Данный материал написан по результатам поездки автора в Тегеран в апреле 2010 г. и основан на проведенных там встречах с экспертами, дипломатами и политиками.
После нескольких месяцев трудного торга с Россией и Китаем администрация Обамы добилась согласования нового пакета санкций против Ирана, одобренных 6 июня 2010 г. Советом Безопасности ООН. Эти санкции должны принудить иранцев остановить работы по обогащению урана и полностью подчиниться контролю Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ). Поначалу Хиллари Клинтон говорила о «парализующих» санкциях, но в последние несколько месяцев этот термин отсутствует в ее лексиконе. Единственной по-настоящему парализующей мерой мог бы стать утвержденный Советом Безопасности запрет на импорт иранской нефти. Китай, для которого Иран – главный поставщик сырья, этому, естественно, воспротивился. Новый пакет санкций, бесспорно, заходит несколько дальше, чем предыдущий, не имевший никаких существенных последствий. Но, по твердому убеждению многих аналитиков в России и других странах (даже в Соединенных Штатах), и они окажутся недостаточно действенными и не заставят Тегеран отступить.
Что тогда? И Хиллари Клинтон, и министр обороны Роберт Гейтс утверждали в начале года, что если санкции не приведут к желаемому результату, то будут рассмотрены – и уже предварительно изучаются – все возможные решения проблемы, в том числе и военное. Израиль со своей стороны не раз угрожал бомбить иранские ядерные объекты. В настоящий момент Обама прилагает все усилия, чтобы сдержать Израиль. Но чего следует ждать, если и новые санкции не дадут желаемого результата? (Вашингтон и Брюссель объявили об односторонних санкциях, содержащих «удушающие меры». – Ред.).
Встречаясь с университетскими специалистами по международным отношениям и стратегическим проблемам, иранскими дипломатами и политиками во время двухнедельной поездки в Иран, я хотел понять, как они представляют себе будущее развитие событий. Выяснилось, что в их суждениях преобладает оптимизм, причем проявляется он вне зависимости от того, испытывают ли собеседники политические или идеологические симпатии к режиму аятолл.
Еще одно «виртуальное ядерное государство»?
Все эксперты, с которыми мне довелось встретиться в Тегеране, разделяют почти стопроцентную убежденность в том, что власти в действительности не стремятся обзаводиться ядерным оружием, а решения о создании его не принималось. Один высокопоставленный дипломат, специалист по отношениям с США, объяснял, что цель режима на деле состоит в том, чтобы сделать Иран «виртуальным ядерным государством» наподобие Канады и Германии, которые, заметил он, являются, как и его страна, участниками Договора о нераспространении ядерного оружия.
«Виртуальное ядерное государство» – это то, которое освоило все стадии процесса обогащения урана и соглашается использовать его результаты исключительно в мирных целях. Мой собеседник выразил уверенность в том, что если Вашингтон и его союзники пойдут навстречу Тегерану, тот готов тут же дать обещание подчиниться требованиям дополнительного протокола о контроле со стороны МАГАТЭ. Как известно, этот протокол был составлен после присоединения Ирана к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Предлагаемые в нем меры контроля носят гораздо более глубокий характер, чем предыдущие. Не подписав дополнительный протокол, Тегеран не считает себя связанным его требованиями и подчиняется лишь отдельным более ранним мерам контроля, причем весьма неохотно и в минимальном объеме. Именно это порождает недоверие и подозрительность в мировом сообществе.
Соединенные Штаты и в особенности их союзник Израиль не готовы согласиться с тем, чтобы Иран освоил все стадии процесса обогащения урана и стал «виртуальным ядерным государством». Их позиция объясняется тем, что любой участник ДНЯО имеет право сослаться на чрезвычайные обстоятельства и выйти из него, известив остальных о своем решении всего-навсего за три месяца. В этих условиях Иран почувствовал бы, что у него развязаны руки на будущее. Похоже, в настоящий момент его единственная цель именно в этом и состоит, но Вашингтон явно не склонен давать ему такой карт-бланш.
Все, с кем я встречался, – как критики, так и сторонники режима – считают, что США крайне несправедливы к Ирану. В этом пункте все они проявляют иранский национализм, вообще говоря, далеко не одинаково присущий каждому из них. В официальных отчетах о ситуации в Иране МАГАТЭ и Мохаммед Эль Барадеи, занимавший пост генерального директора этой организации вплоть до конца 2009 г., постоянно утверждали, что, хотя Иран и отказывается отвечать на ряд вопросов, нет доказательств его стремления обзавестись ядерным оружием. А если так, утверждали мои собеседники, – значит, нас просто хотят считать виновными в любом случае, независимо от того, доказана вина или нет.
На вопрос о возможных условиях компромисса, более или менее сравнимого с тем, который с согласия США предлагался в октябре 2009 г. и который Махмуд Ахмадинеджад поначалу, кажется, был не прочь принять, даже самые высокопоставленные специалисты не могли сказать ничего определенного. Выработка решений в высших эшелонах иранской власти – процесс совершенно непрозрачный, и Ахмадинеджад играет здесь совсем не первую роль. А 16 мая (уже после моего отъезда из Тегерана) последовала неожиданная развязка. Благодаря посредничеству президента Бразилии Лулы да Силва и премьер-министра Турции Эрдогана Иран согласился пойти на компромисс, практически эквивалентный тому, который предлагался в минувшем октябре. Но его немедленно отверг Вашингтон, решивший довести до логического конца программу санкций, согласованных к тому времени с Китаем и Россией.
Это событие подтвердило мнение одного из иранских экспертов по ядерному досье, который говорил мне, что, по его убеждению, главное препятствие на пути к компромиссу имеет мало общего со спецификой самой проблемы, но коренится в глубоком взаимном недоверии и конфронтации между Ираном и Соединенными Штатами, в основе которых – прежде всего политика. «Всякий раз, когда мы в прошлом шли на уступки, – сказал он, – выдвигались новые требования». Подобное поведение, безусловно, отказывает в легитимности режиму, возникшему в результате революции, которая совершалась, среди прочего, против воли Вашингтона.
Так может быть, все дело именно в истории отношений между двумя странами? Нет сомнений в том, что несговорчивость и недоверчивость США во многом объясняются тем унижением, которое им пришлось пережить в 1979 г. во время исламской революции. Жесткая позиция Соединенных Штатов в данном случае напоминает их отношение к Кубе, которое до сих пор носит отпечаток оскорбления, нанесенного в свое время американцам Фиделем Кастро. Иранские дипломаты в один голос говорят, что судьбу иранского досье фактически решает не Барак Обама, а политики и дипломаты из прежних администраций США.
Внешне непоколебимый оптимизм
Поскольку после принятия новых санкций говорить о компромиссе больше не приходится, оптимизм ученых и высокопоставленных чиновников, с которыми я встречался, вызвал у меня известное беспокойство. Я, как и они, считаю, что нежелание Обамы предпринимать военную операцию против Ирана совершенно очевидно. Но не загоняет ли он сам себя в западню, позволяя своему государственному секретарю и министру обороны, которые хотят успокоить правых республиканцев и Израиль, при каждом удобном случае утверждать, что если санкции не принесут ожидаемых результатов, то будет рассмотрено и военное решение? Разве сам Обама не заявлял, что перспектива превращения Ирана в ядерную державу неприемлема для Америки? Если провал дипломатических усилий и внутриполитические трудности вынудят президента перейти к обороне, его противники получат отличный козырь, постоянно напоминая ему об избранной им позиции.
США увязли в военных операциях в двух граничащих с Ираном странах – Ираке и Афганистане, а Обама (которого поддерживает общественное мнение) намеревается в ближайшем будущем вывести оттуда войска. С учетом этих обстоятельств можно не сомневаться, что военная акция американцев в Иране не будет полномасштабной и ограничится бомбардировками иранских ядерных объектов. Опасаются ли в Тегеране воздушного удара?
Все уверены, что до этого дело не дойдет. Один профессор и дипломат сказал мне, что если на это не пошел Джордж Буш, то уж Обама наверняка не решится. Звучит не слишком убедительно, ибо, с точки зрения американцев, ситуация требует как раз более энергичных действий, чем в период президентства Буша. Обама не предпримет этот шаг, возразил мне иранец, «потому что это означало бы крах всех его политических видов и планов на Ближний Восток». Положим, заметил я, Обама наверняка будет долго противостоять военному решению, но в этом случае не позволит ли себе Израиль, уже давно угрожающий при необходимости сделать то же самое в одностороннем порядке, решить, что имеет «законное право» на удар? «Нет», – ответил этот мой собеседник, как, впрочем, и большинство других. «У Соединенных Штатов есть все средства, чтобы при желании удержать Израиль от такого шага, – сказал он, – и они это сделают, поскольку Ахмадинеджад не раз заявлял публично, что любая израильская атака будет рассматриваться как прямая агрессия американцев и оцениваться соответственно».
Здесь мы затрагиваем самую суть дела. В Тегеране преобладает убежденность, что в нынешней ситуации Иран располагает средствами для того, чтобы удержать американцев от любой военной агрессии – как прямой, так и косвенной. В случае угрозы, как нас уверяют, Ирану потребуется для ответа менее суток. Более детальной характеристики возможных ответных действий не дается, однако власти весьма прозрачно намекают, какими они могут быть в принципе.
В начале мая в Персидском заливе проводились крупные военные маневры. Как известно (и это подтверждают западные военные эксперты), Иран, которому принадлежит северный берег Ормузского пролива, в состоянии блокировать эти ворота в Персидский залив, где сосредоточено 40 % транспортных артерий всего мирового нефтяного экспорта. Вашингтон в таком случае, безусловно, попытается снять блокаду с пролива, используя размещенный в этом районе 7-й американский флот. Но тогда операция наверняка выйдет за рамки воздушных бомбардировок.
У Ирана есть и другие возможности ответных действий. Уже довольно давно Тегеран последовательно активизирует свою роль посредника в Ираке. Он вносит немалый вклад в снижение уровня насилия в этой стране, используя свое влияние на шиитские политические группировки, чтобы положить конец вооруженным конфликтам между ними. Цель этих действий – ускорить вывод американских войск из прилегающих к Ирану районов. После мартовских выборов в Ираке Тегеран играет там роль посредника во внутреннем политическом торге по формированию коалиционного правительства. Но от него можно ожидать и прямо противоположных действий, направленных на то, чтобы американцы увязли еще больше.
То же происходит и в другом граничащем с Ираном государстве – Афганистане. Здесь стабилизирующую роль играет Хамид Карзай, который вызвал нескрываемое раздражение Вашингтона, пригласив Ахмадинеджада посетить Кабул, и постоянно напоминает, что Тегеран поддерживал сопротивление талибам задолго до (и после) 11 сентября 2001 г. Способность Ирана негативно повлиять на ситуацию и в этом случае может оказаться весьма значительной, не говоря уже о действиях организации «Хезболла» в Ливане. Кроме того, как показали первые три года после развязывания войны в Ираке, еще одна война против мусульманского государства, видимо, повлечет за собой рост активности числа всевозможных террористических организаций в арабском и мусульманском мире.
Все это сознают в Вашингтоне, и именно поэтому Обама делает ставку на санкции, которые побудят Иран к компромиссу, приемлемому для США и Израиля. Но если он не будет достигнут, сможет ли Обама эффективно сдерживать Израиль? Памятуя уроки прошлого, в этом приходится по меньшей мере усомниться.
Можно ли избежать худшего?
В Москве, куда я направился из Тегерана, напротив, распространена точка зрения, что Израиль способен бомбить иранские ядерные объекты чуть ли не этой осенью, что бы ни делал Обама. Многие российские специалисты полагают, что вероятные последствия для всего региона не остановят правительство Нетаньяху, поскольку оно считает превращение Ирана в ядерную державу угрозой существованию Израиля.
Едва ли Нетаньяху действительно полагает, что иранские руководители такие уж самоубийцы, способные предпринять ядерное нападение на Израиль. Но, обзаведясь ядерным оружием, Иран сам станет «священной коровой» (как говорят в стратегических исследованиях), защищенным от ядерной атаки. Многие в Тель-Авиве убеждены, что в этой ситуации Тегеран удесятерит усилия, направленные на мобилизацию и поддержку организаций типа ХАМАС (наиболее радикальной из палестинских группировок) и ливанской «Хезболлы». К тому же, опираясь на возросшее политическое доверие народных масс в умеренных арабских государствах, Ирану будет гораздо легче настроить тамошнее население против властей и, следовательно, подтолкнуть правительства этих стран к более враждебной политике в отношении Израиля. Именно в этом, вероятно, заключаются самые вожделенные мечтания крайних радикалов в Иране.
Тут я вспомнил беседу с самым воинственным из моих тегеранских собеседников, государственным деятелем очень высокого ранга. Поначалу говоря со мной довольно спокойно, он объяснил, что Иран, в противоположность многим арабским странам, был против создания палестинского государства рядом с Израилем и ратовал за одно общее государство. Он сослался на пример ЮАР, где конец апартеида не привел к бегству или изгнанию белых африканеров, и особо подчеркнул, что появление единого государства на всей территории бывшей Палестины вовсе не означало бы изгнания евреев и что государство это даже могло бы быть светским, если бы так решили его граждане. Для Нетаньяху и многих израильтян подобное развитие событий было бы равнозначно концу еврейского государства. Так что в этом отношении мнения Ахмадинеджада и Нетаньяху вполне совпадают. Часто говорят, что крайности сходятся, поддерживая друг друга.
Как и всех моих собеседников, я спросил этого деятеля, не боится ли он одностороннего нападения Израиля на свою страну. «Никоим образом», – ответил он мне, причем еще более уверенным тоном, чем остальные. Немного помолчав, он добавил со встревожившей меня серьезностью во взгляде и выражении лица: «Между нами говоря, я хотел бы такого нападения, потому что незамедлительным результатом этого будет конец Израиля…»
Кто на самом деле «третий мир»?
Одна из целей моей поездки в Тегеран и Москву заключалась в оценке неоднозначных российско-иранских взаимоотношений, а также в том, чтобы определить настроения и ожидания, которые обе стороны связывают друг с другом.
Еще до заключения российско-американского соглашения о новых санкциях в Тегеране было широко распространено чувство недоверия по отношению к России. Можно даже сказать, что среди преподавательского и научного состава Школы международных отношений при МИДе Ирана, Тегеранского университета, а также различных институтов и научно-исследовательских центров оно откровенно преобладало. В отдельных случаях это недоверие носило всеобщий характер, далеко не исчерпывающийся конъюнктурой момента, и даже граничило с презрением.
Специалист по России, которому несколько лет назад было поручено создать в Тегеране общество российско-иранской дружбы, признался мне, что потерпел неудачу, и объяснил ее полным отсутствием интереса к России и среди интеллектуалов, и в широких слоях населения. «Чему мы можем научиться у России – как в плане экономики и техники, так и в плане культуры? – сказал он. – Стоит отъехать на несколько десятков километров от Москвы, и вы убедитесь, что “третий мир” – Россия, а не Иран. У нас с европейскими странами гораздо больше общего». Похоже, чувство превосходства, унаследованное от великой персидской цивилизации, до сих пор присутствует. «Партнерство» между Ираном и Россией мой собеседник практически полностью объяснял необходимостью, продиктованной враждебным отношением США и их союзников к его стране.
Некоторые другие коллеги, говоря о том, почему они не доверяют России, неизменно упоминали исторический фон отношений между Российской и Персидской империями, омраченных конфликтами и войнами. По их словам, все они ясно понимают, что Иран является лишь картой, разыгрываемой Москвой в политической игре с Вашингтоном. В большинстве своем иранцы уверяли меня, что в высших эшелонах власти крайне немного сторонников тесных политических связей с Россией.
Тем не менее, бывший помощник министра иностранных дел был не столь беспощаден, и в его словах ощущалось больше снисхождения и доверия по отношению к России, хотя и не без оговорок. «Мы понимаем, что Россия, не будучи уже сверхдержавой, вынуждена договариваться с американцами, и должны каждый раз трезво оценивать последствия таких договоренностей для нашей страны». Он признал, что Иран, имеющий статус наблюдателя в Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), действительно просил принять его в полноправные члены, но этому воспротивились как Китай, так и Россия, опасаясь задеть самолюбие Вашингтона. Но, согласно утверждениям помощника министра, на деле Иран рассматривается в ШОС именно как полноправный член и участвует во всех стадиях процесса выработки решений. Отметив успешное сотрудничество России и Ирана в постсоветской Центральной Азии и на Южном Кавказе, он выразил мнение, что в будущем отношения между двумя странами могут даже улучшиться. «По мере усиления влияния Ирана на Ближнем Востоке Россия будет нас больше ценить и уважать. Она увидит, – сказал он, – что это влияние наносит ущерб интересам США, а ее собственных интересов не задевает». Короче говоря, у Ирана еще есть многое, что можно предложить России.
В московских академических кругах несговорчивость Ирана в ядерных вопросах явно вызывала общее раздражение на фоне достаточно широкого улучшения российско-американских отношений. Беспокойство относительно возможных последствий этой несговорчивости было намного заметнее, чем в Тегеране.
Некоторые коллеги видят в Иране обузу для России, от которой она должна избавиться. В кругах, близких к власти, как они утверждали, их точку зрения разделяет меньшинство. Они высказались, не слишком веря в возможность такого развития событий, в пользу принятия драконовских санкций по отношению к Ирану, поскольку никакие другие не способны подтолкнуть его к компромиссу. Другие исследователи, напротив, относятся к участию России в разработке новых санкций скорее неблагосклонно, хотя при этом и не испытывают особой симпатии к Ирану. Их озабоченность касалась не столько сохранения хороших отношений между Россией и Ираном, сколько совсем другого. Они не без оснований опасаются, что Россия, поддерживая все новые и новые санкции, не дающие желаемого результата, втягивается в процесс, который может привести к легитимации применения военной силы.
Здесь нужно подчеркнуть, что все российские политики и эксперты, вне зависимости от симпатий или антипатий к Ирану, опасаются катастрофических дестабилизирующих последствий, которые военная операция может повлечь за собой в примыкающих к России регионах мусульманского мира и далее на ее собственной территории. Спустя несколько месяцев после начала войны в Ираке в 2003 г. Игорь Иванов, тогдашний министр иностранных дел, открыто выражал недовольство тем, что эта война существенно увеличила террористическую активность на Северном Кавказе. Отметим, что российские представители, уговаривая иранских руководителей принять требования МАГАТЭ, оправдывают участие России в санкциях тем, что оно помогает отвести угрозу антииранской военной операции. Аргумент, без сомнения, циничный, но вовсе не абсурдный.
Как сказал один российский коллега, близкий к Кремлю, Иран относится к числу «досье, находящихся в личном ведении Путина», по которым он оставляет за собой право принятия всех значимых решений. Собеседник обратил внимание на то, что в течение предыдущих месяцев Дмитрий Медведев несколько раз публично заявлял, что избежать санкций против Ирана не удастся, Владимир Путин же высказался по этой проблеме всего один раз и в гораздо более расплывчатых формулировках. Мой коллега не сомневается: именно по указанию Путина Лавров публично заявил 18 марта, к явному раздражению присутствовавшей Хиллари Клинтон, что строительство атомной электростанции в Бушере будет завершено летом текущего года.
Можно сказать, что во всем этом достаточно хорошо просматривается подход Путина. Он, несомненно, хочет некоторого улучшения отношений с Соединенными Штатами и даже готов за это платить, но по минимальной ставке. Как и некоторые комментаторы, близкие к его окружению, он считает, что если США стали более уважительно относиться к интересам России на территории бывшего Советского Союза, то произошло это не столько из-за доброй воли администрации Обамы, сколько в результате ожесточенных баталий, которые, сомкнув боевые порядки, на протяжении долгих лет вела Россия. В его глазах именно эти стройные боевые порядки сорвали планы расширения НАТО на Грузию и Украину.
Впрочем, некоторые комментаторы, сочувствующие Путину, даже утверждают, что скорее Соединенные Штаты, связанные по рукам и ногам ситуацией в Афганистане и в Ираке, нуждаются в России, чем Россия – в США. В представлении Владимира Путина Москва должна расплачиваться за желательное для нее улучшение отношений с Вашингтоном «в час по чайной ложке». Политика расширения контактов по всем азимутам и без предварительных условий, которую Россия предложила Джорджу Бушу на следующий день после 11 сентября 2001 г., не встретила благодарного отклика и осталась в прошлом.
Такой подход хорошо отражен в согласованном варианте санкций, одобренном Советом Безопасности ООН. Они, безусловно, заходят дальше, чем предыдущие, и достаточно далеко, чтобы привести в раздражение Тегеран, но отнюдь не достигают объема, который был желателен для Вашингтона.
Здесь следует отметить любопытный момент. Как известно, по просьбе Вашингтона Москва, оказывая давление на Иран и подталкивая его к компромиссу, отложила поставку ракетных комплексов ПВО ближнего радиуса действия С-300, которая была предусмотрена заключенным в декабре 2007 г. контрактом на сумму 800 млн долларов. Наличие такой системы затрудняло бы воздушный удар по Ирану и делало его существенно более дорогостоящим для израильтян. Но при этом Россия, судя по всему, настояла на том, чтобы среди новых санкций, согласованных Москвой и Вашингтоном, ракеты С-300 не упоминались, хотя продажа Ирану различных видов вооружений поставлена под запрет. В ответ на вопрос, почему так произошло, чиновники Госдепартамента заверили, что Россия, по их убеждению, и в дальнейшем «будет проявлять сдержанность» и что поставка ракет не состоится.
Чуть позже посол Ирана в Москве заявил, что если поставка будет сорвана, Россия полностью утратит доверие мирового сообщества. Контракт о продаже ракет С-300 будет вторым (наряду с завершением – или незавершением – строительства электростанции в Бушере) критерием, который позволит судить, свидетельствует ли наметившийся отход России от Ирана о том, что она намерена постепенно «сдать» своего союзника американцам.
Неприятный сюрприз для Вашингтона и… для Москвы
Напомним в заключение, что внесение в Совет Безопасности резолюции о новом пакете санкций было ускорено сенсационным, неожиданным и для Вашингтона, и для Москвы компромиссным соглашением по иранскому ядерному досье, заключенным в Тегеране 16 мая при участии бразильского президента и турецкого премьера. Иранцы, по-видимому, ставили перед собой цель предотвратить внесение резолюции о санкциях в Совет Безопасности.
Отвергая заключенное соглашение, Вашингтон явно поставил себя в трудное положение. На этот раз против новых санкций выступили не Россия и Китай, традиционные и неизменные сторонники Ирана в Совете Безопасности. Поскольку Бразилия и Турция не располагают правом вето, их голосование против санкций не имело юридических последствий. Тем не менее Вашингтон оказался перед серьезной политической проблемой. Лула – президент самого большого демократического государства в Латинской Америке, он пользуется очень хорошей репутацией не только в странах «третьего мира», но и на Западе. Что же касается Турции, то она не просто демократическое государство, но и член НАТО, альянса, которому США придают особое значение. То обстоятельство, что в СБ ООН голос этих двух стран, с чьей ролью и мнением американцы не посчитались, был подан против резолюции, не позволило администрации Обамы сохранить столь важный для нее консенсус в этом вопросе и поставило под сомнение законность самих санкций.
Почти в той же мере трудности испытывает Россия, в несколько меньшей степени – Китай. Обе страны считают себя друзьями Ирана. Исходя из этой предпосылки, Россия в течение многих месяцев пыталась согласовать с Тегераном условия компромисса, подобного тому, согласие на который добились Лула и Эрдоган. При этом она давала понять, что если компромисса не достигнут, ей волей-неволей придется присоединиться к санкциям. Знаменательно, что Иран предпочел заключить компромисс не со своим «чрезмерно взыскательным другом», а с Бразилией и Турцией, которым и в экономическом, и в политическом плане он обязан куда меньше, чем России. Этим иранцы хотели еще раз продемонстрировать, что не поддаются давлению, даже дружескому. В результате та роль на международной арене, которую уже давно прочила себе Россия, выступая в качестве незаменимой посредницы между Ираном и западным миром, оказалась под ударом.
К тому же, и это вдвойне досадно для Москвы, все указывает на то, что поспешность, с какой Хиллари Клинтон обнародовала проект новых согласованных ею санкций и внесла их (раньше, чем предполагалось) в Совет Безопасности ООН, была вызвана опасениями Вашингтона, что Россия и Китай вновь начнут колебаться. В самом деле, сразу же после того, как было объявлено о соглашении, заключенном турецко-бразильским тандемом, Дмитрий Медведев публично заявил, что это соглашение необходимо внимательно изучить. Почти тут же пакет санкций был внесен в Совбез, где посол России Виталий Чуркин заявил, что решение о времени внесения, как обычно, было принято не его страной, а авторами текста резолюции (Вашингтоном и его союзниками). Неудивительно, что Москва и Пекин еще до начала дебатов в Совете Безопасности давали понять, что недовольны поведением Вашингтона.
Не предлагая пересмотреть содержание санкций, российский министр иностранных дел заявил, что условия тегеранского соглашения следует изучить, и открыто выразил сожаление в связи с тем, что компромисса не достигли раньше. В течение нескольких последующих дней высказывались опасения, что Россия и Китай будут затягивать дебаты в Совете Безопасности. В итоге они не сделали этого лишь потому, что и в Пекине, и особенно в Москве Иран в это время, несомненно, вызывал еще больше раздражения, чем Соединенные Штаты.
