Развитие Сибири и Дальнего Востока, которые на самом высоком уровне объявлялись приоритетом развития страны в XXI веке и потенциальным двигателем российской экономики, пока не в полной мере соответствует ожиданиям. Ключевая проблема состоит в том, что многочисленные инструменты ускоренного развития применяются без четкого видения будущего территории, в отрыве от анализа ее конкурентных преимуществ. Нет и представления о долгосрочных трендах развития азиатской и мировой экономики. Сибирь и Дальний Восток имеют огромный потенциал роста, но реализован он может быть только при наличии понимания, в какую сторону эти территории движутся.
Внятное формулирование образа будущего азиатской части России позволит понять, почему реализуемые сегодня меры не дают желанного результата, и решить, что необходимо изменить. Учитывая трансформацию социально-экономической модели Китая, меняющийся характер глобализации и современных тенденций развития технологий, естественная роль Сибири и Дальнего Востока в будущем – зона инновационной ресурсной экономики, опирающейся на сочетание природных богатств, качественного человеческого капитала и близости к азиатским рынкам. Воплощение такого образа в жизнь возможно лишь при обеспечении грамотной промышленной и научно-технологической политики, открытости региона для внешнего мира и максимальной гибкости его социально-демографического и пространственного развития.
Поворот на Восток: успехи и пробелы
Начало российского поворота на Восток нередко связывают с предвыборной статьей Владимира Путина 2012 г., в которой он призывает поймать «китайский ветер» в «паруса» российской экономики. Использованные в статье формулировки подчеркивали, что действия по активизации азиатского вектора внешнеэкономической политики обусловлены сугубо прикладными задачами. Речь вовсе не о смене цивилизационной направленности страны. Все гораздо проще: доля главного восточного соседа в мировом ВВП с 2000 г. увеличилась более чем вдвое (с 7,6% до 15,3% в 2012 г. в терминах ВВП по ППС) и продолжает быстро расти, а это означает, что на востоке открываются новые возможности, которые непростительно было бы не использовать. Россия не одинока, многие страны гораздо раньше и успешнее «пристегнули» себя к китайскому экономическому росту – например, как поставщики сырья и компонентов или в качестве получателей инвестиций. В число этих стран входили и китайские соседи из Юго-Восточной Азии, и наиболее успешные африканские государства, и ресурсные гиганты Бразилия, Канада и Австралия, и даже США – достаточно вспомнить термин Chimerica, популярный в середине 2000-х годов. С бывшим вице-премьером Игорем Шуваловым, несколько раз заявлявшим, что никакого поворота на Восток Россия не осуществляет, можно согласиться в том смысле, что в отношениях с азиатскими странами она пока не сделала ничего такого, чего не делают все другие ведущие государства. А рост доли азиатских стран в товарообороте и инвестициях в Россию – в основном лишь отражение роста их доли в мировой торговле и международном движении капитала.
Тем не менее по сравнению с другими государствами, наращивающими сотрудничество с азиатскими партнерами, Россия имеет ярко выраженную особенность: внешняя составляющая поворота на Восток здесь неразрывно связана с внутренней, а именно ускоренным развитием азиатской части страны. Эту взаимосвязь можно описать простым принципом: Россия не сможет стать полноценной частью азиатской экономики, пока азиатская часть ее собственной территории остается национальной периферией.
В рамках борьбы с этим периферийным статусом в течение последних пяти лет ведется обширная работа по ускоренному развитию Дальнего Востока. Вплоть до настоящего момента она сводилась преимущественно к выстраиванию институтов – начиная от министерства и заканчивая территориями опережающего развития, свободным портом Владивосток и Восточным экономическим форумом. Некоторые результаты видны. Дальний Восток пять лет подряд демонстрирует темпы экономического роста выше, чем средние по стране. В последние годы динамику лучше среднероссийской показывают индикаторы промышленного и сельскохозяйственного производства, ввода жилья, привлечения иностранных инвестиций. Тем не менее эти показатели позволяют говорить об ускоренном выходе из кризиса, а не ускоренном росте. Кроме того, увеличение объемов производства почти не сказывается на уровне жизни населения. Люди продолжают покидать регион.
Сейчас азиатская часть России на перепутье: инструменты ускоренного развития созданы, но пока не дают должной отдачи. Беспрецедентно теплые отношения с ведущими странами Восточной Азии конвертируются преимущественно в громкие меморандумы о намерениях, но не в реальные инвестиции. Дальневосточники с подозрением относятся к новомодным инициативам Москвы, считая их далекими от нужд региона. Федеральные чиновники, напротив, кивают на многочисленные недоработки на местах. Среди жителей Дальнего Востока и региональных элит растут опасения, что наблюдающийся на протяжении семи-восьми лет новый виток внимания к их региону завершится столь же безрезультатно, как и предыдущие. Несмотря на то что чиновники говорят о грядущих темпах роста ВРП Дальнего Востока на уровне 8% в год, вера в успех как у местных жителей, так и у российской политической и интеллектуальной элиты невелика. Опасения усугубляются тем, что внешнеполитический вектор поворота на Восток постепенно смещается с тихоокеанского направления в Большую Евразию, смысловой центр которой лежит от российского Дальнего Востока в тысячах километров. При этом Сибирь, которая непосредственно примыкает к Большой Евразии, почти полностью выключена из программы ускоренного развития Востока России. Здесь особенно ощущается обида на федеральный центр, который, как кажется сибирякам, недооценивает потенциал и значение их региона.
Одна из причин скептического восприятия поворота на Восток населением и элитами Сибири и Дальнего Востока – неспособность четко сформулировать образ того, каким должен стать регион через одно-два десятилетия, к чему он стремится, за счет чего будет развиваться, чем конкретно станет привлекателен для людей. Для этого недостаточно установить плановые показатели роста различных секторов экономики. Вторичны по сравнению с этим и конкретные инструменты. Важнее понять, какое место регион займет в стране и в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в чем будет состоять его специализация, каким окажется характер взаимодействия с другими частями России и соседними государствами. Формирование подобного образа должно начинаться с осознания собственных конкурентных преимуществ – не только сегодня, но и через пять, десять, пятнадцать лет – с учетом ожидаемых изменений в мировом и региональном экономическом ландшафте, а также стратегии развития страны в целом. Определившись с образом будущего, можно переходить к основным принципам его воплощения в жизнь. А уже за принципами должна следовать выработка конкретных механизмов их воплощения в жизнь.
Мир меняется…
В современном мире конкурентные преимущества той или иной территории являются результатом не только внутренних обстоятельств (например, обеспеченности факторами производства или государственной политики), но и изменений в глобальном ландшафте. А они стремительны. Экономическое доминирование Запада и даже само его существование как единой международной политической общности ставится под сомнение. Экономическая взаимозависимость, выраженная в потоках торговли и инвестиций, достигла пика, и все больше стран заинтересованы в ее снижении. США, в прошлом главные апологеты глобализации, бросают ей открытый вызов. В структурном кризисе Европейский союз. Международные институты, координирующие торговую и макроэкономическую политику, не справляются с новыми вызовами. Быстрый рост Китая замедляется по мере превращения его в страну со средним уровнем доходов. Это, наравне с проблемами развитых экономик, тормозит спрос на природные ресурсы. Цифровые технологии преобразуют индустрию. Все острее глобальные проблемы, связанные с деградацией окружающей среды и изменением климата. Мировая экономика постепенно переходит на путь «зеленого» развития.
Все это приводит к пересмотру конкурентных преимуществ государств. Соединенные Штаты по причине сланцевой революции обрели дешевую энергию. Ряд стран Юго-Восточной Азии, такие как Малайзия, Таиланд и Вьетнам, демонстрируют быстрые темпы роста благодаря сочетанию относительно дешевой рабочей силы и инноваций, привлекаемых из развитых государств в рамках цепочек добавленной стоимости. А вот Китай это преимущество уже утратил, существенно подняв из-за бурного роста последних десятилетий уровень жизни в основных центрах экономической активности и угодив в «ловушку среднего уровня доходов».
На этом фоне меняются позиции России и ее восточных территорий в частности. Ископаемое топливо, ранее выступавшее главным богатством, уже неспособно придавать ускорение стагнирующей российской экономике. А в ближайшие десятилетия, по мере того как мир будет двигаться к отказу от углеводородов, и конкуренция между поставщиками на энергетических рынках станет обостряться, опора на углеводороды может окончательно превратиться в тормоз развития.
Вместе с тем появляются или выдвигаются на передний план другие преимущества.
Во-первых, географическое положение, в том числе близость к растущим азиатским рынкам, которые еще несколько десятилетий назад были периферией мировой экономики, а сегодня выступают ее главным двигателем. Даже континентальность Сибири, ранее воспринимавшаяся как ее проклятие, может обратиться в плюс из-за постепенного поворота Китая на Запад, развития интеграционных связей в Большой Евразии и появления новой инфраструктуры в рамках инициативы «Пояса и пути».
Во-вторых, новую роль приобретает богатство возобновляемыми природными ресурсами – пресной водой, лесами, рыбой, пахотной землей. В мире, и в Азии в особенности, усугубляется их нехватка.
В-третьих, в результате девальвации рубля и низких темпов экономического роста в последнее десятилетие Россия превратилась в страну с относительно дешевой рабочей силой. Этим вряд ли можно гордиться, но глупо не воспользоваться тем, что по соотношению цены и качества трудовых ресурсов именно Россия сейчас, возможно, самая конкурентоспособная экономика в Восточной Азии.
На сочетании этих преимуществ – природные ресурсы, относительно дешевый и качественный человеческий капитал, близость к азиатским рынкам – и должна быть сосредоточена российская экономическая политика, в первую очередь политика развития Сибири и Дальнего Востока, где эти новые сильные стороны российской экономики сконцентрированы особенно явно.
В центре стратегии развития восточных территорий следует поставить создание зоны инновационной сырьевой экономики. Такая формулировка в Москве может звучать как оксюморон: инновации здесь ассоциируются с Кремниевой долиной или захватывающими дух проектами Илона Маска. Это копирование американских представлений об инновациях находит отражение в научно-технологической политике государства. При этом вопрос о том, могут ли ее приоритетные направления – от нанотехнологий до цифровой экономики – стать прорывными в российской институциональной среде, пока остается без ответа.
Между тем в России необъяснимо игнорируется более близкий нам тренд научно-технологического развития, проявляющийся во всем мире – стремительная интеграция высоких технологий в ресурсный сектор. Энергетика преобразуется под влиянием цифровых технологических прорывов. Генетическая модификация и иные биотехнологии знаменуют новую революцию в сельском хозяйстве, а автоматика и роботизация позволяют эффективно замещать рабочую силу. Точная наука давно проникла в современные системы управления водными, рыбными и лесными ресурсами. На качественно новый уровень в последнее десятилетие вышли технологии добычи многих полезных ископаемых. Все перечисленное касается далеко не только развитых стран. Такие государства, как Малайзия, Бразилия и Чили, находятся далеко впереди России по внедрению инноваций в ресурсный сектор. В том числе и потому, что реалистично воспринимают его как основу своего экономического развития, от которой глупо отказываться, но которая должна соответствовать современным технологическим реалиям.
Инновации в ресурсном секторе хороши еще и тем, что конкуренция на их рынке не столь остра. Сложно представить, что может заставить квалифицированных специалистов, которых предполагается готовить в рамках программы «Цифровая экономика», остаться в России в условиях жесткой конкуренции за профессионалов с ведущими мировыми компаниями, капитализация крупнейших из них уже приближается к объему российского ВВП. В то же время Россия по естественным причинам предоставляет крупнейший в мире полигон для реализации инноваций в ресурсном секторе, что может сделать ее привлекательной не только для своих, но и для зарубежных специалистов. Центром этого поля притяжения могли бы стать Сибирь и Дальний Восток.
…меняется и Китай
Пока российское правительство преобразовывало Дальний Восток через механизмы ускоренного развития, менялся и Китай. Его экономика проходит полномасштабную структурную трансформацию. Привычной многим КНР, производящей потребительские товары для всего мира за счет преимуществ дешевой рабочей силы, низких трудовых и экологических стандартов, больше нет. Традиционная экономическая модель не в силах поддерживать высокие темпы роста – главным образом из-за повышения стоимости труда, а также расширения экологических и социальных запросов населения в главных центрах экономической активности на побережье. Реакцией на это стало объявление о структурных реформах, цель которых – переключиться с поддержки экспорта и наращивания инвестиций на стимулирование внутреннего спроса. Последний и должен стать новым двигателем китайской экономики.
Трансформация экономики Китая имеет два важных следствия для других стран, ориентированных на сотрудничество с ним. Во-первых, неизбежно замедление роста импорта инвестиционных товаров, сырья и компонентов – все это было необходимо для поддержания статуса «мировой фабрики», но менее востребовано сейчас. Во-вторых, быстро увеличивается импорт товаров конечного потребления, призванных удовлетворить растущий спрос китайских домохозяйств. С учетом размеров китайской экономики эти изменения приведут к масштабной трансформации целых отраслей и скажутся на множестве стран: преуспеют те из них, которые максимально приспособятся к новым реалиям. Это уже работает: существуют свидетельства того, что государства, с 2010–2011 гг. наращивающие долю инвестиционных товаров в экспорте, теряют позиции на китайском рынке. Напротив, те государства, которые делают акцент на экспорт потребительских товаров, укрепляют положение.
Китай, особенно его восточные провинции, становится крупнейшим в Азии центром потребления. Здесь быстро развивается сфера услуг, а трудоемкие или грязные производства переносятся на запад страны либо за рубеж: в Юго-Восточную, Южную или Центральную Азию. Этому способствуют и планы развития инфраструктуры, соединяющей Китай с соседними странами, в том числе в рамках инициативы «Пояса и пути». Модель «китайские товары для всего мира» преобразуется в модель «азиатские товары для Китая». Этот переход ускоряется в ответ на разворачивающуюся торговую войну с США и быстро развивающиеся интеграционные процессы в азиатском регионе: в последнее десятилетие Китай связал себя с соседями сетью зон свободной торговли, а в ближайшие годы может стать центром крупнейшего в мире мегарегионального соглашения – о Всеобъемлющем региональном экономическом партнерстве.
Россия пока запаздывает с реакцией на структурную трансформацию Китая, так же как запоздала в свое время с использованием преимуществ его быстрого экономического роста. В отношениях с Китаем она по-прежнему ориентирована на экспорт сырья и инвестиционных товаров, в то время как расширяются иные ниши китайского рынка – связанные с товарами и услугами конечного потребления.
Для России китайская трансформация имеет четыре важных последствия.
Во-первых, наилучшим образом новая модель развития Китая соответствует потребностям не Дальнего Востока, а Сибири: с одной стороны, здесь больший потенциал производства продукции с высокой добавленной стоимостью, с другой – географически Сибирь ближе к новым центрам экономической активности на западе Китая и в Центральной Евразии. Как следствие, с новой актуальностью встает вопрос о необходимости включения Сибири в планы ускоренного развития Востока России.
Во-вторых, вряд ли стоит опасаться того, что Восток России превратится в сырьевой придаток Китая, по крайней мере в части ископаемого сырья. Спрос на него не будет расти прежними темпами. По большинству энергетических прогнозов, пик спроса на уголь в КНР будет пройден в ближайшие годы; потребление нефти продолжит расти, но медленнее, чем в последние пятнадцать лет, и лишь природный газ имеет хорошие перспективы на горизонте полутора-двух десятилетий, так как будет постепенно замещать в энергобалансе более грязный уголь. Впрочем, желающих поставлять в Китай природный газ так много, что для России успехом будет даже запуск тех проектов, по которым уже ведутся переговоры (в первую очередь пока не согласованного газопровода «Сила Сибири-2»).
В-третьих, хорошие возможности открываются перед российскими экспортерами ресурсоемких потребительских товаров и услуг. К таковым относятся сельскохозяйственная продукция, товары пищевой промышленности, рыба и морепродукты, ювелирные товары, бумага, продукция деревопереработки, экотуризм, хранение и переработка данных и т.д. Для развития соответствующих отраслей есть возможности в восточной части страны.
В-четвертых, в Россию могут быть перенесены некоторые китайские промышленные мощности. Так, Сибирь и Дальний Восток удобны для размещения энергоемких производств, которые в Китае являются грязными, но в России могут работать на чистой гидроэнергии. Вместе с тем юг Дальнего Востока может выступать в качестве промышленных площадок, на которых происходит сборка и доработка японских и корейских компонентов с дальнейшим выводом готовой продукции на китайский рынок. В настоящее время такую роль выполняют в основном страны Юго-Восточной Азии, но среди преимуществ России – стабильные отношения со всеми государствами региона, географическая близость и более качественный человеческий капитал. Все это создает предпосылки для постепенного формирования высокотехнологичных промышленных кластеров.
Открытость внешнему миру как условие роста
Переход от стагнации к ускоренному развитию в экономике нередко обсуждают в терминах равновесных состояний и сравнивают с качелями. Для того чтобы перевести качели из одного положения (левая часть внизу, а правая вверху) в другое (правая часть внизу, а левая вверху), надо лишь приложить некоторую силу, и, если она окажется достаточной, дальнейший переход произойдет сам по себе, под действием силы тяжести. Аналогом силы тяжести в экономике выступает эффект масштаба. Когда компания производит и продает больше продукции, издержки производства в расчете на единицу товара сокращаются. Во-первых, это связано с наличием первоначальных капитальных затрат, размер которых не зависит от того, произвела ли компания одну единицу продукции или миллион. Во-вторых, по мере роста объема производства компании оптимизируют производственные процессы, учатся как на своем опыте, так и у конкурентов, внедряют инновации. Эти два фактора образуют положительную обратную связь: компания наращивает объем производства, это позволяет ей сократить удельные издержки и повысить конкурентоспособность продукции, что, в свою очередь, приводит к увеличению объема производства. Так и работает экономический рост.
Проблема восточных территорий России в том, что из двух необходимых элементов – толчок со стороны государства и силы, приводящей в движение положительную обратную связь, – наличествует только первый. Государство внедрило на Дальнем Востоке набор инструментов ускоренного развития, которые должны стать стимулом для инвестиций российских и зарубежных компаний. Однако эффект масштаба не возникает в связи с отсутствием емкого внутреннего рынка. Это объясняется низкой численностью населения (на Дальнем Востоке проживает всего 6,2 млн человек) и неразвитостью инфраструктуры, через которую товары теоретически могли бы поставляться в другие части страны.
Ситуация не может кардинально измениться в ближайшем будущем – из-за инерционности демографических процессов. Поэтому единственный способ обеспечить объем рынка, достаточный для запуска роста, который бы стимулировал сам себя, – предоставить российским компаниям возможность выхода на рынки других стран.
Еще в октябре 2013 г., на совещании Правительственной комиссии по вопросам социально-экономического развития Дальнего Востока в Комсомольске-на-Амуре, где была сформулирована новая модель ускоренного развития региона, премьер-министр Дмитрий Медведев фактически признал неосуществимость идей ориентации дальневосточных производств на внутренний рынок или рынок других регионов России и отсутствие альтернатив экспортоориентированной модели. Однако положительных сдвигов с тех пор почти не произошло.
Причин тому несколько. Во-первых, уже в 2014 г. экспортоориентированная модель вступила в противоречие с задачами импортозамещения, поставленными в условиях введения санкций. Во-вторых, для открытия зарубежных рынков необходимо открывать свой. К этому в России крайне болезненно относится не только бизнес, но и политическая элита, в решениях которой традиционно доминирует мотив защиты национального производителя. Важно и наличие конфликта интересов, заложенного в структуре правительства: за либерализацию торговли выступает Минэкономразвития, ответственное за экономический рост, а против – Минпромторг и Минсельхоз. Минвостокразвития никаких решений в этой сфере принимать не может. Еще больше осложняет ситуацию членство в ЕАЭС: для любого открытия рынков требуется согласование с партнерами по евразийской интеграции.
Как результат, ЕАЭС сейчас участвует лишь в двух зонах свободной торговли (ЗСТ), хотя переговоры еще по нескольким ведутся. В Азиатско-Тихоокеанском регионе соглашение о ЗСТ есть только с Вьетнамом, а в будущем, вероятно, появится с Сингапуром и Индией. Между тем прочие страны региона связаны между собой сетью торговых соглашений, в совокупности превращающих регион в почти полноценную восточноазиатскую ЗСТ. Соглашение о Всеобъемлющем региональном экономическом партнерстве должно еще больше укрепить интеграционные связи между восточноазиатскими странами, а Всеобъемлющее и прогрессивное соглашение для Транстихоокеанского партнерства, пришедшее на смену исходному ТТП (и не включающее теперь США), откроет регион для внешних игроков. Но не для России. С учетом сохраняющихся таможенных барьеров на китайском, японском, корейском рынках российским экспортерам будет практически невозможно конкурировать с производителями других стран, для которых такие барьеры сняты.
Еще одно важное ограничение, которое накладывает на Россию изолированность от процессов либерализации торговли в АТР, касается участия в цепочках добавленной стоимости. Они стали одной из ключевых форм международных экономических взаимодействий начиная с 1990-х гг., когда информационные технологии позволили снизить издержки координации различных стадий производства одного и того же товара, локализованных в разных странах. Это позволило углубить международное разделение труда и максимизировать выигрыш стран от специализации на уже не товарах, но стадиях их производства, которые у них получаются лучше всего. Такая форма организации производства предполагает многократное пересечение границ компонентами одного и того же товара, что практически нереализуемо при сохранении таможенных барьеров.
Именно возможности участия в цепочках добавленной стоимости побудили многие развивающиеся государства начать либерализацию внешней торговли в 1990-е годы. До той поры доминировала точка зрения, что свободная торговля закрепит сырьевую специализацию и убьет на корню зарождающуюся промышленность, которая будет не в силах конкурировать на зарубежных рынках. Цепочки добавленной стоимости все изменили – благодаря им наиболее успешные развивающиеся страны не только не потеряли промышленное производство, но и смогли, благодаря комбинации дешевой рабочей силы и технологий из развитых стран, стать настоящей фабрикой мира. А со временем, перенимая и адаптируя эти технологии, создать высокотехнологичные промышленные кластеры. Сибирь и Дальний Восток сейчас встроены в международные цепочки добавленной стоимости исключительно как поставщик сырья. Без устранения взаимных барьеров в торговле с азиатскими странами иная форма участия вряд ли возможна.
Между тем либерализация российской внешней торговли по-прежнему очень пугает отечественную элиту. Особенно это касается торговли с Китаем, хотя именно китайский рынок наиболее привлекателен для российского бизнеса. В результате ЕАЭС подписал с Пекином лишь рамочное соглашение о торгово-экономическом сотрудничестве, не предполагающее устранения взаимных барьеров в торговле. Против полноценной зоны свободной торговли с участием России и Китая, как правило, используется стандартный аргумент: «российский рынок окажется завален китайскими товарами». Однако он устарел. Во-первых, девальвация рубля резко укрепила позиции отечественных производителей по сравнению с китайскими конкурентами. Во-вторых, в самом Китае на фоне трансформации социально-экономической модели стимулирование экспорта перестает быть приоритетом. Страна активно переносит производства за рубеж, замедляет рост спроса на импортное сырье и ускоряет – на конечные потребительские товары. Все это снижает для России риски открытия рынков, но повышает привлекательность зоны свободной торговли.
Безусловно, отдельные отрасли российской экономики могут пострадать от конкуренции. Однако их можно точечно защитить – в любом соглашении о ЗСТ возможны изъятия. Но речь должна идти о конкретных чувствительных отраслях. Отгораживая всю национальную экономику от абстрактной конкуренции с китайскими товарами, мы одновременно лишаем возможностей российских экспортеров – а именно они должны стать главным двигателем экономического роста. В первую очередь это касается восточных территорий России. Важно понимать, что главное условие для того, чтобы они полноценно интегрировались в систему хозяйственных связей АТР – это их открытость.
В то же время ни одна зона свободной торговли не может стать для российских производителей панацеей. Параллельно требуется резкая активизация торговой политики в азиатском направлении. Переговоры на самом высоком уровне с подписанием десятков меморандумов о намерениях, из которых считанные проценты воплотятся в реальные сделки (преимущественно сырьевые), больше не могут и не должны быть ее основным инструментом. Гораздо важнее, хотя и существенно тише, рутинная работа по поддержке малых и средних экспортеров; выстраивание механизмов кредитования и страхования экспорта; создание условий для встраивания российских производителей в китайские маркетинговые каналы (в том числе на платформах электронной торговли); организация промышленных площадок в Южной и Юго-Восточной Азии с ориентацией в том числе на китайский рынок; создание совместных индустриальных парков – не только на российской, но и на китайской территории.
Позитивные сдвиги есть. Развитие несырьевого экспорта – один из ключевых пунктов майского указа президента. Среди конкретных мер названы и модернизация системы поддержки экспортеров, и сокращение административных процедур в сфере внешней торговли, и совершенствование работы торговых представительств и т.д. Министерство экономического развития объявило об отходе от политики импортозамещения в пользу стимулирования экспорта. Постепенно меняется отношение и к зонам свободной торговли. Обсуждаются вопросы либерализации торговли в рамках ШОС. Готовится технико-экономическое обоснование торгового соглашения с Китаем. Если эти шаги будут доведены до конца, качели экономического развития российского Востока вполне способны прийти в движение стимулирующего себя роста.
Гибкость политики пространственного развития
Открытие экономики для внешних партнеров будет способствовать ускорению экономического роста в Сибири и на Дальнем Востоке. Однако выигрыш не распределится равномерно. Максимальным он будет для наиболее эффективных компаний, а также тех регионов, где появятся кластеры конкурентоспособных производств. Вероятно, это будут территории, обладающие особым статусом (территорий опережающего развития либо свободного порта), богатыми природными ресурсами (например, отдельные районы Якутии и Чукотки) или выгодным географическим положением (например, Приморский край). Именно там появятся рабочие места, возрастет уровень реальных доходов и качество жизни. В то же время неконкурентоспособные производства могут проиграть, как и города и регионы, в которых они размещены. Экономическая обстановка в депрессивных регионах будет ухудшаться, и как следствие возрастут риски социальной напряженности. Открытость неизбежно усугубит региональную дифференциацию, которая в восточной части России и так крайне высока.
Возможны два подхода к решению этой проблемы. Первый заключается в государственной поддержке проигрывающим регионам и попытке удержать там население и экономическую активность за счет социальных трансфертов и государственных субсидий. Этот путь преобладает в России в настоящее время: огромные суммы тратятся на сохранение структуры расселения, унаследованной с советских времен и совершенно не отвечающей реалиям рыночной экономики. В огромной степени это относится к Сибири и Дальнему Востоку, где каждый седьмой житель проживает в моногородах, а многие населенные пункты находятся на территориях с экстремальным климатом.
Второй путь – смириться с невозможностью сохранения нынешней системы расселения и сделать упор на большую мобильность рабочей силы. Там, где эффективная хозяйственная деятельность невозможна, приоритет отдается не сохранению рабочих мест и численности населения, а поддержанию достойного качества жизни тех, кто остается. Именно такой подход используется в большинстве развитых стран, где есть проблемные регионы, страдающие от технологического прогресса или глобализации – достаточно вспомнить американский Детройт или угольные регионы в Великобритании и Германии. Либо обратить внимание на пространственное развитие Канады, где 70% населения сконцентрировано на 5% территории, прилегающей к южной границе.
Распространение второго подхода в большинстве ведущих стран вовсе не значит, что он подходит и для России. Но выбор одного из двух должен быть сделан не следуя инерции исторического процесса, а исходя из приоритетов развития тех или иных территорий. Если на востоке России выбирать диверсификацию экономики с опорой на человеческий капитал и развитие инноваций в ресурсном секторе, без концентрации населения в небольшом количестве агломераций, где сочетание промышленного производства и квалифицированных кадров способно создать высокотехнологичные кластеры, не обойтись. Добыча же природных ресурсов в труднодоступных районах должна осуществляться гибким вахтовым методом, без поддержания дорогостоящей инфраструктуры для постоянного населения.
Пока же на Дальнем Востоке политика в отношении пространственного освоения парадоксальна: ускоренного развития предполагается достигать с опорой на ограниченное число приоритетных территорий (им присвоен статус территорий опережающего развития либо свободного порта), где должна концентрироваться экономическая активность, однако менять географию расселения не планируется. Напротив, для региональных властей выстроена система стимулов, консервирующая нынешнюю пространственную схему. Так, система оценки губернаторов принуждает их уделять особое внимание демографическим показателям и бороться с оттоком населения. Один из естественных методов выполнения поставленной задачи – сдерживать межрегиональную мобильность рабочей силы.
В результате как в России в целом, так и в ее азиатской части мобильность населения остается крайне низкой. Потенциал ее повышения огромен и связан с развитием транспортной (особенно авиа-) и социальной инфраструктуры, а также снижением административных издержек переезда (вопросы регистрации, медицинского страхования, устройства детей в школы и детские сады и т.д.). А главное – с дифференцированным подходом к развитию территорий и признанием неравномерности их экономического потенциала. Такое признание, среди прочего, позволит наиболее успешным регионам более полно использовать свои возможности, а наименее конкурентоспособным – снизить риски.
* * *
Перечисленные проблемы востока России во многом являются отражением проблем страны. Прежняя модель экономического развития, основанного на добыче и экспорте углеводородов, завела в тупик. Отчасти это связано с недостаточной эффективностью государственного управления, отчасти – с динамичными изменениями в мире, к которым Россия оказалась не готова. Новая модель долгосрочного развития экономики так и не предложена, хотя отдельные ее черты и содержатся в майском указе президента.
Образ будущего Сибири и Дальнего Востока чуть более понятен. Очевидно, что он неотделим от природных ресурсов – главного богатства региона и сегодня, и через десять, и через двадцать лет. Но роль и структура ресурсного фактора в мировой экономике быстро меняется, и России пора приспосабливаться к этим изменениям. Увы, это не произойдет по инерции – потребуется решительный отход от понятных и привычных, но не работающих в должной мере подходов к промышленной, научно-технической, внешнеэкономической, региональной и социально-демографической политике в сторону более гибких и проактивных. Построение инновационной ресурсной экономики, опирающейся на природные богатства, развитый человеческий капитал и близость к растущим азиатским рынкам, позволит Сибири и Дальнему Востоку наконец найти себя в меняющемся мире. А вместе с ними, возможно, найдет себя и вся Россия.
