Если бы рост китайского могущества действительно представлял собой угрозу для суверенитета его соседей, мы бы уже увидели, как в Азии формируется новый масштабный альянс государств во главе с Америкой. Пока же институциональным воплощением идеи тотального сдерживания Китая стал союз трёх держав, из которых ни одна не является азиатской. Не очень убедительный фундамент для борьбы, которая сейчас рассматривается как главное геостратегическое противостояние XXI века.
Сентябрь 2021 г. ознаменовался возникновением в международной политике потрясающего по эстетизму композиции явления – военно-технологического пакта США, Великобритании и Австралии под названием AUKUS. Объявление о создании нового партнёрства стало одним из центральных событий и вызвало экзальтацию среди наблюдателей, многократно превосходящую практическую значимость самой инициативы.
Это, впрочем, достаточно легко объяснимо. Во-первых, несмотря на целый ряд обидных внешнеполитических неудач последнего десятилетия, Соединённые Штаты остаются ведущей мировой державой и генерируют соответствующие ожидания. Всё, что создаётся по их инициативе, должно иметь глобальное значение сейчас или в будущем. Во-вторых, соглашение очень хорошо «упаковано». Оно не только следует в исторической традиции оборонных альянсов, но и отражает всеобщее увлечение идеей технологических платформ как замены концепции альянсов, основанных на ценностях. Все наблюдатели согласны, что практическое измерение AUKUS – это технологическое сотрудничество в тех областях, которые сейчас являются наиболее модными. Ну, и, наконец, в-третьих, объявленный пакт имеет ярко выраженную антикитайскую природу, что в любом случае обеспечивает шумиху – возросшее на фоне пандемии могущество Китая требует реакции.
В результате получается набор безупречных по своей популярности ингредиентов – сдерживание Китая, новая миссия США и обожаемые всеми ультрасовременные технологии гиперзвука, искусственного интеллекта и квантовые технологии. Роль зонтика над этим коктейлем выполняет концепция отказа от тяжеловесных институтов, основанных на ценностях в пользу более гибких союзов XXI века. А к зонтику приделана вишенка – публичное унижение Франции – основной военной державы континентальной Европы, потерявшей выгодный для себя контракт с австралийским правительством. В общем, AUKUS действительно вобрал в себя всё, что мы любим.
Однако же, если отвлечься от всей этой мишуры, единственный действительно важный для международной политики вопрос – насколько обсуждаемое явление может быть характерным для стратегии держав в наступивших глобальных условиях? Тем более что от кого же ждать инноваций в этой области, как не от США, исторически прославленных способностью создавать институциональные подпорки своей внешней политики. И для того, чтобы попытаться ответить, возможно, имело бы смысл посмотреть на связь между AUKUS и важнейшими категориями, на протяжении столетий позволяющими отличить важное от сиюминутного в международной политике.
Начать, видимо, надо с того, что новый пакт не меняет баланс сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Этот баланс уже сформирован на основе китайских и американских военных возможностей и дополнен нависающей с севера Россией. Прибавление к игре двух держав, далеко отстающих даже от России по своим демографическим показателям, изменить ничего не может. Одна из них вообще находится в Европе и не может связывать безопасность своей национальной территории с Азией. В случае с Австралией, которая географически к Азии ближе, сложно представить, что остров с населением 25 млн человек может стать фактором выживания для соседей Китая, если они столкнутся с реальной опасностью.
Другой интересный сюжет – это значение любого явления для выживания его участников в анархическом международном окружении. Если отнестись серьёзно к предприятию, имеющему столько признаков удачной информационной кампании, неизбежно возникает вопрос о том, почему к участию не привлечена ни одна из азиатских держав. А такие имеются – в первую очередь Япония, для которой сдерживание Китая теоретически может иметь экзистенциальный характер. Первое, что приходит в голову, – аргумент культурной и ценностной близости трёх англосаксонских государств, которая не распространяется на азиатов как таковых. На это, естественно, уже обратили внимание китайские наблюдатели.
Однако, если отложить в сторону убеждённость в фундаментальном расизме англосаксов, другой аргумент – это нежелание самих азиатов участвовать в жёстких союзах против Китая либо в принципе невозможность таких союзов в региональном контексте.
Такие примеры история международной политики знает в колониальной практике европейских империй XIX века, но это необязательно применимо в условиях, когда в Азии находятся не колонии, а суверенные государства.
Мы можем, конечно, исходить из гипотезы о том, что важнейшие внешнеполитические решения США принимаются под воздействием восприятия мира в категориях другой эпохи. Но более вероятен другой вариант ответа: если бы рост китайского могущества действительно представлял собой угрозу для суверенитета его соседей, мы бы уже увидели, как в Азии формируется новый масштабный альянс государств во главе с Америкой. Пока же институциональным воплощением идеи тотального сдерживания Китая стал союз трёх держав, из которых ни одна не является азиатской. Не очень убедительный фундамент для борьбы, которая сейчас рассматривается как главное геостратегическое противостояние XXI века.
Ещё один важный сюжет – то, как заявленное партнёрство отражает общую тенденцию к ослаблению традиционных институтов и их постепенной замене на гибкие союзы. Эта идея, напомним, также не нова. Уже на заре упадка силового доминирования США в 2003 году отдельные яркие деятели этой страны делали ставку на использование «коалиций желающих» вместо традиционного блока НАТО. Однако эти коалиции, как в Ираке, так и в других случаях, были лишь собранием малозначимых стран во главе с США, которые брали на себя всю ответственность и решение всех задач военного характера и несли основные расходы. Такого рода коалиции возможны, но они не несут в себе никакой политической нагрузки и не создают для участников необходимости прийти на помощь в случае прямой угрозы. Не говоря уже о том, что любая гибкая коалиция, даже сравнительно долгосрочная, не создаёт общей политической культуры. В AUKUS такую роль выполняет уже наличествующая близость англосаксонских народов. Но какова тогда функция объединения?
Надо признать, что вымирание коалиций в традиционном европейском понимании имеет под собой объективную причину. Фундаментальная проблема международного порядка в том, что на его вершине находятся три государства, совокупные возможности каждого из которых совершенно лишают его необходимости в союзниках. Поскольку доминирующим в международной политике всё равно остаётся чисто военный аспект могущества, это касается не только США и Китая, но и России, не обладающей сопоставимым с ними экономическим масштабом.
Такая композиция не оставляет возможности для международного управления, подобного Венскому порядку, обеспечившему Европе сто лет без всеобщей войны и уникальному в своём роде. Любые формальные отношения между каждой из великих держав и неограниченным количеством государств второго, третьего или четвёртого разряда по определению не могут быть равноправными. Частично решить эту проблему может только тесная и объективная зависимость между участниками, что возможно исключительно в особых геополитических условиях.
Уникальность НАТО – не в структуре или задачах, а в геополитическом положении основных участников. Этот военный союз возник и сохранился потому, что расстояния между ведущими странами дают возможность тесной координации действий в случае военного конфликта и позволяют быстро прийти на помощь друг другу. В Азии военные союзы исторически не существовали по геополитическим причинам – дистанция между их потенциальными участниками такова, что пока помощь прибудет, тот, кто в ней нуждается, уже будет опрокинут под давлением превосходящих сил противника.
Из всего этого следует, по меньшей мере, два вывода. Во-первых, с точки зрения стратегии России появление AUKUS ничего не меняет, и было бы странно призывать к пересмотру политики использования и так ограниченных ресурсов. За несколько лет «поворота к Азии» в России уже неоднократно имели возможность убедиться, что региональная политика не предполагает событий, которые могли бы изменить ход истории. Россия поэтому и не может найти своё место в Азии, что там не происходит ничего, что позволило бы проявить её незаурядные способности.
Во-вторых, действительно можно согласиться с наблюдателями, которые считают, что AUKUS – это явление, отражающее природу современного поведения государств: сиюминутного и порождающего громкие инициативы для решения мелких тактических задач. Эта точка зрения имеет право на жизнь, но грустно и поучительно, если она характеризует природу того самого фундаментального изменения в мировой политике, о котором возвещает нам AUKUS.
