Весьма возможно, что мировой экономический кризис, начавшийся в 2008 году, является последним доказательством того, что глобальная экономика приобретает собственную субъектность, то есть способность самостоятельно определять свое развитие и поведение составных элементов. Если это так и, что наиболее интересно, данные элементы не являются государствами, то все предпринимаемые сейчас попытки вывести мировую экономику из кризиса могут в лучшем случае завершиться лишь временной стабилизацией.
Возникновение мировой экономической системы признается всеми, но мы не в состоянии четко определить элементы, образующие ее структуру. Без выделения таких элементов – опорных точек анализа – любые политические и научные дискуссии о способах оздоровления глобального рынка будут распадаться на обсуждение частных вопросов. А проблемы, которые необходимо разрешить, имеют далеко не частный характер.
Субъектность системы международных политических отношений признана давно. В качестве ее составных элементов выступают суверенные государства. В этой роли их юридически закрепила система соглашений, которые подвели черту под Тридцатилетней войной в Европе (1618–1648). С этого момента политическая картина мира была в целом завершена. Возникновение в XX веке множества т. н. негосударственных игроков – международных институтов, транснациональных неправительственных организаций и пр. – ситуацию в корне не изменило.
Только государство является международным игроком и обладает правом на насилие. Что бывает с теми, кто претендует на те же функции, мы могли наблюдать на примере борьбы с международным терроризмом. Попытка негосударственного игрока («Аль-Каида») осуществить массовое убийство мирных граждан, то есть присвоить себе исключительно государственную прерогативу, и установить контроль над значительной территорией, пусть даже и в «медвежьем углу» Среднего Востока, привела к невиданному ранее единодушию всех государств вне зависимости от их внутриполитической организации.
Аксиомой является и то, что национальная безопасность – главная забота любого государства – является производной от структуры международных отношений. Чем стабильнее структура, то есть чем более постоянно положение элементов-государств и соотношение сил между ними, тем меньше угроз она несет для выживания каждой из стран. Возможна ли такая постановка вопроса в области мировой экономики и является ли жизнеспособность каждого отдельного субъекта экономической деятельности (как ближайший аналог национальной безопасности отдельной страны) производной от структуры мировой экономики, в целом остается под вопросом.
СИСТЕМА И СТРУКТУРА
Рождение понятий «система» и «структура» как самостоятельных явлений, не зависящих от воли государств и их лидеров, положило начало современной науке о международных отношениях. Решительный шаг к ее отделению от науки о внешней политике стал возможен именно через признание того, что система международных отношений функционирует по своим законам и правилам (первенство здесь принадлежит американскому исследователю Кеннету Уолтцу). Эти правила можно осмыслить в теоретической дискуссии, что, собственно, и делает теорию применимой на практике, но они мало связаны с индивидуальными предпочтениями государств и политиков, что также облегчает работу ученых.
Возможно, именно признание аналогичной по своим качествам субъектности мировой экономической системы ляжет в основу нового научного направления, представители которого смогут, наконец, оторваться от сугубо национальной почвы и перейти на более высокий уровень абстракции. Необходимость этого очевидна, поскольку отсутствие общей теории ведет к бессистемности анализа и неспособности дать ответ на важнейшие вопросы.
Пока же любой студент-первокурсник экономического факультета с уверенностью скажет, что мировая экономика – это сумма всех на-циональных экономик плюс глобализация и международное разделение труда. Даже у наиболее авторитетных авторов анализ причин и протекания современного экономического кризиса распадается на рассуждения об ошибках и успехах экономической политики отдельных стран, равно как и на упоминание о не до конца изученном, но явно негативном влиянии финансовой глобализации.
Также существует понимание мировой экономики как общей, универсальной связи между национальными хозяйствами – системы международных экономических отношений. В этом случае, однако, мировая экономика, несмотря на свой универсальный характер, становится только одним из видов взаимосвязей между государствами (национальными хозяйствами) и соответственно подчиняется законам международных политических отношений.
Вместе с тем даже начинающий политолог знает, что определить международные отношения как сумму внешних политик стран мира либо комплекс политических взаимосвязей между странами можно было только во времена Макиавелли. За 500 лет, прошедших со времен великого флорентинца, мир и наши представления о нем качественно усложнились. Появились нормы и понятия, разделяемые существенными группами научного сообщества. Но экономическая наука не располагает даже приблизительными представлениями об общих законах развития глобальной экономики.
ХАОС И УПОРЯДОЧЕННОСТЬ
Главное, что поражает специалиста по международным политическим отношениям, наблюдающего за дискуссией о путях преодоления глобального кризиса, – это царящий там хаос. Никто, включая лауреатов Нобелевской премии, не может исчерпывающим образом объяснить, почему кризис приобрел глобальный характер, а также какие факторы лежат в основе перетекания отраслевых и региональных проблем за пределы своих естественных границ.
Еще меньше уверенности наблюдается в части предлагаемых рецептов. Как правило, они заканчиваются рекомендациями действовать на сугубо региональном или отраслевом уровне. Не более целостной выглядит и политика ведущих стран мира. Решения, принимаемые в рамках «Большой двадцатки» – «концерта» экономических властей начала XXI века – могут в лучшем случае привести к координации национальных политик. Что, кстати, только повышает масштабы государственного вмешательства в экономику и суверенизации рынков.
Наиболее радикальным ответом на существующее положение дел стало бы установление полного контроля государств над экономической деятельностью, что с позиций сегодняшнего дня представляется неприемлемым. Правда, отдельные аргументы в пользу того, что мировая экономическая система может гипотетически опираться на изолированные элементы, появились в дискуссии еще за год-два до всемирного экономического кризиса. Так, французский ученый Тьерри де Монбриаль писал: «Возможен ли менее драматичный сценарий? Я думаю, да. Для начала, например, следует перекрыть каналы свободного передвижения капитала, что технически возможно».
По степени упорядоченности и определенности понятий и элементов глобальная экономическая система пребывает в состоянии, сравнимом с тем, в котором система международных политических отношений находилась, как минимум, сто лет назад. Но в мировой политике начала XX столетия все же присутствовали четко определяемые элементы – государства.
Вместе с тем всеобщий характер экономического кризиса и следующей за ним депрессии ставит вопрос не просто о целостности мировой экономической системы. Гораздо важнее, что речь может идти о ее независимости от национальных властей, руководства крупнейших игроков рынка и его рядовых участников. У экономической науки и практики отсутствуют способность и возможность даже на теоретическом уровне четко определить круг элементов этой системы и соответственно принять меры для стабилизации их положения, что неизбежно ведет к хаосу. А последствием реакции на хаос, как учит недавняя российская история, зачастую является снижение степени свободы индивидуальных и коллективных игроков.
Результатом хаоса мировой политики стала Первая мировая война. К началу XX века формирование структурных элементов системы международных отношений – суверенных государств – приблизилось к завершающей фазе. В дальнейшем речь шла только об установлении и поддержании баланса в отношениях между великими державами и сдерживании попыток одной из них установить гегемонию. Возникла многополярная, затем биполярная и (после краткого «момента однополярности» в начале 1990-х годов) вновь многополярная структура мировой политики.
Сама же система международных отношений окончательно обрела субъектность – способность самостоятельно определять свое развитие и поведение составных элементов. Основой этой субъектности является единообразие элементов – суверенных государств. Главной целью функционирования системы является поддержание международной стабильности – баланса сил между ведущими государствами. Те в свою очередь определяют мировую военно-политическую структуру и способы управления происходящими в ней процессами. Важнейшая задача этого коллективного управления – поддержание мира и стабильности.
Отметим, однако, что даже в наиболее эффективном своем проявлении управляемость мира есть не более чем способность государств временно воздерживаться от перехода конкуренции – постоянной борьбы за гегемонию – в стадию военного противостояния. Средствами такого воздержания исторически выступали межгосударственные договоры с ограниченным сроком действия, бессрочные договоры, подобные тем, что подвели итог Тридцатилетней войны и известны нам под названием «Вестфальская система», международные институты и политико-правовые режимы. Во всех случаях их появление было связано с достижением участниками международных отношений определенного баланса сил.
ПОИСКИ ОТВЕТСТВЕННОГО ЭЛЕМЕНТА
Ничего подобного не наблюдается в мировой экономике. Прообразом универсальной структуры могли бы быть Бреттон-Вудская система и модель экономических отношений в западном сообществе эпохи холодной войны. Сейчас некоторые признаки универсальной структуры наблюдаются в отдельных отраслях, в частности финансах либо торговле. Хотя и здесь, если взять, к примеру финансы, формированию единой структуры препятствует раздвоенность игроков и их интересов. Как пишет профессор Владимир Евстигнеев, «суверенный субъект выступает от имени потребителей услуг, крупные компании – от имени производителей (поставщиков услуг), и в целом раздвоенность непреодолима. Единой субъектности не может быть никогда».
Именно поэтому универсальные международные финансовые организации представляют лишь одну категорию участников международной финансовой системы – суверенные государства. Они не могут претендовать на качества, более или менее сходные даже с такими отраслевыми институтами как, например, Международная организация труда (МОТ). Просто потому, что кроме правительств (а приоритеты политики МОТ определяют только их представители) никто не является сопоставимым с ними игроком по степени влияния на рынок труда. Тогда как в финансах либо торговле степень реального влияния транснациональных корпораций или частных инвесторов сравнима, а в ряде случаев и превосходит масштабы влияния государств. По крайней мере, пока.
В результате международные экономические институты, будь то Всемирная торговая организация или Всемирный банк с Международным валютным фондом (МВФ), не могут претендовать на универсальность даже с очень большими допущениями. По степени включенности значимых участников системы перечисленные организации ближе к таким политическим «институтам», как династические браки периода Средневековья, чем Комиссия по судоходству на Рейне, учрежденная решением Венского конгресса (1815).
Матримониальные союзы между европейскими дворами влияли только на отношения между правящими династиями и их политику по отношению друг к другу, но совершенно не могли воспрепятствовать «частным» войнам между, скажем, французскими, английскими либо германскими баронами. Аналогичным образом МВФ влияет на финансовую политику правительств и не может воздействовать не то что на остальные сферы глобальной экономики, но даже на другие, пусть даже и теснейшим образом связанные с финансами, аспекты государственного регулирования. И перераспределение голосов между странами-участницами здесь особенно не поможет. Более того, оно будет воспринято в первую очередь как политическая победа обделенных пока в формальных правах стран. И естественным образом перейдет из категории «повышение качества международного экономического управления» в категорию «наращивание силы и престижа… (Китая, Индии, Бразилии и т. д.)».
Если же говорить о мировой экономике в целом, то специалисты по-прежнему воспринимают ее как сумму национальных экономик плюс глобализация и международное разделение труда. И именно на основе такого архаичного понимания осуществляются попытки разобраться в происхождении глобального кризиса и предложить пути выхода из него. С тем же успехом в качестве оптимального решения для всего комплекса проблем, существующих между Россией и Соединенными Штатами, можно было бы предложить выдать дочь американского президента за сына главы Российского государства. Такие незатейливые решения, хорошо это или плохо, перестали работать в международной политике уже к концу XVI столетия. Но именно их подобие, если сравнивать количество договаривающихся сторон с числом реальных субъектов международных экономических отношений, мы наблюдаем в резолюциях саммитов «Большой двадцатки» либо «Большой восьмерки плюс».
Неудивительно, что эффект их принятия становится таким, как это обрисовал Сергей Караганов: «“Двадцатка” регулярно заявляет о необходимости противодействия протекционизму. Сотни экспертов и политиков дружно и обоснованно твердят, что протекционизм не только вредит, замедляет развитие, экономический рост, но и опасен. Но уже восемнадцать стран из членов “двадцатки” прибегли к протекционистским мерам в надежде защитить своих производителей, интересы своего населения».
Мировой экономике, однако, присущи те признаки, возникновение которых в международной политике не представляется возможным в принципе: однородность и целостность. Нобелевский лауреат Пол Кругман пишет в этой связи, что с исчезновением СССР «впервые после 1917 года мы живем в мире, где права собственности и свободные рынки считаются фундаментальными принципами, а не вынужденными средствами, используемыми для достижения какой-то цели. Неприятные стороны рыночной системы (неравенство, безработица, несправедливость) воспринимаются нами как суровые факты жизни. Точно так же в Викторианскую эпоху капитализм проявлял свою жизнеспособность не только потому, что демонстрировал свою успешность, которая, как известно, являлась реальной, но и потому, что никто не мог предложить какую-либо приемлемую альтернативу».
За исключением нескольких маргинальных случаев капиталистический способ производства восторжествовал повсеместно. В последней четверти XX века эту целостность усилила глобализация – распространение информационных и коммуникационных технологий, сделавших мировой рынок поистине единым. Первым вызовом, связанным с распространением таких технологий, стала финансовая глобализация.
Как отмечает российский специалист по международным финансам Ольга Буторина, решающую роль сыграло новое качество процесса либерализации движения капиталов: «Если в 1976 г. обязательства по VIII статье Устава МВФ (она запрещает ограничения по текущим платежам, дискриминационные валютные режимы и барьеры на пути репатриации средств иностранных инвесторов) выполняла 41 страна, то в 2006 г. – 165 стран из 185 членов МВФ».
В связи с либерализацией движения капиталов, переводом финансовых систем на международную электронную систему связи, обработки и хранения информации происходит выход большинства действующих на рынках капитала финансовых институтов из-под государственного контроля. Так растет ее субъектность, что означает снижение восприимчивости международной финансовой системы к национальному регулированию.
Процессы, связываемые с глобализацией, затрагивают и более традиционные сферы. Специалисты отмечают, что наиболее значимой тенденцией, определяющей динамику развития рынка в энергетике, на которую в значительной степени делает ставку Россия, стало сокращение возможностей контроля над ценами продукции со стороны государств и частных корпораций.
Повышение роли спекулятивных капиталов, постепенное формирование финансовой многополярности и сокращение возможностей межправительственных институтов формируют исключительно подвижную среду. Наднациональность рынков (или, по образному выражению, «конец географии») ставит перед суверенным государством проблему не только текущего контроля, но и стратегического управления процессами, происходящими на его территории.
По мнению де Монбриаля, «свобода перемещения капиталов росла по мере развития информационно-коммуникационных технологий и преодолевала границы, стирая одновременно различия между формами вложения капитала и частной собственности, на которых прежде основывались монетарные системы и экономические теории». Сомнению подверглась, таким образом, не просто способность ведущих стран мира контролировать процессы, связанные с движением капитала, а и сама возможность определять на национальном уровне принципы развития финансовых и ряда других рынков в будущем.
Наиболее ярким выражением субъектности мировой экономической системы является синхронность национальных и международных экономических циклов. Согласно прогнозам, она будет только усиливаться в ближайшие 15–20 лет. Неизбежная открытость к влиянию глобальной экономики несет в себе риск снижения динамики роста и появления кризисных явлений, которые в современных условиях не могут оставаться в пределах одного сектора. А сохранить динамичные темпы роста национальной экономики в условиях очередного кризиса либо рецессии на глобальном уровне будет невозможно. Если, разумеется, исключить переход государств мира к автаркическим моделям развития и установления государственных монополий во всех видах торгуемых товаров и услуг.
Однако единообразия элементов мировой экономической системы не возникло. В отличие от государств, каждое из которых имеет правительство, границы и полицию, участники мирового хозяйства вовсе не одинаковы по своим базовым признакам. Хотя бы по причине международного разделения труда. Даже если национальные правительства контролируют деятельность крупных корпораций, ни один экономист не согласится признать государство единственным игроком на мировой экономической арене. Ее участниками являются практически все, вплоть до рядовых граждан, совершающих покупки через Интернет. Не говоря уже о крупных и мелких международных корпорациях.
Другими словами, если число участников мировой политики ограничено суверенными государствами, то мировая экономическая система может насчитывать миллиарды элементов. Таким образом, нет материала для выстраивания сбалансированной структуры мировой экономики.
УПОРЯДОЧЕННОСТЬ МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ
В отличие от мировой экономики, где повсюду господствует одинаковый способ производства, способ общественно-политической организации государства определяют независимо друг от друга. Существуют республики, разные виды монархий, диктатуры и демократии. Политические институты не носят трансграничного характера. Полки, дивизии и ракетные комплексы не могут перемещаться, подобно финансовым потокам. Торжество демократии во всем мире так и не наступило, несмотря на усилия четырех администраций США в период после холодной войны. Надежной защитой от политической однородности мира остается отличие культур.
Если же говорить о взаимозависимости, одном из важнейших признаков целостности мировой экономики, то в политике она реально существовала только в рамках гарантированного взаимного уничтожения СССР и США до 1991 года. После перехода данного фактора в чисто теоретическую плоскость и выхода на мировую арену новых игроков в лице Китая, Индии и других государств о целостности системы международных политических отношений пора уже забыть.
Подводя итог сравнительному анализу международных политической и экономической систем можно сделать следующий вывод. Мировая экономика целостна (что обеспечивается единообразием участников и высокой степенью их взаимозависимости), но пока, по меньшей мере на уровне ее понимания политическим и экспертным сообществом, не субъектна. Международная политическая система, в свою очередь, абсолютно нецелостна, но обладает сильной субъектностью. Настолько сильной, что начинает выполнять такую же роль в области экономики, подминая под себя непривычные элементы существующей там системы и диктуя им свои, вестфальские, правила игры.
Пока проблема недостаточной субъектности мировой экономики решается за счет распространения на нее организационной структуры международных политических отношений. Неудивительно, что по мере нарастания многообразия политической картины мира, государства всё больше вмешивались в экономику. Почва была подготовлена еще в период взлета глобальной либеральной экономики. Пол Кругман отмечает, что к началу 2000-х «в экономике все больше доминировали гигантские корпорации, управляемые не романтическими новаторами, а бюрократами, в качестве которых с таким же успехом могли выступать и правительственные чиновники».
Вряд ли в будущем эта подмена принесет большую пользу. Во-первых, международные отношения исключительно конфликтны. Во-вторых, цели каждой из систем и их основных участников остаются разными. Для мировой экономики это удовлетворение спроса и извлечение прибыли. Для международных отношений – баланс сил, а также власть и престиж.
«»ЧЕРНАЯ ДЫРА» ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ
Определение элементов мировой экономики, наиболее важных по степени влияния на стабильность системы, осложняется провалом научной дискуссии в данной области. Несмотря на богатый исторический опыт, экономическая наука оказалась не в состоянии дать комплексный ответ на ком-плексный кризис, затрагивающий не отдельные плохо управляемые страны или разбалансированные отрасли, а мировую экономику в целом. Экономику, которая стала в значительной степени независимой от действий правительств либо корпораций, даже если они вполне профессиональны.
Глобальное банкротство экономической науки трудно признать. Еще труднее решиться на необходимый прорыв и расширение наработанного за столетия понятийного и теоретического аппарата. Но отказ от поиска новых путей или неспособность к этому приведут к стремительному повышению роли государств не только в регулировании, но и в функционировании мировой экономики. А это чревато тяжелыми последствиями.
Проблемы, стоящие перед мировой экономикой, вряд ли могут быть решены в рамках существующих международных форматов. Все имеющиеся институты регулируют, хотя и в международном масштабе, отдельные секторы: финансы, торговлю и т. д. Либо, как это имеет место с «Большой восьмеркой», «восьмеркой плюс», возникшей в ходе саммита в Аквиле, или «двадцаткой», обсуждают вопросы государственного вмешательства в экономическую деятельность. Эффективность решений ограничена внутренней противоречивостью совместных заявлений и нарушениями со стороны самих участников.
Как замечает Сергей Караганов, «“двадцатка” сыграла важную положительную роль в предотвращении паники». Благодаря регулярным встречам лидеров крупнейших индустриальных государств, у потребителей и компаний сложилось впечатление, что политики держат руку на пульсе и совместными усилиями не допустят коллапса.
Однако все практические шаги, предложенные в рамках этого формата, предполагают меры в пределах либо национальных границ, либо отдельных отраслей, например финансов. Они не могут повлиять на мировую экономику в целом. Попытки перестроить институты за счет расширения количества участников или перераспределения голосов вряд ли будут успешными. Они могут содействовать торможению особенно опасных процессов, успокоению общественности и повышению престижа отдельных государств. Но это имеет отдаленное отношение к стабильности международной экономической системы.
ГЛОБАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Первую мировую войну и первый мировой экономический кризис, «сараевским выстрелом» которого стал крах ипотечного кредитования в США, отделяют друг от друга 94 года. В обоих случаях драматические события глобального масштаба стали подтверждением того, что система международных политических или экономических отношений достигла той степени зрелости, после которой события уже не являются простым результатом действий правительств либо хозяйствующих субъектов. А стало быть, и выход не может быть найден только на национальном, региональном или отраслевом уровне.
Институциональным ответом на вызов формирующейся субъектности мировой экономики могло бы стать создание всеобщих институтов управления. Эти институты (экономическая лига наций, например) должны регулировать не отдельные отрасли, как это происходит сейчас, а мировую экономику в целом. Не должны они и ограничиваться узким кругом государств, будь то «Большая двадцатка» либо «Большая восьмерка» с неопределенным составом участников. Пока многосторонние форматы управления мировой экономикой находятся на уровне европейского «концерта держав» первой половины XIX века. Аналогичные изменения должны будут произойти в сфере научной дискуссии, расширения понятийного аппарата и теории.
Успешность деятельности таких институтов может оказаться сравнимой с провальными результатами инициативы Вудро Вильсона. Однако, учитывая юношеский (по сравнению с мировой политикой) возраст мировой экономической системы, возникновение чего-либо подобного ООН в ее лучшие годы потребует много времени. Ведь и мировой политике потребовался кошмар Второй мировой войны, чтобы подтолкнуть государства к серьезным решениям. Предыдущих войн и конфликтов за более чем две тысячи лет оказалось недостаточно. Сейчас мировая экономика демонстрирует некоторые признаки оздоровления. Нельзя исключить того, что всемирная катастрофа отменяется, и это очень хорошо. Как, собственно, хорошо было каждый раз, когда по итогам войн наступал мир. Хотя и ненадолго.
