а с 90-х гг. – проблеме терроризма.
Последняя особенно остро встала перед Японией в связи с деятельностью секты «Аум синрикё», активисты которой осуществили в 1995 г. террористический акт в токийском метро. Позднее к числу приоритетов в списке мер по противодействию невоенным угрозам национальной безопасности добавилась борьба с изменением климата, а также с пандемиями (птичий грипп и т.д.), что было связано с проблемой загрязнения воздуха и глобального потепления на фоне индустриального подъема азиатских соседей Японии. Сама инициатива по созданию международной системы борьбы с глобальным потеплением – Киотский протокол – во многом явилась формой ответа на эти угрозы.
Катастрофа 11 марта 2011 г. заставила переосмыслить характер угроз национальной безопасности в несколько ином свете. Во-первых, поражали сами масштабы бедствия. «Тройной удар» напрямую поразил несколько префектур, унеся жизни более 20 тысяч человек и оставив без крова более 150 тысяч человек. Это позволяет говорить о наиболее серьезном испытании за всю послевоенную историю.
Во-вторых, обращает на себя внимание комплексность катастрофы, в которой переплелись плачевные результаты сильнейшего землетрясения, разрушительного цунами и жуткой радиационной аварии. Сама сложность вызова, сочетавшего в себе экологические, технические и медицинские потрясения, требовала адекватного ответа на них со стороны политической власти. Для осуществления эффективной политики ликвидации последствий была необходима твердая рука лидера, политическая воля, последовательность и внятность государственной политики – все то, чем правительство Кана не могло похвастаться. В отличие от периода послевоенного восстановления, когда сильная бюрократия в связке с политиками смогла мобилизовать нацию, политическая власть оказалась дезорганизована и столкнулась с дефицитом доверия со стороны граждан, а правительство раздирали межведомственные противоречия. Ведь многое зависело не только от финансовых и иных ресурсов, но и от качества управленческих решений, а в более широком смысле – от консолидации политической власти.
В-третьих, с самого начала стало ясно, что в одиночку Японии не справиться, и правительство должно будет вести активную политику по созданию региональной и глобальной системы невоенной безопасности. Статус единственной страны мира, пострадавшей от атомной бомбардировки, в свое время позволил Японии укрепить международный авторитет за счет принятия соответствующих обязательств («трех неядерных принципов») и благодаря ряду инициатив в области ядерного разоружения. Угроза стихийных бедствий выдвинула на передний план необходимость создания международного механизма реагирования на чрезвычайные ситуации, что, в свою очередь, обязывает установить климат взаимного доверия между странами. Бедствие способствовало тому, что Япония и соседние страны стали в меньшей степени воспринимать друг друга через призму конфронтационного подхода.
«Эффект симпатии» улучшил общую атмосферу в японо-китайских и японо-российских отношениях. Немедленно после землетрясения Китай предложил Японии около 20 тысяч тонн топлива и иные предметы первой необходимости, которые поставлялись не только по государственной линии, но и в форме пожертвований рядовых граждан и организаций. Большой общественный резонанс получил показ по телевидению КНР символичных кадров, на которых китайские спасатели извлекали людей из-под обломков домов, пострадавших от цунами. В общественном мнении Китая произошло скачкообразное улучшение имиджа Японии, существенно снизился градус антияпонских настроений на низовом уровне. Гуманитарная операция с активным участием китайских спасателей дала ощутимый толчок к развитию «народной дипломатии».
Высоко оценили в Японии и вклад России в ликвидацию последствий землетрясения. Рядовые японцы впервые могли убедиться в том, что Россия не только «беспокойный сосед», требующий постоянного внимания и опеки в сферах экологической и радиационной безопасности (имидж, закрепившийся за нами со времен Чернобыля), но и страна, пришедшая на помощь в трудную минуту. Произошел определенный сдвиг и в российском общественном мнении, которое после долгого нагнетания страстей по поводу «северных территорий» смогло по-иному взглянуть на японцев, проявивших необычайное мужество в противостоянии стихии. Особенное впечатление на россиян производили репортажи об отсутствии в районах бедствий мародерства, высоком уровне общественного порядка и организованности, о мужестве японских спасателей в ходе ликвидации радиационной катастрофы – ситуация, в корне отличающаяся, например, от США, где тайфун «Катрина» сопровождался многочисленными эксцессами. На этом фоне большие надежды возлагаются на возобновление нормального политического диалога с Москвой кабинетом, пришедшим на смену команде Наото Кана.
Одним из международных последствий «тройного бедствия» для этого кабинета неизбежно станет усиление «военно-дипломатического» направления японской внешней политики. В 1990-е – 2000-е гг. Токио уже опробовал политику гибкого реагирования на чрезвычайные ситуации путем быстрой переброски и разворачивания воинских контингентов для оперативного решения гуманитарных вопросов в миротворческих операциях в Камбодже, Мозамбике, Ираке, Афганистане и ряде других стран. Уроки катастрофы позволят с наименьшими внутриполитическими издержками подвести под эту деятельность более прочное и стабильное законодательное обеспечение. Для этого потребуется дальнейшее смягчение ограничений, налагаемых пацифистским законодательством, которое отрицает право Японии на коллективную самооборону. Решится ли новое японское руководство на то, чтобы поставить на народный референдум вопрос об отмене 9-й статьи Конституции – отдельный вопрос. В нынешних политических условиях кабинет ДПЯ, вероятнее всего, не сможет пойти на столь радикальный шаг и выберет путь максимально расширенной интерпретации основного закона.
Более жестко встанет перед Токио и вопрос продовольственной безопасности. Очевидно, что Японии придется отказаться от ранее заявленного намерения вступить в «Транстихоокеанское партнерство», открытие рынков сельхозпродукции больно ударит по интересам собственных фермеров, чего избиратели в нынешних трагических условиях совершенно не поймут. Кроме того, экспорт продовольственных товаров – одна из первоочередных целей участия Японии в ТТП – может оказаться на грани срыва в условиях запретов на ввоз японской продукции, принимаемых многими странами, опасающимися радиационной угрозы. На фоне роста изоляционизма и протекционизма во внешнеторговой политике Японии придется скорректировать планы участия в «зонах свободной торговли» и иных двусторонних и многосторонних региональных структурах экономической интеграции.
В связи с аварией на АЭС «Фукусима дайити» в совершенно новом свете предстает и вопрос об энергетической безопасности Японии. Неминуемая задержка в развитии атомной энергетики и, как следствие, повышение внутреннего спроса на углеводороды, по всей видимости, заставят Токио приложить максимум усилий по укреплению отношений с основными сырьепроизводящими странами и диверсификации источников поставок, в первую очередь на Ближнем Востоке и в Африке. Это, в свою очередь, приведет к обострению конкуренции с Китаем и Индией в этих регионах. Вместе с тем, новые горизонты открываются в отношениях с Россией.
Новое правительство: приоткрыть окно возможностей
Новые задачи встают перед внешней политикой Японии в связи с избранием главой правительства Йосихико Ноды. За исключением Маэхары в кабинете нет ярких политиков международного уровня. Опыт самого премьера в основном ограничивается форматом совещаний министров финансов и руководителей нацбанков ведущих стран Запада. Относительный новичок и новый министр иностранных дел Коитиро Гэмба, который лишь непродолжительное время работал в комиссии по международным делам нижней палаты парламента. Новый кабинет сконцентрируется на внутренних задачах, прежде всего по устранению последствий «тройного бедствия». Неизбежна дальнейшая «технократизация» сферы принятия внешнеполитических решений, передача этой области на усмотрение бюрократии.
Судя по всему, внешнеполитическая линия кабинета Ноды не претерпит существенных изменений по сравнению с периодом правления Кана. В одном из первых публичных выступлений после избрания главой ДПЯ Нода заявил о намерении «углублять союз с Америкой» и не допустить «нового дрейфа» японской дипломатии (имея в виду проазиатский крен в период кабинета Хатоямы). Также было озвучено желание строить взаимовыгодные отношения с азиатскими странами. По отношению к России глава кабинета пока не определил свою позицию. Однако стоило бы поразмышлять над тем, какие новые риски и новые возможности для российско-японских отношений таит в себе смена кабинета.
Риски связаны с тем, что Нода не может похвастать однозначно убедительной поддержкой как внутри парламента, где правящая партия не имеет даже простого большинства, так и внутри собственной партии. Он связан по рукам и ногам обязательствами сохранять крайне хрупкий баланс сил. Нетривиальные ходы или выдвижение амбициозных инициатив всегда сопряжены с риском навлечь на себя критику оппонентов из противоположного лагеря, к которой глава правительства будет вынужден проявлять повышенную чувствительность. Попытка же опереться на единственный доступный ресурс – общественное мнение – оказывается не лучшим средством, если речь идет об отношениях с Россией. В массе своей японцы рассматривают любые попытки отойти от известной бесперспективной позиции официального Токио по территориальной проблеме с Москвой не иначе как предательство национальных интересов.
Наибольшую надежду в Японии традиционно возлагают на Россию как на поставщика энергетических ресурсов, и прежде всего газа. Под этим углом зрения большое внимание привлекает проект строительства завода по сжижению природного газа во Владивостоке.
Однако новые возможности внести оживление в политический диалог с Москвой все же имеются. Задача сделать российский вектор внешней политики более активным неизменно встает в общем контексте постепенного ослабления внешнеполитических позиций Японии на мировой арене и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Пассивность японской дипломатии, провалы крупнейших внешнеполитических инициатив последнего времени, включая концепцию «Восточноазиатского сообщества» Хатоямы, трудности в становлении посткиотской системы борьбы с глобальным потеплением, в которой Япония занимала лидерские позиции, – все это продемонстрировало, что внешняя политика Токио переживает глубокий системный кризис. Ставка же исключительно на союз с США, отсутствие усилий по укреплению отношений с ключевыми партнерами по азиатскому региону не позволит решить задачи обеспечения безопасной и стабильной международной среды, не снабдит экономику стабильными внешними источниками роста. Россия могла бы стать для Японии естественным партнером по формированию этой среды.
Немаловажно и то, что кабинету Йосихико Ноды, испытывающему дефицит внутриполитической поддержки, именно сейчас понадобятся дипломатические успехи. ДПЯ постарается не допустить повторения недавней ситуации политического пата, когда практически любой шаг премьера давал его противникам повод для критики. Отношения с Китаем на политическом уровне вряд ли в ближайшее время кардинальным образом изменятся в лучшую сторону. При этом укрепление союза с Америкой в условиях пассивности на прочих фронтах неизбежно приведет к снижению влияния Японии в азиатском мире, и прежде всего в тех странах АСЕАН, которые не связаны стратегическим партнерством с Соединенными Штатами и настороженно относятся к стратегии «окружения» Пекина. На этом фоне прогресс на российском направлении позволил бы кабинету ДПЯ смягчить негативные последствия дипломатических просчетов предшественников, а также укрепить позиции страны как независимого актора.
С учетом того, что Нода при благоприятных обстоятельствах может рассчитывать на сохранение поста премьера до очередных выборов в нижнюю палату, намеченных на август 2013 г., времени для активных действий в сфере двусторонних отношений мало. Ясно, что оптимальным для новых начинаний станет период установления в России новой конфигурации политической власти к весне 2012 г., а кабинет Японии к тому времени определится с внешнеполитическими приоритетами. Откладывать же шаги в этом направлении до 2013 г. означало бы упустить шанс, поскольку в год выборов в нижнюю палату японского парламента на передний план неизбежно выйдет фактор популизма.
Для вывода отношений из состояния политической спячки целесообразно немедленно взаимно подтвердить на высшем уровне особую значимость партнера с точки зрения обоюдных национальных интересов. Это станет убедительным сигналом для внешнеполитических ведомств обеих стран. Среди направлений возможной активизации могут быть и вопросы международной безопасности на Дальнем Востоке, включая согласование позиций по северокорейской ядерной программе, меры доверия в военной области, разработка системы реагирования на чрезвычайные обстоятельства, включая масштабные стихийные бедствия. Сейчас же внешнеполитическая бюрократия обеих стран находится в растерянности, во многом по причине того, что место Японии/России не обозначено должным образом во внешнеполитических концепциях двух стран, политических манифестах и программах правящих партий, а также иных базовых документах, призванных стать руководством к действию.
Другим важным шагом стало бы налаживание личных контактов между руководителями – практика, при всех своих недочетах зарекомендовавшая себя как эффективная в период «большой дружбы Бориса и Рю» (Ельцина и Хасимото) в 1997–1998 годах. Для наших государств фактор внешнеполитической персонификации, с учетом роли СМИ и повышенной чувствительности общественного мнения к личностной дипломатии первых лиц государства, имеет если не первостепенное, то далеко не заурядное значение. При этом установление «горячей линии», проведение «встреч без галстуков» и иные виды неформального общения позволят снизить градус недопонимания, предостеречь от непродуманных и опрометчивых действий, способных нанести серьезный ущерб.
Еще одно направление взаимных усилий – создание каналов диалога по линии «второй дорожки», и прежде всего регулярных контактов представителей экспертного сообщества. Важным стимулом может стать привлечение к процессу принятия ключевых решений грамотных советников, хорошо представляющих ситуацию в стране-партнере, причем не обязательно из числа карьерных технократов. Правда, длительный период стагнации диалога характеризовался взаимным разочарованием и ощущением безысходности, что, в свою очередь, снизило спрос на квалифицированных экспертов-страновиков. В этих условиях классные специалисты, ориентирующиеся в современном положении дел в стране-партнере, практически исчезли, а те, кто остается, практически лишены какого-либо права голоса (во всяком случае, такова ситуация в современной России).
Известный шанс для японо-российских отношений представляет, как это ни парадоксально, тот факт, что новый японский лидер активно позиционируется в СМИ в качестве «националиста», сторонника «жесткой линии». Йосихико Нода неоднократно заявлял о необходимости проявлять прямоту во внешнеполитических контактах («говорить партнеру все, что нужно сказать, без недомолвок»). Неоднократно звучали жесткие заявления Ноды в защиту японской позиции по вопросам территориального спора с Китаем. Высказывался он и против использования термина «военные преступники» в отношении осужденной Токийским трибуналом военной и политической верхушки Японии (логика Ноды заключалась в том, что после отбывания наказания их преступления были искуплены, честь реабилитирована, а следовательно, подобный термин недопустимы). Это заявление уже вызвало протесты китайских и южнокорейских официальных лиц.
Однако записавшись в «националисты», Нода получает на российском направлении определенное пространство для маневра, связанное с тем, что теперь даже при проявлении им некоторой гибкости по чувствительным вопросам будет труднее упрекнуть его в предательстве национальных интересов. Так, наибольших успехов в развитии двусторонних контактов в последние годы добился именно «националист» Коидзуми, подписавший с Россией в 2003 г. исторический «План действий».
Нынешнее состояние российско-японских отношений не позволяет использовать заложенный в них глубокий потенциал. Это та область, где позитивный эффект могут возыметь нестандартные решения и нетривиальные действия. Во всяком случае, лидерам обеих стран имело бы смысл чуть абстрагироваться от внутриполитической конъюнктуры и попытаться заново оценить партнера, что потребует политической мудрости.
