Тенденция, набирающая силу в Восточной Азии, вызывает серьезную обеспокоенность – напряженность вокруг островов в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях таит опасность перерастания в полномасштабный вооруженный конфликт. К числу системных факторов, негативно воздействующих на ситуацию в Восточной Азии, относится неурегулированность вопроса о морских границах и линиях разграничения исключительных экономических зон (ИЭЗ). Если сухопутные границы между государствами за редким исключением достаточно давно демаркированы и закреплены международными соглашениями, то морские в значительной степени остаются неопределенными. По некоторым оценкам, около половины протяженности существующих морских границ являются спорными.
Вода опаснее суши
В постбиполярную эпоху в характере и формах территориальных споров произошел качественный сдвиг. Сдерживающий момент, связанный с вовлеченностью большинства стран Восточной Азии в орбиту ядерного противостояния сверхдержав, отошел на задний план. Освободившись от «привязки» к одному из двух противостоящих лагерей, государства региона теперь существенно меньше руководствуются соображениями мирополитического контекста и больше – собственными интересами, в том числе внутриполитическими, часто эгоистическими и игнорирующими требования международной безопасности.
Между тем деструктивный потенциал морских конфликтов больше, нежели сухопутных. В мире устоялась точка зрения, согласно которой захват чужих территорий военным путем и их удержание оккупационными войсками в современную эпоху неприемлемы, так как чреваты не только многочисленными человеческими жертвами, но и перерастанием в полномасштабный ядерный конфликт. Для Восточной Азии, кроме того, особое значение имеет тот факт, что на фоне сложной и во многом запутанной ситуации с военно-блоковой системой безопасности в сухопутный конфликт с большей вероятностью могут быть втянуты ядерные державы, даже не являющиеся участниками морских споров.
В противоположность этому «битва на море» не столь разрушительна, но в чем-то более эффективна – военно-морскими флотами, менее многочисленными, чем сухопутные силы, можно контролировать большие территории и достигать более амбициозных целей, в том числе геополитических.
К тому же в морской войне используются средства «двойного назначения», включая рыболовецкий и промысловый флот, корабли береговой охраны, исследовательские суда и т.д. К подобной тактике, кстати, прибегает Китай, активно применяющий альтернативные формы «псевдовоенного» давления в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях. Кроме того, действия на море не обязательно сопровождаются постоянным военным присутствием – во многих случаях для достижения цели достаточно лишь демонстративно зайти в чужую акваторию.
О широком распространении указанной точки зрения в политической и военной элитах стран Восточной Азии свидетельствует ее активное применение на практике – в регионе набирает обороты гонка военно-морских вооружений, заметно превосходящая процесс наращивания сухопутных сил. В 2013 г. на воду спущен первый авианосец ВМС Китая, проходящих период активной модернизации. К 2020 г. Китай примет на вооружение 70 обычных и атомных ударных подводных лодок, 84 эсминца и фрегата, два авианосца и ряд других боевых кораблей и катеров. От Китая не отстают и соседние страны – Япония, Южная Корея, Вьетнам, Филиппины, Индонезия.
Гонка военно-морских вооружений, подстегиваемая периодическим обострением напряженности вокруг спорных территорий, ведет к усугублению вооруженной конфронтации, снижению уровня международной безопасности и повышению риска неспровоцированного вооруженного конфликта. Возникает порочный круг. С одной стороны, напряженность в связи с территориальными конфликтами в Южно- и Восточно-Китайском морях, сохраняющаяся на протяжении многих десятилетий, не позволяет нормализовать отношения между государствами. С другой стороны, проблемы морских границ невозможно решить в отсутствие спокойной и доброжелательной обстановки и на фоне взаимного недоверия.
Особенность морских конфликтов в Восточной Азии последнего времени заключается также в том, что на них, как правило, наслаивается гораздо более широкий комплекс проблем, нежели вопросы размежевания территорий и экономических зон. Речь идет в первую очередь об исторических претензиях, связанных с болезненными воспоминаниями колониального прошлого и периода Второй мировой войны. Свою роль играют и факторы геополитического и экономического соперничества, в ходе которого существенно меняется общая расстановка сил – державы, прежде сохранявшие экономическое и военное лидерство, уступают позиции конкурентам. Так, по мере относительного усиления Китая размываются региональные позиции США, Японии, да и России, в результате чего в региональной повестке дня появляются новые акценты. Например, когда КНР была относительно слаба экономически, вопросы суверенитета не выходили на передний план ее политики по отношению к соседям, преобладали мотивы экономического сотрудничества. Однако по мере роста совокупной мощи Пекин стал активно выдвигать территориальные претензии.
Ситуация осложняется тем, что во многих, казалось бы, двусторонних конфликтах на деле участвуют несколько акторов. Все чаще трения становятся выражением геополитического противостояния США и их союзников, с одной стороны, и Китая – с другой. Подобная биполярность воспроизводит ментальные стереотипы холодной войны, которые по-прежнему сильны во внешнеполитическом истеблишменте как Китая, так и Соединенных Штатов. Не только военные, но и дипломаты, политики, лидеры общественного мнения двух государств продолжают искренне верить в cуществование «врага», любые действия которого подчиняются логике «игры с нулевой суммой» и представляют угрозу национальным интересам.
Поиск разрешения морских споров обременен тем, что морские границы регулируются различными видами законодательства, и во многих случаях допускают разную трактовку. Так, Конвенция ООН по морскому праву, вступившая в силу в 1982 г., позволяет провести разграничение исключительных экономических зон как по срединной линии, так и по линии шельфа, что фактически перекладывает бремя ответственности на международные судебные органы. Между тем страны Восточной Азии неохотно идут на рассмотрение территориальных проблем в судах, например, в Международном суде ООН. Связано это с тем, что Международный суд ООН отдает приоритет существующей договорной базе, которая в регионе практически отсутствует. В этом случае на первый план выходят такие моменты, как наличие и продолжительность эффективного административного контроля над спорными территориями, факты, свидетельствующие об их экономическом освоении, и, в меньшей степени, чисто географические показатели (методы определения срединной линии, целостность хребтов, архипелагов, шельфов и проч.).
Однако большинство государств – участников конфликтов предпочитают оперировать аргументами, связанными с историческими правами той или иной нации. В ход идут, например, старые карты, созданные еще до заключения первых договоров о границе, исторические хроники и т.д. К таковым, в частности, относятся «линия девяти пунктиров» на тайваньских картах 1947 г., по которым практически вся акватория Южно-Китайского моря относится к Китаю, или старые хроники, свидетельствующие о включении архипелага Сэнкаку/Дьяоюйдао в зону экономических интересов Китая еще четыре столетия назад. Подобные же аргументы нередко выдвигают Россия и Япония в диспуте о «северных территориях». Необходимо учесть, однако, что такие доводы не имеют правовых последствий и оказывают, скорее, морально-психологическое воздействие, создавая соответствующий настрой общественного мнения.
Катализатором конфликтов служат и внутриполитические соображения. Нередко провоцирующим фактором выступают медиа, раздувающие из искры локальных, зачастую малозначимых инцидентов пламя националистических эмоций. Иногда правительства, неспособные справиться с насущными социально-экономическими проблемами и испытывающие дефицит внутренней поддержки, подогревают интерес к территориальным спорам, надеясь заработать дополнительные очки. Ситуация в ряде случаев усугубляется тем, что власти проявляют чрезмерную мягкость и не могут взять кризисную ситуацию под контроль. Даже небольшие стычки, происходящие против воли администрации (например, высадки националистических групп на острова), могут легко перерасти в полномасштабное военное противостояние.
Поиску взаимоприемлемых решений препятствуют соображения государственного престижа. Многие региональные лидеры опасаются, что любая уступка или даже отход от жесткой позиции будут восприняты как проявление слабости, причем в глазах не только и не столько вовлеченного в конфликт государства, сколько третьих стран. Боязнь «эффекта домино» провоцирует неуступчивость даже в том случае, когда проявление гибкости ради стратегических интересов добрососедства вполне возможно. В результате территориальный вопрос сохраняет конфронтационный потенциал, оставаясь постоянным источником нестабильности.
А ведь на кону не столько сами территории, представляющие собой во многих случаях лишь скалы посреди океана, сколько колоссальные экономические богатства – морепродукты, углеводороды, различные рудные ресурсы и т.д. Конфронтационная составляющая споров не позволяет его участникам (в том числе и тем, под чьим контролем находится та или иная территория) осуществлять проекты экономического освоения на спорных территориях, даже если одна из сторон не признает самого факта наличия подобного спора. При этом оглядываться на реакцию сторон конфликта вынуждены и третьи страны, которые могли бы принять участие в реализации того или иного экономического начинания. Например, Россия волей-неволей должна думать о том, как КНР отреагирует на участие российских компаний в совместных с Вьетнамом проектах освоения нефтяных ресурсов в Южно-Китайском море. Это, в свою очередь, отдаляет перспективы успеха, нанося прямой ущерб всем участникам противостояния.Лучше доброй ссоры?
Между тем основные государства региона постепенно приходят к заключению о необходимости налаживания механизмов урегулирования споров. В 2013 г. произошли определенные сдвиги. Надежду у многих вызвала в июне встреча в Калифорнии президента США Барака Обамы и председателя КНР Си Цзиньпина, которая длилась рекордные восемь часов. Между Соединенными Штатами и Китаем заработали несколько диалоговых форматов (например, стратегический и экономический диалог), где обсуждаются проблемы Корейского полуострова, кибербезопасности, взаимных инвестиций. Однако по-прежнему повисает в воздухе ключевой вопрос о том, удалось ли политическому руководству двух стран достигнуть договоренности, пусть неформальной, относительно предотвращения неконтролируемого развития ситуации в Восточно-Китайском море.
Конфликт вокруг островов Сэнкаку/Дьяоюйдао требует, безусловно, особого внимания. Это связано и с огромным значением японо-китайских связей в региональной системе международных отношений, и с гигантским деструктивным потенциалом, который таит в себе данный конфликт для региональной стабильности. Ясно, что спор не имеет перспектив решения в обозримом будущем, поскольку ни одна из сторон, скорее всего, не смягчит позицию. Маловероятным представляется даже то, что Токио признает территориальную проблему как таковую.
Между тем конфликт уже перерос в стадию, когда многое будет зависеть не только от политической воли руководства, но и от выдержки и хладнокровия военного командования, в том числе среднего звена. Вооруженное столкновение может случиться совершенно неожиданно. В январе 2013 г. японская сторона обвинила Пекин в использовании боевого радара, который, по ее утверждению, был наведен китайским военным кораблем на японский сторожевой катер. Активное применение обеими сторонами беспилотников для контроля воздушного пространства спорных территорий создает опасность неспровоцированного столкновения в результате сбоя техники.
Новый виток напряженности начался в октябре 2013 г., когда правительство Китая объявило о создании «зоны воздушной обороны» над широкими акваториями Восточно-Китайского моря, в том числе и над спорными островами. Пекин потребовал, чтобы в МИД КНР заблаговременно представлялись полетные планы, а экипажи судов находились на связи в момент прохода над указанной зоной. В ответ японские авиакомпании JAL и ANA заявили об отказе подчиняться предписаниям китайской стороны, хотя несколько авиакомпаний третьих стран взяли под козырек. 26 ноября в эту зону без предварительного уведомления демонстративно вошли два стратегических бомбардировщика США. В игру активно включился Сеул, заявивший свои претензии к соседям в связи с тем, что, по его мнению, на акватории, которые он считает своими, накладываются зоны ответственности Токио и Пекина.
Ясно, что джинна уже не загнать обратно в бутылку. По всей видимости, в дальнейшем для Китая патрулирование вокруг Сэнкаку станет рутинной практикой, а Японии придется если не смириться с этим, то привыкнуть к постоянному китайскому присутствию в спорных акваториях. Таким образом, вопрос в том, как наладить механизмы предотвращения эскалации напряженности, сопровождающей эту практику, в стадию вооруженного конфликта.
Ясно, что механизмы пока несовершенны. Их лишь предстоит выработать, причем не на двустороннем, а на многостороннем уровне. Новый «кодекс поведения» может включать пункты, согласно которым в спорные воды с обеих сторон не будут допускаться любые боевые единицы регулярных вооруженных сил. Примечательно, что китайцы пока проводят патрулирование кораблями береговой охраны, которая с недавних пор взяла на себя функции контроля над морским промыслом, океанографическими исследованиями, таможенной службой и пограничной охраной. Именно это ведомство становится ключевым агентом КНР в реализации политики в отношении Сэнкаку.
Кроме того, речь может идти о недопущении на спорные острова, причем как с китайской, так и с японской стороны, членов националистических организаций. Опыт прошлого показывает, что высадки националистов сопровождаются риском прямых стычек с японской береговой охраной. Если столкновение повлечет за собой человеческие жертвы, это неизбежно вызовет новый всплеск враждебности, что многократно повышает вероятность конфронтации (в том числе военной), поскольку японские и китайские руководители находятся, пусть и в разной степени, в зависимости от общественного мнения. Недавние опросы показали, что около 90% граждан Японии и Китая негативно относятся к стране-партнеру.
О стремлении японской стороны наладить подобные механизмы свидетельствует упорство и настойчивость, с которыми Токио летом 2013 г. добивался от китайцев согласия на встречу на высшем уровне. Несмотря на продолжавшуюся практику нарушения морского пространства вокруг спорных островов китайскими кораблями береговой охраны, визиты токийских эмиссаров в Пекин следовали один за другим. Премьеру Синдзо Абэ даже пришлось наступить на горло собственной песне и воздержаться от посещения храма Ясукуни 15 августа, когда в Японии вспоминают окончание Второй мировой войны. Однако единственным результатом всех усилий стала короткая неформальная беседа между лидерами двух стран в сентябре 2013 г. на полях саммита «двадцатки» в Санкт-Петербурге.
Для Китая, который также понимает важность снижения конфронтационного настроя в отношениях с Токио, согласие на встречу в верхах, тем не менее, становится своего рода разменной монетой. КНР неоднократно заявляла о том, что главным условием проведения саммита является признание Японией проблемы Сэнкаку как таковой. В Пекине понимают, что Токио не может пойти на такой шаг по принципиальным соображениям – это подорвало бы его позиции в споре. Однако у Китая появляется возможность, решившись на «уступку» (например, согласившись на саммит без выполнения японской стороной указанного условия), добиться преимуществ на других направлениях.
Немалое значение будет иметь ситуация вокруг нефтяных месторождений, расположенных вдоль срединной линии между исключительными экономическими зонами двух стран. В 2008 г. Япония и Китай договорились начать совместное освоение шельфа, однако соглашение не воплотилось в жизнь. Если кто-либо начнет разработку явочным порядком, действуя со своей стороны срединной линии, это будет воспринято по другую ее сторону как пощечина, что немедленно приведет к новому витку эскалации напряженности.
Россия постоянно обращает внимание на то, что только многосторонний режим с участием всех стран региона приведет к снижению уровня общей напряженности и структурной нестабильности в Восточной Азии. Стоило бы подумать о системе перекрестных договоров между всеми странами региона, которые позволяли бы контролировать выполнение обязательств другими участниками. Кстати, это позволит малым и средним странам чувствовать себя в большей безопасности и не прибегать к услугам крупных военных держав для обеспечения ее гарантий. Иными словами, многосторонний подход является залогом предотвращения углубления военно-политического противостояния на блоковой основе.
