Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 2, 2013 год. © Council on Foreign Relations, Inc.
В последнее время политические дебаты в США и других развитых капиталистических демократиях в основном касаются двух проблем: усугубление экономического неравенства и масштабы государственного вмешательства для противодействия этому процессу. Как показали американские президентские выборы 2012 г. и борьба вокруг «фискального обрыва», левых сегодня волнует прежде всего повышение налогов и расходов государства, нацеленное на борьбу с расслоением общества. Правые, в свою очередь, ратуют за то, чтобы сократить налоги и расходы и тем самым обеспечить динамичное развитие экономики. Каждая из сторон стремится выбить почву из-под ног оппонентов, стараясь преуменьшить обоснованность их беспокойства, и при этом уверена, что предлагаемый ею политический курс позволит добиться процветания и социальной стабильности. Обе стороны ошибаются.
Неравенство действительно растет практически во всем постиндустриальном капиталистическом мире. Но, несмотря на мнение многих левых, политика здесь ни при чем, так как вряд ли способна остановить эту тенденцию, поскольку проблема гораздо глубже, чем принято считать. Неравенство – неизбежный продукт капиталистической деятельности, и ставка на расширение возможностей лишь увеличивает его – просто потому, что одним людям или группам людей легче воспользоваться возможностями, которые предоставляет капитализм. В то же время, несмотря на мнение многих правых, эта проблема касается не только тех, кто не очень преуспел или придерживается идеологии эгалитаризма. Дело в том, что если эта тенденция останется неизменной, растущее неравенство и экономическая незащищенность могут подорвать социальный порядок и вызвать популистское движение против капиталистической системы в целом.
В последние несколько столетий распространение капитализма сопровождалось небывалым прогрессом, невероятным ростом материального благосостояния, а также беспрецедентным развитием всего человеческого потенциала. Однако присущая капитализму динамичность обусловила, помимо преимуществ, и чувство незащищенности, поэтому его продвижение всегда вызывало сопротивление. Политическая и институциональная история капиталистических обществ по большей части представляет собой хронику попыток ослабить или смягчить эту незащищенность, и только создание современного государства благосостояния в середине XX века позволило капитализму и демократии сосуществовать в относительной гармонии.
В последние десятилетия развитие технологий, финансового сектора и международной торговли привело к появлению новых форм незащищенности в ведущих капиталистических экономиках, условия жизни становились все более разнообразными, а нестабильность существования ощущалась не только низшими классами, но и средним сословием. Правые преимущественно игнорировали проблему, а левые пытались ее решить посредством государственного вмешательства, невзирая на затраты. В долгосрочной перспективе оба подхода неэффективны. Проводя политику в условиях современного капитализма, следует учитывать тот факт, что неравенство и незащищенность не исчезнут, это неизбежный результат рыночной экономики. Нужно искать пути защиты граждан от последствий – сохраняя динамичность, от которой в первую очередь зависит экономическое и культурное процветание.
МЕРКАНТИЛИЗМ И РАЗВИТИЕ
Капитализм – это система общественно-экономических отношений, основой которых является частная собственность, свободный обмен товарами и услугами, а также использование рыночных механизмов для регулирования производства и распределения товаров и услуг. Некоторые из элементов капиталистического уклада знакомы человечеству с незапамятных времен, но только в XVII–XVIII веках в отдельных странах Европы и Северной Америки они начали действовать как единый механизм. На протяжении истории домохозяйства потребляли большую часть того, что производили, и производили большую часть того, что потребляли. Однако в какой-то момент значительная часть населения в некоторых странах начала покупать большую часть того, что они потребляли, за счет средств, полученных от продажи большей части того, что они производили.
Рост количества домохозяйств, ориентированных на рынок, и так называемое коммерческое общество оказали серьезное воздействие практически на все аспекты человеческой деятельности. До капитализма условия жизни определяли традиционные институты, ставившие выбор и судьбы отдельных людей в зависимость от различных общинных, политических и религиозных структур. Эти институты сводили изменения в обществе к минимуму, поэтому люди не имели возможности существенно преобразить свою жизнь, зато были защищены от превратностей судьбы. С приходом капитализма человек получил большую свободу действий и стал нести большую ответственность за собственную жизнь, чем когда-либо раньше, что снимало ограничения и одновременно пугало, так как могло привести не только к прогрессу, но и к регрессу.
Меркантилизация – переориентация с чисто потребительской рыночной деятельности на свободную – позволила более эффективно использовать время и сосредоточиться на производстве тех товаров, которые пользуются относительно высоким спросом, покупая все остальное у других. В новых формах торговли и производства применялось разделение труда, позволявшее снизить себестоимость предметов домашнего обихода и насытить рынок новыми товарами. Результатом, как писал историк Ян де Фрис, стало то, что современники называли «пробуждением аппетита разума» – расширение субъективных потребностей и их новое субъективное восприятие. Критики капитализма от Руссо до Маркузе порицали постоянный рост потребностей, поскольку человек, по их мнению, становился пленником неестественных желаний. С другой стороны, защитники рынка, начиная с Вольтера, высоко оценивали расширение диапазона человеческих возможностей. По их мнению, удовлетворение растущих желаний и потребностей является сутью цивилизации.
Поскольку мы привыкли воспринимать товары как осязаемые физические объекты, нам сложно оценить, насколько создание и все более дешевое рыночное распространение новых предметов культуры расширило ассортимент средств самообразования. Потому что история капитализма – это еще и история распространения коммуникации, информации и культурных услуг – товаров, которые одновременно предоставляют инструменты мыслительной деятельности и дают пищу для размышлений.
Наиболее ранними товарами современного типа были печатные книги (в первую очередь обычно Библия), снижение цен на которые и их растущая доступность имели даже более судьбоносное значение, чем, скажем, изобретение двигателя внутреннего сгорания. Точно так же распространение газетной бумаги способствовало появлению газет и журналов. Они, в свою очередь, обусловили создание новых рынков в сфере информации и бизнеса по сбору и передаче новостей. В XVIII веке новости из Индии шли до Лондона несколько месяцев; сегодня это занимает мгновения. Книги и новости позволили расширить не только нашу осведомленность, но и воображение, способность сопереживать другим людям и совершенствовать собственные жизненные условия. Таким образом, капитализм и меркантилизация благоприятствовали филантропии и саморазвитию.
В прошлом столетии количество культурных средств развития расширилось благодаря изобретению звукозаписи, кино и телевидения, а с распространением интернета и персональных компьютеров затраты на приобретение знаний и культуры резко снизились. Потому что для тех, кто действительно этого хочет, рост диапазона средств развития дает возможность невероятно расширить свои знания.
ВОПРОСЫ СЕМЬИ
Капитализм открыл широкие возможности для развития человеческого потенциала, однако не все смогли в полной мере воспользоваться ими или добиться успеха. Как формальные, так и неформальные барьеры на пути к достижению равенства возможностей затрудняли определенным группам населения – женщинам, меньшинствам, бедным – доступ к благам капитализма. Но со временем, по мере развития капиталистического общества, барьеры снижались или вообще ликвидировались, поэтому сейчас равноправия больше, чем когда-либо раньше. Существующее сегодня неравенство в меньшей степени обусловлено неравным доступом к возможностям, а скорее связано с неравенством способностей их использовать. А неравенство способностей, в свою очередь, обусловлено различиями в наследственном человеческом потенциале, с которым люди начинают жизнь, а также тем, как семьи и общество обеспечивают развитие человеческого потенциала.
Роль семьи в формировании способности и стремления человека пользоваться средствами саморазвития, которые предоставляет капитализм, трудно переоценить. Семья – это не только место потребления и биологического воспроизводства. Это главная структура, где дети социализируются, получают воспитание и образование, приобретают привычки, которые влияют на их дальнейшую судьбу как людей и субъектов рынка. Используя термины современной экономики, семья – мастерская, в которой производится человеческий капитал.
С течением времени семья сформировала современный облик капитализма, создавая спрос на новые товары. Капитализм тоже неоднократно менял облик семьи, ведь новые товары и средства производства позволяли ее членам иначе расходовать свое время. С появлением в XVIII веке новых потребительских товаров по более приемлемой цене семьи стали уделять больше времени деятельности, ориентированной на рынок, что положительно сказывалось на их потребительской способности. Вначале зарплаты мужской части населения снизились, но суммарные доходы мужей, жен и детей позволяли повысить стандарты потребления. При всем том экономический рост и расширение культурных горизонтов не улучшили жизнь каждого человека и во всех аспектах. Дети представителей рабочего класса могли зарабатывать деньги с самого юного возраста, что поощряло пренебрежительное отношение к их образованию; некоторые новые товары наносили вред здоровью (белый хлеб, сахар, табак, крепкие спиртные напитки) – все это показывало, что растущие стандарты потребления не всегда благотворны и способствуют долголетию. А перераспределение рабочего времени женщин в пользу рынка и в ущерб семье привело к снижению стандартов гигиены и повышению риска заболеваний.
В конце XVIII – начале XIX века происходило постепенное внедрение новых средств производства в экономике. Это был век машин, когда органические источники энергии (человек и животные) заменялись неорганическими (прежде всего паровым двигателем). Чрезвычайно повысилась производительность труда. Ускоренными темпами росла обрабатывающая промышленность с использованием фабрик и заводов, строившихся вокруг новых машин, которые были слишком громоздкими, шумными и грязными, чтобы держать их в домашних условиях. Работа постепенно отделялась от домашнего хозяйства, что в конечном итоге изменило структуру семьи.
Вначале владельцы новых заводов стремились брать на работу преимущественно женщин и детей как более послушных и дисциплинированных. Но ко второй половине XIX века значительно повысился средний уровень и происходил стабильный рост реальных зарплат британских рабочих, а в самой семье возникло новое разделение труда в соответствии с гендерными различиями. Мужчины, которым физическая сила давала преимущество на производстве, работали на заводах за рыночные зарплаты – достаточно высокие, чтобы содержать семью. Однако рынок XIX столетия не обеспечивал услуги, связанные с поддержанием чистоты, гигиены, приготовлением качественной пищи, а также присмотром за детьми. В высшем обществе данный сервис обеспечивался прислугой, но в большинстве семей всем этим занимались жены. В результате получили распространение семьи, созданные по модели «кормилец – хозяйка» с разделением труда по гендерному принципу. Многие достижения с середины XIX до середины XX века, касающиеся здоровья, долголетия и образования, отмечает де Фрис, можно объяснить переориентацией женского труда с рынка на семью, а также переориентацией детства с рынка на образование – дети перестали быть рабочей силой и пошли в школу.
ДИНАМИЗМ И НЕЗАЩИЩЕННОСТЬ
На протяжении почти всей истории главным фактором незащищенности человека оставалась природа. В традиционных обществах, как отмечал Маркс, экономическая система была ориентирована на стабильность – и стагнацию. Капиталистическое общество, напротив, ориентировалось на инновации и динамичность, создание новых знаний, новых продуктов, новых видов производства и распределения. В результате основной очаг незащищенности сместился от природы к экономике.
Гегель отмечал в 1820-х гг., что для мужчин в рыночном обществе, основанном на модели «кормилец – хозяйка», чувство самоуважения и признания другими связано с наличием работы. Это представляло серьезную проблему, потому что на динамичном капиталистическом рынке безработица – жизненная реальность. Разделение труда, созданное рынком, означало, что многие рабочие имели узкую специализацию. Рынок обусловил постоянно меняющиеся потребности, а повышенный спрос на новые продукты означал снижение спроса на старые изделия. Мужчины, чья жизнь была связана с производством устаревших товаров, оказывались без работы и без подготовки, которая позволила бы им найти новую занятость. Механизация производства также привела к потере рабочих мест. Иными словами, с самого начала созидательность и новаторство индустриального капитализма были омрачены незащищенностью рабочей силы.
Маркс и Энгельс описывали динамичность капитализма, незащищенность, повышение потребностей и расширение культурных возможностей в «Манифесте коммунистической партии»: «Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров, она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым днем. Их вытесняют новые отрасли промышленности, введение которых становится вопросом жизни для всех цивилизованных наций, отрасли, перерабатывающие уже не местное сырье, а сырье, привозимое из самых отдаленных областей земного шара, и вырабатывающие фабричные продукты, потребляемые не только внутри данной страны, но и во всех частях света. Вместо старых потребностей, удовлетворявшихся отечественными продуктами, возникают новые, для удовлетворения которых требуются продукты самых отдаленных стран и различных климатов. На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга».
В XX веке экономист Йозеф Шумпетер развил эту точку зрения, заявляя, что капитализм характеризуется «созидательным разрушением», когда новые продукты и формы распространения и организации вытесняют старые. Однако в отличие от Маркса, который видел источник динамизма в бездушном стремлении к увеличению «капитала» (за счет, как он полагал, рабочего класса), Шумпетер сосредоточился на роли предпринимателя, новатора, который вводит новые товары, открывает новые рынки и методы.
Динамизм и незащищенность, вызванные индустриальным капитализмом в XIX веке, привели к появлению новых институтов, позволяющих снизить степень незащищенности, включая общества с ограниченной ответственностью, призванные сократить риски инвесторов; профсоюзы, отстаивающие интересы рабочих; общества взаимопомощи для предоставления займов и ритуального страхования; коммерческое страхование жизни. В середине XX столетия на фоне массовой безработицы и ухудшения экономического положения как следствия Великой депрессии (на фоне политических успехов коммунизма и фашизма, которые убедили многих демократов, что слишком высокая степень незащищенности представляет угрозу для самой капиталистической демократии), западные страны ухватились за идею социального государства. Появились разнообразные комбинации специальных программ, но у новых социальных государств было много общего, в том числе пенсионное обеспечение, страхование от безработицы, а также различные меры поддержки семей.
Экспансия социального государства после Второй мировой войны развернулась в период быстрого роста западных капиталистических экономик. Успехи индустриальной экономики позволили забирать часть прибылей и зарплат на государственные нужды посредством налогообложения. Помогли также и демографические условия в послевоенный период: поскольку модель семьи «кормилец – хозяйка» продолжала доминировать, рождаемость оставалась умеренно высокой, что способствовало благоприятному соотношению активных работников и иждивенцев. Образовательные возможности расширились, элитные университеты стали принимать студентов, учитывая их достижения в учебе и потенциал, все больше детей получали среднее образование. Постепенно устранялись барьеры для полноценного участия женщин и меньшинств в жизни общества. Результатом всех изменений стало временное равновесие, когда развитые капиталистические страны пережили мощный экономический рост, сопровождавшийся высокой занятостью и относительным социально-экономическим равенством.
ЖИЗНЬ В ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКЕ
Для человечества в целом конец XX и начало XXI века стали периодом необычайного прогресса, в немалой степени благодаря распространению капитализма. Экономическая либерализация в Китае, Индии, Бразилии, Индонезии и других странах развивающегося мира позволила сотням миллионов людей выбраться из бедности и стать частью среднего класса. Потребители в более развитых капиталистических странах, таких как США, ощутили в это время резкое падение цен на многие товары – от одежды до телевизоров – и возможность пользоваться широким ассортиментом новых товаров, которые изменили их жизнь.
Вероятно, наиболее заметной из примет времени стали новые средства саморазвития. Как отмечает экономист Тайлер Коуэн, большая часть плодов развития созрела «в наших головах и в наших лэптопах, а не в секторе производства прибыли». Поэтому «ценность интернета в первую очередь ощущается на личностном уровне, и ее нельзя выразить в цифрах производительности». Многие выступления знаменитых музыкантов XX века в любом жанре доступны на YouTube бесплатно. Великие киноленты прошлого столетия, которые раньше изредка демонстрировались в немногочисленных артхаусных кинотеатрах крупных метрополий, каждый может сегодня смотреть в любое время за небольшую месячную плату. Скоро знаменитые университетские библиотеки станут доступны для всех онлайн, за этим последуют и другие беспрецедентные возможности личного развития.
Однако все эти достижения омрачены такими вечно присущими капитализму чертами, как неравенство и незащищенность. В 1973 г. социолог Дэниел Белл отмечал, что в развитом капиталистическом мире знания, наука и технологии приближают так называемое постиндустриальное общество. Промышленность когда-то вытеснила такой важный источник занятости, как сельское хозяйство, заявлял он, теперь же сектор услуг вытесняет промышленность. В постиндустриальной экономике, основанной на знаниях, производство промышленных товаров в большей степени зависит от технологических ресурсов, а не от навыков работников, которые изготавливают и собирают продукцию. Это означало относительный спад востребованности и экономической ценности квалифицированных и низкоквалифицированных рабочих, так же как когда-то произошел спад востребованности и ценности сельхозработников. В такой экономике спросом пользуются научно-технические знания и умение работать с информацией. Революция информационных технологий, которая охватила экономику в последние десятилетия, только усугубила эти тенденции.
Новая постиндустриальная экономика оказала ключевое воздействие на статус и роли мужчин и женщин. Относительное преимущество мужчин в доиндустриальной и индустриальной экономике в значительной степени основывалось на их физической силе – сейчас спрос на нее все меньше. Женщины, напротив, благодаря биологическим особенностям или социализации, получили преимущество по своим человеческим качествам и умению понимать эмоции, что более востребовано в экономике, ориентированной на услуги, а не на производство материальных благ. Доля участия женщин в экономике увеличилась, и их труд ценится выше, соответственно, время, посвященное домашним заботам, «выкраивается» по остаточном принципу.
Это привело к замене семьи с мужчиной-кормильцем и женщиной-хозяйкой на новую модель, где муж и жена оба зарабатывают деньги. И сторонники, и критики прихода женщин в экономику склонны преувеличивать значение в этих изменениях идеологической борьбы феминизма, недооценивая роль, которую сыграли перемены в капиталистическом производстве. Переориентация женского труда отчасти стала возможной благодаря появлению новых товаров, которые сократили время на работу по дому (стиральные машины, сушилки, посудомоечные машины, водонагреватели, пылесосы, микроволновые печи). В свою очередь, чем больше времени уделялось экономической деятельности, тем выше становился спрос на новые товары, ориентированные на домашнее потребление (например, готовая и упакованная еда), расширялся ресторанный бизнес и сети быстрого питания. Это привело к тому, что уход за детьми, пожилыми и больными все чаще передоверяется не родственникам, а нанятым работникам.
Женщины получают образование и профессиональную подготовку более высокого уровня, что сопровождалось сменой социальных норм, регулирующих процесс выбора при соединении семейных пар. В условиях прежней семейной модели «кормилец – хозяйка» женщина делала при выборе партнера ставку на его способность зарабатывать. Мужчины, в свою очередь, ценили в потенциальной супруге умение вести хозяйство. Мужчины и женщины нередко выбирали супругов со схожим уровнем интеллекта, но женщины чаще выходили замуж за мужчин с более высоким уровнем образования и экономическим статусом. С переходом от индустриальной к постиндустриальной экономике, опирающейся на сектор услуг и информацию, женщины присоединились к мужчинам в борьбе за признание, критерием которого является оплачиваемая работа. И работающая пара сегодня чаще всего состоит из ровесников, обладающих примерно равным уровнем образования и сопоставимыми экономическими статусами – так называемые «ассортативные браки».
НЕРАВЕНСТВО НА ПОДЪЕМЕ
Постиндустриальные социальные тенденции оказали существенное воздействие на неравенство. Если семейный доход удваивается на каждой ступени экономической лестницы, то суммарный доход семей, находящихся по ней выше, должен увеличиваться быстрее, чем доход семей, находящихся внизу. Для значительной части семей в нижней части лестницы удвоения доходов не происходило, поскольку относительные зарплаты женщин выросли, а относительные зарплаты менее образованных мужчин-рабочих снизились, последние стали считаться менее подходящими партнерами для брака. Часто ограничения человеческого капитала, из-за которых таким мужчинам сложно трудоустроиться, делает их менее желанными партнерами, не говоря уже о том, что личность мужчины, который хронически находится без работы, претерпевает негативные изменения. Внося все меньший вклад в семейный бюджет, такие мужчины могут оказаться попросту ненужными – отчасти потому, что женщины теперь могут рассчитывать на программы социального государства как на дополнительный, пусть и скромный, источник доходов.
В США среди наиболее заметных явлений последних десятилетий следует назвать стратификацию моделей семьи в различных классах и этнических группах общества. После смягчения законов о разводах в 1960-х гг. количество разведенных пар выросло во всех стратах общества. Но к 1980-м гг. возник новый тренд: количество разводов упало в среде более образованной части населения, в то время как среди менее образованных показатель продолжал расти. Кроме того, более образованные и состоятельные сравнительно чаще вступали в брак. Учитывая роль семьи как инкубатора человеческого капитала, эти тенденции оказали дополнительное воздействие на неравенство. Многочисленные исследования показывают, что у детей, которых воспитывали двое родителей, продолжающих состоять в браке, чаще вырабатывается самодисциплина и уверенность в себе, а это способствует успеху в жизни. В то же время дети (особенно мальчики), выросшие в неполных семьях (или, что еще хуже, с матерью, менявшей временных партнеров), попадают в группу риска.
Это происходило в период все более открытого доступа к образованию и усугубляющейся стратификации рыночных вознаграждений, которые повысили значимость человеческого капитала. Один из элементов человеческого капитала – когнитивная способность: быстрота мышления, способность делать логические выводы, строить закономерности на основе опыта, а также стремление к умственному развитию. Еще один элемент – репутация и социальные навыки: самодисциплина, настойчивость, ответственность. Наконец, третий элемент – фактические знания. Все это особенно важно для того, чтобы занять успешную рыночную нишу в постиндустриальном обществе. Как отмечает экономист Бринк Линдси в книге «Человеческий капитализм», с 1973 по 2001 г. средний годовой рост реального дохода составил лишь 0,3% для людей в нижней пятой части структуры распределения доходов в США по сравнению с 0,8% для людей в средней пятой части и 1,8% для тех, кто находится в верхней пятой части. Аналогичные тенденции превалируют во многих других развитых экономиках.
Глобализация не стала причиной растущего неравенства доходов с человеческого капитала, но обострила эту тенденцию. Экономист Майкл Спенс проводит различие между «ходовыми» товарами и услугами, которые легко импортировать и экспортировать, и «неходовыми». Ходовые товары и услуги все больше импортируются в развитые капиталистические общества из менее развитых капиталистических обществ, где стоимость рабочей силы ниже. На фоне аутсорсинга производства товаров и стандартных услуг зарплаты относительно неквалифицированных и необразованных работников в развитых капиталистических обществах продолжат падать, если этим людям не удастся каким-то образом найти хорошо оплачиваемую работу в неходовом секторе.
ВЛИЯНИЕ СОВРЕМЕННЫХ ФИНАНСОВ
Растущее неравенство усугублялось все большей незащищенностью и обеспокоенностью людей, находящихся и на более высокой ступени экономической лестницы. Одна из тенденций, вызвавших к жизни эту проблему, заключается в том, что экономика превращается в сферу финансовых услуг, прежде всего в США, что привело к созданию так называемого капитализма финансовых менеджеров, по выражению экономиста Хаймана Мински, или «капитализма финансовых учреждений», как его назвал финансовый эксперт Альфред Раппапорт.
Еще в 1980-х гг. финансы являлись существенным, но ограниченным элементом американской экономики. В торговле ценными бумагами (фондовый рынок) участвовали отдельные инвесторы, крупные или мелкие, которые вкладывали собственные средства в акции компаний с хорошими, по их мнению, долгосрочными перспективами. Капитал для инвестиций также предоставляли крупные инвестиционные банки с Уолл-стрит и их иностранные партнеры, но в этом частном партнерстве стороны в первую очередь рисковали собственными деньгами. Ситуация начала меняться, когда для инвестиций стали доступны более крупные пулы капитала и их размещали уже профессиональные финансовые менеджеры, а не сами владельцы.
Одним из источников нового капитала стали пенсионные фонды. За несколько десятилетий после Второй мировой войны, когда крупные американские отрасли превратились в олигополии с ограниченной конкуренцией и огромными внутренними и внешними рынками, доходы и перспективы позволяли им предлагать своим сотрудникам пенсионные программы с заранее определяемыми выплатами, при этом риски брали на себя сами компании. Однако с 1970-х гг. конкуренция в американской экономике возросла, корпоративные доходы стали менее стабильными, и компании (а также различные организации госсектора) решили снизить риски и отдать пенсионные фонды в руки профессиональных финансовых менеджеров, которые должны были обеспечить значительную прибыль. Теперь пенсионные доходы сотрудников зависели не от доходов работодателя, а от судьбы их пенсионных фондов.
Еще одним источником нового капитала стали средства университетов и других неприбыльных организаций, которые существенно возросли – вначале благодаря пожертвованиям, затем ставка делалась на удачное инвестирование. Источником нового капитала стали также частные лица и правительства развивающегося мира, где быстрый экономический рост в сочетании со страстью к накопительству и стремлением к относительно надежным инвестиционным перспективам обеспечили огромный приток средств в финансовую систему Соединенных Штатов.
Под влиянием этих новых возможностей традиционные инвестиционные банки Уолл-стрит превратились в компании, бумаги которых обращаются на бирже. Иными словами, они тоже начали инвестировать не только собственные средства, но и средства других людей – и привязывали бонусы своих партнеров и сотрудников к годовым результатам. В итоге возникла остро конкурентная финансовая система, где доминировали инвестиционные менеджеры, работающие с крупными пулами капитала и получающие оплату в зависимости от способности превзойти конкурентов. Структура материальных стимулов в этой среде заставила фондовых управляющих пытаться максимизировать краткосрочную прибыль, оказывая давление и на топ-менеджеров корпораций. Сужение временных границ создало соблазн повышать мгновенную прибыль за счет долгосрочных инвестиций в исследования и разработки или повышение квалификации персонала компании. Для администраторов и рядовых сотрудников результатом стала постоянная горячка, повышавшая вероятность потери работы и степень экономической незащищенности.
Развитая капиталистическая экономика действительно нуждается в масштабной финансовой системе. Отчасти это простое продолжение разделения труда: делегирование решений по инвестированию профессионалам дает остальному населению ментальное пространство заниматься тем, что у них получается лучше или больше заботит. Усложнение капиталистической экономики означает, что предпринимателям и топ-менеджерам компаний требуется помощь в принятии решений относительно того, когда и как привлекать новые средства. Поэтому частные инвестиционные фирмы, заинтересованные в увеличении реальной стоимости компаний, куда они вкладывают средства, играют ключевую роль в стимулировании экономического роста. Решение этих вопросов, которые полностью овладевают умами финансистов и последствия которых трудно переоценить, требует интеллекта, усердия и энергии, поэтому неудивительно, что специалистам в этой сфере так много платят. Но какими бы ни были выгоды и социальные преимущества, превращение общества в придаток финансов имеет пагубные последствия. Они связаны с ростом неравенства – верхняя часть экономической лестницы поднимается еще выше благодаря огромным бонусам финансовых менеджеров, а также с повышением незащищенности тех, кто находится внизу (из-за сосредоточенности на краткосрочных экономических выгодах в ущерб решению других проблем).
СЕМЬЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ КАПИТАЛ
В современной постиндустриальной среде, для которой характерна глобализация и финансовая экспансия, человеческий капитал играет более важную роль в определении жизненных возможностей, чем когда-либо раньше. Соответственно, возрастает и значение семьи, и каждое поколение социологов заново (и во многом к своему огорчению) обнаруживает, что культурное наследие семьи определяет будущие успехи в школе и на работе. Как полвека назад писал в «Конституции свободы» экономист Фридрих Хайек, главное препятствие для подлинного равенства возможностей состоит в том, что не существует достойной замены интеллигентным родителям или семье, которая способна обогатить эмоционально и духовно. Как отмечается в недавнем исследовании экономистов Педро Карнейро и Джеймса Хекмана, «различия в уровне когнитивных и некогнитивных способностей, зависящие от дохода и происхождения семьи, выявляются довольно рано и сохраняются после. Школа может только увеличить эти различия».
Передаваемые по наследству способности проявляются в различных формах: генетика, забота о ребенке до и после рождения, культурные ориентиры внутри семьи. Денежные вопросы, разумеется, тоже имеют значение, но эти во многом неденежные факторы часто гораздо важнее (большое количество книг в доме точнее предскажет высокие оценки на экзаменах, чем доход семьи). Со временем, поскольку общество организовано в соответствии с принципами меритократии, произойдет конвергенция способностей, прививаемых в семье, и рыночных поощрений.
Образованные родители склонны тратить больше времени и энергии на заботу о ребенке, даже если оба родителя работают. А семьи с мощным человеческим капиталом, скорее всего, с большей пользой смогут применить усовершенствованные средства развития, которые предлагает современный капитализм (в первую очередь потенциал для онлайн-расширения кругозора), не попав при этом в главные ловушки (неограниченный просмотр телевидения, компьютерные игры).
Это влияет на способность детей использовать формальное образование, которое, по крайней мере потенциально, доступно практически каждому независимо от экономического и этнического статуса. В начале XX века среднюю школу оканчивали только 6,4% американских подростков, и лишь один из 400 продолжал учебу в колледже. Таким образом, огромная доля населения обладала способностями, но не имела возможностей, чтобы добиться большего в учебе. Сегодня число окончивших среднюю школу составляет около 75% (пик – около 80% – достигнут в 1960 г.) и почти 40% молодых людей учатся в колледже.
Журнал The Economist недавно повторил старую истину: «В обществе с широким равенством возможностей положение родителей на лестнице доходов не должно сильно влиять на положение детей». Но на самом деле чем больше равенство институциональных возможностей, тем большее значение приобретает человеческий капитал, культивируемый в семье. Как писал политолог Эдвард Банфилд почти 30 лет назад в книге «Нечестивый город: Новое посещение», «все образование построено в пользу ребенка из среднего или высшего класса, потому что принадлежность к среднему или высшему классу означает наличие качеств, которые делают человека особенно восприимчивым к обучению». Повышение качества школ может улучшить общую ситуацию в образовании, но в конечном итоге все это только увеличит, а не уменьшит разрыв в достижениях детей из семей с разным уровнем человеческого капитала. Недавние исследования, призванные показать, что межпоколенческая мобильность в Соединенных Штатах сегодня стала ниже, чем в прошлом (или чем в некоторых европейских странах), игнорируют тот факт, что это может быть побочным результатом расширения равенства возможностей на протяжении нескольких поколений. И в этом смысле США, возможно, просто находятся в авангарде тенденций, которые существуют и в других развитых капиталистических обществах.
РАЗНИЦА В ДОСТИЖЕНИЯХ ГРУПП
Семья – не единственный социальный институт, оказывающий наиболее мощное влияние на развитие человеческого капитала и успех человека на рынке. Следует также учитывать такие факторы, как религия, раса и этническая принадлежность. В 1905 г. в книге «Протестантская этика и дух капитализма» социолог Макс Вебер отмечал, что в религиозно разнородных регионах протестанты обычно более успешны в экономическом плане, чем католики, при этом кальвинисты более успешны, чем лютеране. Вебер объяснял эти различия психологической предрасположенностью, которую закладывает каждая религия. Несколькими годами позже в книге «Евреи и современный капитализм» современник Вебера Вернер Зомбарт предложил альтернативное объяснение различиям в успешности групп, основываясь на культурных и расовых особенностях. В 1927 г. их более молодой коллега Йозеф Шумпетер назвал свою работу «Социальные классы в этнически однородной среде», поскольку был абсолютно уверен, что в этнически неоднородных условиях уровень успешности будет определяться этнической принадлежностью, а не только классом.
Предложенные объяснения не так важны, как сам факт, что разница в достижениях групп является неотъемлемой чертой капитализма, в том числе и на сегодняшний день. В современных Соединенных Штатах, к примеру, выходцы из Азии (особенно если взять их отдельно от уроженцев тихоокеанских островов) обычно добиваются большего, чем белое неиспаноговорящее население, которое, в свою очередь, опережает испаноговорящую группу, а та обходит афроамериканцев. Это касается достижений в образовании, доходов, а также таких семейных показателей, как рождение детей вне брака.
В странах Западной Европы (и особенно в Северной Европе), где уровень равенства выше, чем в США, мы видим более этнически однородное общество. Последние волны иммиграции сделали многие развитые постиндустриальные общества менее этнически однородными и одновременно привели к росту расслоения между общинами, при этом некоторые группы иммигрантов более успешны, чем ранее устоявшееся население. Так, в Великобритании дети китайских и индийских иммигрантов показывают лучшие достижения, чем коренное население, а дети темнокожих выходцев с Карибских островов и пакистанцев обычно заметно им уступают. Во Франции потомки выходцев из Вьетнама обычно вырываются вперед, а уроженцы Северной Африки, напротив, плетутся в хвосте. В Израиле дети иммигрантов из России демонстрируют лучшие результаты, а дети из эфиопских семей заметно отстают. В Канаде дети китайцев и индийцев успевают гораздо лучше, чем выходцы с Карибских островов и из Латинской Америки. Все это можно объяснить разницей классовых и образовательных основ в тех странах, откуда прибыли иммигрантские группы. Но поскольку сами общины являются переносчиками и инкубаторами человеческого капитала, схемы сохраняются независимо от времени и места.
В случае с Соединенными Штатами иммиграция значительно больше усугубляет неравенство в связи с тем, что экономический динамизм, культурная открытость и географическое положение страны привлекает не только лучших и самых одаренных, но и наименее образованных. В результате верхушка экономической лестницы поднимается еще выше, а нижняя часть опускается все ниже.
ПОЧЕМУ ОБРАЗОВАНИЕ – НЕ ПАНАЦЕЯ
Осознание роста экономического неравенства и социального расслоения в постиндустриальном обществе, естественно, вызвало дискуссию о том, что же с этим делать. В американском контексте практически все дают один ответ – образование.
Одна линия аргументации ставит во главу угла колледж. В соответствии с этой логикой разрыв между жизненными возможностями тех, кто окончил колледж, и тех, кто не смог этого сделать, увеличивается, поэтому как можно больше людей должны учиться в колледже. К сожалению, несмотря на растущий процент американцев, посещающих колледж, их знания не обязательно увеличиваются. Значительное число студентов просто не готовы к учебе на уровне колледжа, многие бросают ее, так и не получив диплом, другие все же его получают, но стандарты знаний гораздо ниже, чем обычно это связывается с наличием диплома колледжа.
Наиболее вопиющие расхождения показателей успеваемости наблюдаются еще до уровня колледжа, на стадии окончания средней школы, а серьезные различия результатов (в зависимости от класса и этнической группы) заметны еще раньше – в начальной школе. Поэтому вторая линия аргументации касается начального и среднего образования. Предлагается выделять школам больше средств, предоставлять родителям более широкий выбор, чаще тестировать школьников и совершенствовать работу преподавателей. Некоторые или даже почти все эти меры можно назвать желательными, но совсем по иным причинам. Дело в том, что ни одна из предложенных мер не привела к существенному сокращению имеющейся пропасти между учащимися (и социальными группами) – само по себе формальное школьное образование играет довольно незначительную роль в создании или устранении неравенства достижений.
Разрывы, по-видимому, обусловлены различным уровнем человеческого капитала, которым обладают дети, придя в школу – отсюда возникает третья линия аргументации, связанная с более ранней и интенсивной социализацией детей. Здесь часто предлагается выводить детей из привычной семейной обстановки и помещать в дошкольные учреждения на возможно долгое время (программы Head Start, Early Head Start) или даже ресоциализировать целые районы (проект «Детская зона Гарлема»). Существуют отдельные успешные примеры, но пока не ясно, подходят ли они для реализации, скажем, в национальном масштабе. Многие такие программы демонстрируют краткосрочное повышение когнитивных способностей, но затем показатели снижаются, а оставшиеся положительные показатели находятся на уровне погрешности. С большим основанием можно говорить о том, что улучшаются некогнитивные навыки и черты характера, важные для экономического успеха. Но это происходит ценой значительных затрат и инвестиций, а также привлечения ресурсов, которые изымают у более успешной части населения (таким образом, снижается объем ресурсов, доступных для этих людей) либо перенаправляют с других программ, которые могли принести потенциальную пользу.
По всем этим причинам неравенство в развитом капиталистическом обществе растет и является неизбежным, по крайней мере на данный момент. На самом деле один из самых ярких результатов современных социологических исследований заключается в том, что с увеличением разрыва между семьями с высоким и низким доходом разрыв достижений в образовании и занятости между детьми из этих семей возрос еще больше.
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?
Капитализм сегодня продолжает производить блага и предоставлять все больше возможностей для самообразования и личного развития. Однако сейчас как никогда плюсы сочетаются с минусами, главными из которых являются растущее неравенство и незащищенность. Как точно подметили Маркс и Энгельс, капитализм от других социально-экономических систем отличают «беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений, вечная неуверенность и движение».
В конце XVIII века величайший американский теоретик и практик политэкономии Александр Гамильтон поделился глубокими наблюдениями по поводу неизбежной двойственности социальной политики в мире созидательного разрушения: «Удел человека, заложенный самим Провидением, заключается в том, что к любому благу, которым он пользуется, примешивается зло, любой источник счастья становится источником невзгод, кроме Добродетели – единственного чистого блага, которое разрешено человеку в его мирском существовании… Истинный политик… отдает предпочтение тем институтам и планам, которые делают людей счастливыми в соответствии с их естественными устремлениями, которые преумножают источники индивидуального пользования и увеличивают национальные ресурсы и мощь, стараясь в каждом случае использовать все составляющие, которые подойдут для предупреждения или исправления зол, вечно сопутствующих мирским благам».
Сейчас, как и тогда, вопрос состоит в том, как сохранить земные блага капитализма и при этом изыскать средство для предупреждения и исправления зол, которые всегда им сопутствуют.
Одним из возможных решений проблемы растущего неравенства и незащищенности является простое перераспределение доходов от верхов к низам экономики. Однако на этом пути есть два препятствия. Во-первых, те же силы, которые привели к росту неравенства, со временем укрепятся, требуя все больше или в крайнем, агрессивном, случае нового перераспределения. Во-вторых, в определенный момент перераспределение вызывает негодование, и факторы, стимулирующие экономический рост, перестают работать. Определенная степень пострыночного перераспределения через налоги возможна и даже необходима, но каков идеальный вариант – безусловно, вызовет споры, и в любом случае это не решит всех проблем.
Второе решение – с помощью государственной политики сократить разрыв между индивидом и группой путем предоставления преференций отстающим – может оказаться хуже самой болезни. Несмотря на благие намерения, специально введенные преимущества для определенных категорий граждан неизбежно вызовут чувство несправедливости у остальной части населения. Еще большую цену придется заплатить с точки зрения экономической эффективности, поскольку по определению такая политика приведет к продвижению менее квалифицированных работников на позиции, которым они не соответствуют, хотя и заслуживают. Точно также запрет на использование критерия заслуг в образовании при приеме на работу и выдаче кредита просто потому, что это оказывает «дифференцированное воздействие» на судьбу различных групп или способствует неравенству социальных результатов, неизбежно скажется на качестве образовательной системы, трудовых ресурсов и экономики в целом.
Третье решение – поощрение постоянных и полезных для всех экономических инноваций – выглядит более многообещающим. Сочетание интернета и компьютерной революции может оказаться сопоставимым с появлением электричества, которое коренным образом изменило все сферы деятельности, беспрецедентно трансформировав общества в целом. Кроме всего прочего интернет радикально повысил скорость передачи знаний. А знания, как известно, являются ключевым фактором капиталистического экономического роста по меньшей мере с XVIII века. Если прибавить к этому потенциал других сфер деятельности, находящихся пока в зачаточном состоянии, таких как биотехнологии, биоинформатика и нанотехнологии, то перспективы будущего экономического роста и дальнейшего улучшения жизни человека покажутся вполне радужными. Тем не менее даже дальнейшее продвижение инноваций и возобновление экономического роста не смогут ликвидировать или существенно сократить социально-экономическое неравенство и незащищенность, потому что различия между индивидами, семьями и группами сохранят свое влияние на развитие человеческого капитала и профессиональные достижения.
Что сделать, чтобы капитализм продолжал оставаться легитимным и привлекательным для всего населения – тех, кто находится на нижней и средней ступени социально-экономической лестницы, а также рядом с вершиной, т.е. и проигравших, и победителей? Необходимо проводить и при необходимости реформировать государственные программы, помогающие уменьшить незащищенность, смягчить провалы на рынке и поддерживать равенство возможностей. Такие программы уже существуют во многих странах развитого капиталистического мира, включая Соединенные Штаты, и правым следует признать, что они служат важнейшей цели и должны быть сохранены, а не урезаны. Государственные расходы на социальное обеспечение – это адекватный ответ на некоторые проблемные черты капитализма, а не «чудовище», которое надо «морить голодом».
К примеру, такие меры, как соцзащита, страхование от безработицы, талоны на питание, налоговые зачеты за заработанный доход, программа медицинского страхования (Medicare), программа медицинской помощи (Medicaid) и новые гарантии по Закону о доступном медицинском обслуживании прежде всего предлагают помощь и комфорт тем, кто менее успешен и больше подвержен риску в условиях современной экономики. Невозможно представить, что потребность в подобных программах снизится. А сокращать их, когда неравенство и незащищенность возросли, означает проявить равнодушие. И если ничто иное, так хотя бы разумный эгоизм тех, кто получает наибольшую выгоду от жизни в динамичном капиталистическом обществе, должен заставить их задуматься над тем, насколько опрометчиво не поделиться частью своей рыночной прибыли в целях достижения длительной социальной и экономической стабильности. Государственные социальные программы нуждаются в структурных реформах, но правые должны признать, что в меру щедрое социальное государство нужно сохранить, и по вполне разумным причинам.
Левым, в свою очередь, следует понять, что агрессивные попытки ликвидировать неравенство могут оказаться слишком затратными, но тщетными. Даже успешность в прошлом попыток уменьшить разрыв в равенстве возможностей – в том числе путем расширения доступа к образованию и ликвидации различных форм дискриминации – означает, что в современном развитом капиталистическом обществе нетронутый человеческий потенциал великодушия крайне редок. Поэтому излишняя настойчивость в продвижении равенства вряд ли приведет к таким значительным результатам, как в прошлом, хотя затраты будут гораздо больше. А поскольку подобные программы подразумевают перераспределение ресурсов путем изъятия их у тех, кто обладает большим человеческим капиталом, и передачи их тем, у кого его меньше, а также отказ от критерия заслуг и достижений поставит заслон на дальнейшем динамичном развитии экономики и росте, от которых зависит существующее социальное государство.
Таким образом, главная проблема государственной политики в развитом капиталистическом мире состоит в том, чтобы поддерживать уровень экономического динамизма, обеспечивать рост всеобщего благосостояния, не сокращая при этом расходы на социальные программы. Тем самым жизнь граждан в условиях растущего неравенства и незащищенности будет оставаться приемлемой. Разные страны предлагают различные подходы к решению этой проблемы в зависимости от своих приоритетов, традиций, масштабов, демографической и экономической ситуации. (Заблуждение состоит в том, что, когда дело касается государственной политики, правительства могут с легкостью перенимать опыт друг друга.) Точкой отсчета мог бы стать отказ и от политики привилегий, и от политики, нагнетающей напряженность, создание четкого представления о том, что такое капитализм, без его идеализации или демонизации.
