26 мая Русский Дом в Брюсселе и Институт Европы РАН совместно с журналом «Россия в глобальной политике» и Российским советом по международным делам провели III Международный экспертный форум «Европейский меридиан XXI». Наш главный редактор Фёдор Лукьянов в рамках дискуссии о цифровизации социальных отношений после пандемии побеседовал с Джанлукой Сгуэо, Максимом Сучковым, Тьерри Монфорти, Станиславом Ткаченко. Читайте стенограмму, смотрите видео.
Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике
Меня пригласили участвовать в этом форуме в прошлом году, и, насколько я помню, тогда мы были уверены, что в Форум-2021 будет проходить в традиционном, живом формате. Но события развивались гораздо сложнее, чем мы ожидали, и сейчас, например, я бы не рискнул предполагать, какой станет наша следующая встреча. Надеюсь, что она состоится офлайн, но никакой гарантии нет. В каком-то смысле это, возможно, и есть главное влияние цифровизации.
Тема нашей сессии – цифровизация и её влияние на социальную жизнь, взаимодействие между людьми и сообществами. Конечно, последствия этих явлений останутся с нами надолго – без долгосрочного влияния не обойдётся. Недавно я убедился в этом сам на примере моей семьи. Моему сыну восемь лет, и вчера у него закончился учебный год в школе. Накануне его учительница пригласила нас обсудить итоги года, как отрицательные, так и положительные, и то, что она сказала, заставило меня вспомнить о нашей дискуссии. Она сказала, что по прошествии года, который был ознаменован пандемией, она (являясь очень опытным педагогом с тридцатилетним стажем) с трудом узнаёт детей, потому что, по её словам, они изменились – стали гораздо менее открытыми и более сосредоточенными на себе. Также, основываясь на своём действительно богатом опыте, она предположила, что последствия того, что мы пережили с марта 2020 года, останутся с нами на долгое время.
Вопрос, который вынесен на повестку нашей сессии, практически не имеет границ, поэтому мы можем обсуждать его часами. К сожалению, у нас нет на это времени, поэтому я попросил бы уважаемых участников дискуссии, которым я вчера присылал свои соображения на этот счёт, сосредоточиться на нескольких моментах.
Главный из них, как я вижу, заключается в том, что пандемия, хотя и не изменила международную политику и жизнь, дала огромный толчок развитию тех тенденций, которые начались до неё. Цифровизация как средство и цель развития была предметом бурных дискуссий в течение нескольких последних лет. Пандемия же, открыв новые возможности, сделала её, по сути, неизбежной. Даже те, кто ненавидит Zoom или Skype, вынуждены пользоваться ими. Думаю, что мы подошли к очень интересной точке в нашей истории, когда постепенно мы начинаем понимать те страхи, о которых глобальная читательская аудитория узнала из самых знаменитых утопий и антиутопий XX века (в основном антиутопий).
В первой половине XX века людей обуревал сильный страх и серьёзная обеспокоенность тем, что общества будут становиться всё более авторитарными, и даже тоталитарными, из-за социальных и политических тенденций, а также развития технологий. И главный страх, как мы помним, был выражен и описан в знаменитом романе Джорджа Оруэлла «1984». Ожидание того, что идеологи создадут тоталитарный мир, было и у другого писателя, Олдоса Хаксли, который описал, по сути, другой путь к тоталитаризму – через развитие технологий, победу, триумф тотальной оптимизации и комфорт. В XX веке мы считали, что оруэлловское видение более опасно. Теперь мы видим, что тотальный контроль и манипуляция, изображённые писателем, приближаются к нам, а может быть, уже с нами. Но, с точки зрения Хаксли, это не так. Тоталитарные идеологии были в той или иной мере повержены в XX веке благодаря развитию и совершенствованию технологий. Результат получился примерно таким, каким его описывал Оруэлл в своём антиидеологическом романе. Пандемия дала сильный толчок на пути к такому результату.
Вопрос, на котором я хотел бы попросить уважаемых участников дискуссии остановиться подробнее, следующий: а что если мы движемся к универсализации, притом совершенно иного вида, чем ожидали, скажем, тридцать лет назад, когда идеология была главным источником вдохновения для Оруэлла, писавшего свой роман о тоталитарном будущем? Та идеология была побеждена и искоренена, но сейчас мы снова движемся к ней. Несмотря на риторику, которую мы слышим, в частности, от представителей администрации Байдена о новом размежевании и новом конфликте между свободой и «несвободой», между демократиями и автократиями, на самом деле, мы видим всё меньше и меньше различий в подходах к правлению и реализации власти. Риторика и формулировки могут быть разными, но используемые средства если не одинаковы, то более или менее однородны. Китай, например, рассматривается как развитый авторитаризм, а Великобритания – как модель либеральной политической системы.
Я думаю, что это самое интересное явление современности наряду со многими другими чрезвычайно любопытными вопросами. Надеюсь, что у нас будет время рассмотреть хотя бы некоторые из них. А сейчас я хотел бы попросить нашего первого спикера из Брюссельской школы управления присоединиться к дискуссии.
Джанлука Сгуэо, научный сотрудник Брюссельской школы управления, Бельгия
Большое спасибо за приглашение на столь интересную дискуссию. Я услышал несколько слов, которые фактически относятся к сфере моей компетенции, а потому очень заинтересовали меня. До прихода в Брюссельскую школу управления я шесть лет работал в аналитическом центре Европарламента, где занимался изучением тем, связанных с демократией и цифровизацией.
Сейчас я преподаватель, но в то же время консультирую Министерство технологических инноваций и цифровой трансформации Италии. Я по-прежнему занимаюсь той областью политики, которая расположена на стыке демократии и цифровой политики, и это, собственно, то, чем я хотел бы поделиться с вами сегодня. Я затрону тему продолжающейся пандемии, места демократии в мире и современного этапа цифровизации управления.
Мы все знаем, что из-за пандемии правительства и органы государственной власти во всём мире (я говорю о Европе, но это относится и к США, и к другим странам на Востоке) перешли на цифровое управление. В течение многих лет мы описывали цифровизацию согласно очень специфичной риторике, которая была обусловлена применением цифровых инструментов. Более эффективное, инклюзивное и прозрачное правительство – вот в общих чертах то, что сулила нам цифровизация в этой области. Я считаю, что мы можем сделать правительство лучше, используя силу и возможности цифровизации. Повсюду в мире из-за пандемии правительствам пришлось всё больше использовать цифровые инструменты. Результат всё ещё остаётся скорее недостижимым, и я полагаю, что на то есть вполне конкретные причины. Давайте посмотрим на два момента, которые мы используем для того, чтобы оценить, насколько хорошо мы понимаем технологии.
Первый – скорость предоставления услуги с помощью цифрового сервиса. Если я хочу заказать билет в Брюссель или купить продукты, заказать ужин или скачать книгу, я ожидаю получить продукт или услугу в очень короткий промежуток времени начиная с того момента, как началось мое взаимодействие с техникой.
Второй, который связан с первым, – нежелание слишком долго контактировать с технологией. Коммерческие технологии чрезвычайно сложны, но в то же время они разработаны таким образом, чтобы быть максимально простыми для пользователя и так же просто выглядеть.
Я считаю, что идея создания технологии, понятной в обращении простому обывателю, – это не ограничение, а наоборот, элемент, который расширяет ваши возможности. Чем проще будут технологии, которые мы используем, и чем быстрее будет наш с ними контакт, тем выше мы её оценим.
Эти два фактора влияют на результат. Нередко нам предоставляется услуга, которая по качеству не соответствует лучшим стандартам. Например, музыка, которую мы слушаем, или фильмы, которые смотрим на стриминговых сервисах, или новости, которые многие из нас читают в социальных сетях. Качество всех этих продуктов или услуг часто низкое, и причина в том, что они должны быть предоставлены очень быстро, притом быть простыми и доступными. Проблема, на мой взгляд, заключается в том, что цифровизация правительственных структур и, в частности, демократических пространств, обеспечиваемых правительствами, была вдохновлена как раз этими двумя факторами.
Не выполнено обещание, что вы, как гражданин, сможете участвовать и влиять на формирование политики, не прилагая практически никаких усилий, и результат будет виден сразу, то есть в тот самый момент, когда вы участвуете в процессе с помощью технологий, вы сможете оказывать влияние.
Хотел бы привести два примера. Первый – Конференция о будущем Европы, которая как раз проходит в эти дни. Я рассматриваю её как очень интересный эксперимент. Идея заключалась в том, что если будет платформа, с помощью которой граждане предоставят свои идеи, то в конечном итоге Европейский союз изменится в соответствии с предложениями людей, что, на мой взгляд, совершенно невозможно в реальной жизни из-за сложности процесса выработки политического курса.
Другой пример – событие, которое уже завершилось. Я говорю о форуме по климату, который был проведён президентом Эммануэлем Макроном во Франции два года назад. Это было масштабное и сложное мероприятие, проводившееся в онлайн-формате, где гражданам была предоставлена возможность вносить предложения, и вот несколько недель назад французских граждан спросили: каково ваше мнение о том, что произошло? Довольны ли вы результатами?
Очевидно, что отклики были негативными. Люди подошли к использованию цифрового пространства с определёнными ожиданиями, которые есть у нас и при взаимодействии с нашими мобильными телефонами, в экраны которых мы постоянно смотрим. Я считаю, что это главная проблема цифровизации. Этот процесс пережил свой бум во время пандемии, когда правительства были вынуждены перейти в онлайн-формат. Если говорить о Европейском парламенте, моём прошлом месте работы, то в марте 2020 г. было принято решение о запрете проведения заседаний парламента в очном формате и о переходе в онлайн. Просто чтобы дать вам представление о том, насколько идея о цифровом правительстве отличается от реальности: в самом начале процесс был организован таким образом, что любой член Европейского парламента получал документы по электронной почте для голосования, но для того, чтобы проголосовать, нужно было этот документ распечатать, подписать, отсканировать и отправить его обратно на ту же электронную почту.
Цифровизация не означала упрощения процесса. Я вижу три основных направления развития, которые затронут цифровую сферу в дальнейшем. Надеюсь, что они могут стать предметом обсуждения на этой экспертной дискуссии и в обществе в целом.
Первое – платформы. Большая часть цифровой демократии перейдёт на цифровые платформы. Понятие «платформа» – очень многогранное и имеет много значений, но я подразумеваю под ними цифровое пространство, где граждане могут взаимодействовать между собой, а также вступать в дискуссию с правительством или наднациональным институтом. В случае Европейского союза речь идёт о Конференции о будущем Европы.
Второе – это организация структуры. Проблема касается цифровой демократии и заблуждений, связанных с процессом цифровизации демократии. Я не уверен, что её можно решить полностью, но я верю, что это можно сделать с помощью создания более совершенной структуры этих цифровых пространств. Идея заключается в том, чтобы донести до граждан концепцию того, что демократический процесс далеко не так прост и быстр. Требуется время для достижения консенсуса, требуется время для принятия решения, даже если мы работаем через экран. Если мы переходим на цифровые инструменты, это не значит, что весь процесс принятия решений адаптируется к тем же движущим силам, которые руководят сферой коммерческих технологий. Я считаю, что это вопрос организации структуры или дизайна. Сейчас на саммитах G7 и G20 я всё чаще стал слышать словосочетание «дизайн, ориентированный на человека», и я считаю, что это понятие как раз и заключается в том, чтобы сделать дизайн цифровых пространств более гибким и соответствующим потребностям пользователей.
Вчера я читал Лиссабонскую стратегию (2000 г. – прим. ред.). Вообще, там есть и более сложное название, которое я сам не могу до конца понять, но, думаю, достаточно назвать этот документ так, как я его назвал. В рамках декларации задумывалось создание особой цифровой демократии, у которой было бы определённое предназначение. По сути, это то, что мы имеем сейчас, но само понятие предназначения становится источником заблуждений. Добавить в идею демократии предназначение – означает показать, как работает процесс. А работает он не так быстро и просто, как в ваших мобильных телефонах.
Третье. Я думаю, что понятие данных в более широком смысле (личная информация) должна включать в себя определённое соглашение об объёме сведений, которые мы собираем. Как граждане мы хотим предоставлять правительствам данные, чтобы позволить им принимать решения, отвечающие нашим потребностям. Общество с недоверием относится к теме данных, и я считаю это недоверие оправданным. Мы должны защищать наши данные, это так, но в то же время я не думаю, что существует способ принимать коллективные решения в интернете с помощью цифровых инструментов, основанных на чём-то другом, кроме наших же данных, которые должны быть предоставлены всеми участниками.
Таковы мои мысли относительно темы дискуссии.
Фёдор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Спасибо большое, ваше выступление затронуло много интересных и важных моментов. Данные – это наше все. Сейчас в России говорят, что данные – это новая нефть, ресурс для зарабатывания денег. Другие считают, что это новое оружие, потому что с их помощью можно сделать гораздо больше, чем с помощью чего-либо ещё. Конечно, данные – это «ахиллесова пята» государств, потому что чем больше цифровых технологий мы используем, тем легче нас парализовать. Вспомните, например, эту недавнюю странную историю с трубопроводом в США. По неофициальным данным, эти люди работали за деньги. Но в целом, цифровизация – это наше достижение. Она также заставляет нас думать о многих новых вещах.
Я передаю слово Максиму Сучкову, директору Центра перспективных американских исследований.
Максим Сучков, директор Центра перспективных американских исследований, профессор кафедры прикладного международного анализа МГИМО (У) МИД России
Для начала я хотел развить те крайне интересные вопросы, которые задал нам модератор. Прежде всего, остаётся ли сегодня понятие частной жизни, учитывая масштаб цифровизации информационного пространства? Думаю, когда мы ставим вопрос таким образом, нам стоит говорить о разных степенях или уровнях приватности.
Первый уровень опреледяется самим доступом к интернету и технологиям в целом. Вы можете быть уверенным, что в границы вашей частной жизни никто не вторгается до тех пор, пока вы не в сети. Как только вы выходите в интернет, вам приходится действовать исходя из того, что ничего «частного» у вас не остаётся.
Второй уровень – это когда ваша конфиденциальность определяется уровнем технологий, которыми вы пользуетесь, частотой их использования и в некоторой степени объёмом данных, которые вы производите и используете. Это когда вы понимаете, что ваши данные доступны компаниям и, возможно, спецслужбам, если они попросят о доступе к ним или взломают ваши системы. Например, ваши чаты в WhatsApp доступны для Facebook, владельца этой платформы, и значит, потенциально и для американских спецслужб. Им может понадобиться информация о вас, и они её получат, если захотят. Но такая информация будет недоступна широким слоям населения.
Вот мы добрались и до третьего уровня приватности, который, как мне кажется, определяется вашим собственным выбором. Если вы решили публиковать в соцсетях всё, что хотите, то вы должны понимать, что это сознательный отказ от своего «суверенитета».
Если рассматривать проблему в таком ключе, то проще ответить на вопрос, имеет ли место «частная жизнь» в наши дни.
Сегодня необходимо различать уровни приватности и то, что их отличает. Смутные времена обычно порождают теории заговора. Это относится и к периоду пандемии, особенно когда эти теории распространяются высшим руководством стран. Другой крайностью в этом вопросе является то, что очень часто элиты разных государств маскируют введение некоторых из своих потенциально драконовских мер по регулированию сферы технологий под предлогом борьбы с этими самыми теориями заговора.
Подобные обсуждения касаются необходимости введения «Патриотического акта 2.0», который бы ещё в большей степени регулировал и контролировал цифровое пространство. Этого пока не произошло, но, я думаю, что в какой-то момент мы придём к этому.
Всё это подводит меня ко второму вопросу, который задал наш модератор. Он заключается в том, существует ли сегодня разница между демократиями и автократиями. Прежде всего, я должен сказать, что границы между ними действительно размываются, и разница сегодня может быть довольно простой – выбор не в том, быть ли демократичным или авторитарным в цифровом пространстве, а в том, хотите ли вы лишить кого-то доступа к платформе или подвергнуть цензуре. Правда в том, что сегодня и демократии, и автократии пытаются бороться за контроль над данными. Обе политические системы задаются несколькими вопросами: в каком объёме и какими способами они могут получить контроль над данными и какой тип социального и политического соглашения между правительствами и частными предприятиями они могут заключить. Ответы на эти вопросы определят, насколько демократическими или авторитарными государства будут в дальнейшем.
Ещё один момент – тип собственности. Кто будет являться владельцем этих технологических цифровых платформ? Будут ли это правительства или частный сектор? Если это всё же будет частный сектор, то какой тип политического соглашения он сможет заключить с правительством? Какую степень автономии сможет сохранить?
Третий момент, о котором нам действительно необходимо подумать и на котором модератор предложил нам остановиться подробнее, – как нам стать менее уязвимыми и эффективно ли развиваться в этом направлении вместе? Можно ли быть независимым в киберпространстве и в том, что касается его регулирования? Сейчас я могу представить себе два сценария.
Оптимистичный заключается в том, что негосударственный субъект представляет угрозу, вокруг которой объединяются государственные и противостоят ей. В качестве примера выступают различные виды кибератак с целью получения выкупа или ряд нападений террористических групп. В этих сценариях государства сотрудничают и взаимодействуют, чтобы реагировать на эту «общую угрозу». Даже если последствия такого нападения могут быть катастрофическими, это, на самом деле, оптимистичный сценарий, поскольку он предполагает сотрудничество государств.
Пессимистичный сценарий заключается в том, что государства решают не объединяться для борьбы с общей угрозой со стороны негосударственных акторов и большее внимание уделяют угрозам, которые они представляют друг для друга. Таким образом, они продолжают эту гонку, постоянно наращивая свой киберпотенциал, пока мы не придём к тому, что я бы назвал «Карибским киберкризисом». Это будет угрожающий кризис в киберсреде, по масштабу аналогичный тому, что случился в 1962 году. Именно он в своё время стал хорошим сигналом к началу сближения и привёл к заключению соглашений в сфере ракетного вооружения. Поэтому потенциально такая ситуация может способствовать началу серьёзного диалога по перечисленным вопросам.
Уверен, что эффективнее всего можно противостоять подобным угрозам только вместе, просто потому что эта сфера чрезвычайно взаимосвязана. Но взаимодействие и участие в этой сфере сложны, что подводит меня к последнему пункту выступления.
Есть страны, имеющие большой потенциал в цифровой сфере и злоупотребляющие им. Они используют возможности, имеющиеся у них, для победы в новом соперничестве великих держав. В одном из последних докладов Валдайского клуба, соавторами которого были я и трое моих коллег, мы ввели такие понятия, как «цифровой колониализм» и «цифровые колонии». Страны, обладающие огромными цифровыми возможностями, колонизируют другие государства в цифровом пространстве и сфере технологий, чтобы «поглотить» их суверенитет и победить в этом новом виде государственного соперничества в XXI веке.
Тьерри Монфорти, директор академической службы и директор приемной комиссии Колледжа Европы в Брюгге (ЕС)
Я хотел бы выразить своё мнение, как директор иной структуры. Я руковожу процессом отбора студентов для нашего колледжа, также участвую в отборе преподавательского состава. Колледж Европы, как вы, конечно, знаете – это учреждение, которое можно назвать «тотальным» (не путать с «тоталитарным»). Студенты живут в общежитиях, то есть они живут, учатся, проводят свободное время и социализируются все вместе. Такой формат влияет не только на их научные достижения, но и на межличностные отношения, сотрудничество и взаимодействие друг с другом, с преподавателями и сотрудниками, живущими и работающими у нас на постоянной основе. Так что наше учреждение действительно «тотальное». Мы строго соблюдаем карантинные меры. К этому нас обязывает бельгийское законодательство и наше местонахождение (мы находимся во Фламандском регионе Бельгии). Мы должны были принимать решения и меры, обеспечивающие соблюдение правил и защиту людей в Колледже.
Я категорически не согласен тезисом, который гласит, что чем дальше идёт цифровизация, тем меньше становится различий между демократиями. Кризис в этой сфере (в случае с нашим колледжем), действительно, пока что существует лишь «в кавычках». Руководство нашего учреждения уделяет очень большое внимание защите данных. Свою роль в этом играет каждый: от студентов до сотрудников и преподавателей, в том числе и приглашённых профессоров. Задача ещё и в том, чтобы поддерживать взаимосвязь между всеми участниками нашего сообщества и не допускать недоразумений или недопонимания в общении. Опыт, который мы получили, работая онлайн, пытаясь тем самым смягчить последствия ситуации, не нов. У нас учатся и работают представители примерно пятидесяти национальностей. Уточню, что в целом мы выступаем за европейскую интеграцию, но не пропагандируем её и не являемся активными представителями этой идеи. Мы, прежде всего, университетская площадка, где каждый может высказать своё мнение при условии уважения прав человека и принципов правового государства. Каждый может высказаться, в том числе и против усиления интеграции в Европейском союзе и за его пределами.
Но давайте всё же взглянем на положительные стороны этого понятия. Значительное большинство моих коллег хотят видеть более тесную интеграцию и признают её необходимость из-за фундаментальных принципов, которые заключаются в соблюдении прав человека и принципов правового государства.
Если вернуться к концу 2010-х гг., то мы уже тогда начинали отбирать студентов по Skype. Сейчас мы делаем это на платформе WebEx, потому что она гораздо более надёжна. Опыт показывает, что проведение собеседований в таком формате тоже возможно. С каждым абитуриентом мы общаемся в индивидуальном порядке, но, конечно, провести двадцатиминутную беседу куда проще в очном формате. С прошлого года мы перешли на гибридную систему, то есть практикуем собеседования как в Колледже, так и по сети с абитуриентами из других стран. Затем мы перешли на систему WebEx и оказались очень довольны результатами. Во время пандемии мы постарались сохранить взаимодействие между студентами, которые были вынуждены оставаться в общежитиях и оттуда проходить большую часть курса в режиме онлайн. Понятно, что это снизило качество контактов между ними: пострадали не только студенты, но и сотрудники, преподаватели и профессора. Хоть это и повлияло на качество культурного, интеллектуального и образовательного обмена, система осталась невредимой. Так что мы очень внимательно следим за поддержанием качества контактов, но при строгом соблюдении санитарных правил.
Одним из очень важных элементов такого подхода является то, что мы реализуем положения Общего регламента по защите данных, принятого Европейским парламентом несколько лет назад. Мы работаем в этом направлении уже на протяжении четырёх-пяти лет. Применяя правила Регламента, мы старались постоянно развиваться в этом направлении, потому что очевидно, что их применение требует определённого опыта и адаптации. После обсуждений со студентами и преподавателями на конференциях, данные, которые мы получаем от них, обрабатываются в соответствии с этими правилами. Сейчас мы применяем их достаточно строго, я бы сказал, на макроуровне.
Всё чаще мы читаем о процессе цифровизации и устранении различий между демократиями и другими режимами в Европе и в мире, и это должно заставить всех нас – гражданское общество, политиков, правительства, администрации, частные учреждения – обратить внимание на реализацию правил. С прошлого года стало ясно, что мы должны применять их для строгого соблюдения защиты данных и требований Общего регламента. Это то, что, как я думаю, демократии делают сами, и лучше всего – при поддержке Европейской комиссии и всего Европейского парламента.
Давайте сравним демократии с другими системами. Китай не является ни диктаторской, ни тоталитарной системой. Там люди не являются личностями. Они просто являются элементами общества, которое власти ранжируют и контролируют через смартфоны или другие устройства. Они получают баллы, как дети в школе, и, если они не согласны с тем, что режим и правительство всё решают за них, то они получают штрафы и, возможно, не смогут путешествовать, не получат большой кредит или какие-то другие преимущества. Это система, о создании которой мечтал бы Сталин в 1950-е гг.; система, в которой вы контролируете, что говорят и делают люди в университетах, в школах, в правительстве или в парламентах стран Центральной Европы. Такой режим означал бы контроль не только общественной, но и всех аспектов частной жизни. Это то, чего сейчас добивается Китай, и это самая, как мне кажется, опасная система, которую когда-либо можно было себе представить. Сейчас становится очевидно, что в некоторых странах демократия изначально не была объективной. Сирия, Белоруссия, Гонконг – все эти примеры показывают, насколько сильно наши западные демократии отличаются от этих систем, потому мы должны быть осторожны с распространением данных и личной информации в кризисные времена. Мы должны установить принципы или заставить эти режимы следовать правилам, чтобы не допустить превращения наших демократических систем в недемократические, где каждый будет под контролем.
Станислав Ткаченко, профессор кафедры европейских исследований СПбГУ
Я хотел бы кратко остановиться на сложном для российских политиков и дипломатов вопросе: о ценностях, которые представлены в киберпространстве, в мире информационно-коммуникационных технологий. Примерно полтора года назад мы с коллегой математиком Андреем Тереховым опубликовали монографию, посвящённую политической экономии информационно-коммуникационных технологий. В нашем исследовании мы пришли к выводу о том, что всё сообщество акторов мира ИКТ можно разделить на пять групп, руководствующихся своими уникальными ценностями.
Первая группа – киберлибертарианцы. Представители данной группы выражают ценности, типичные для классических либертарианцев, искренне верят в то, что государству нечего делать в экономике и в информационной сфере. Киберлибертарианцы считают, что информация должна быть свободной, а все программные продукты – иметь открытый код. Они убеждены: 1) информация не только порождает проблемы, но и помогает решать их, если пользователи будут соблюдать определённые правила работы с ней; 2) управление киберпространством должно осуществляться самими пользователями на неформальной основе.
Вторая группа – социальные инженеры. По своим убеждениям представители этой группы являются либералами, осуждающими нарушения неприкосновенности частной жизни и «сетевой нейтральности», а также контроль частными корпорациями распространяемого в сети контента. Социальные инженеры выступают оппонентами как правительств, навязывающих свои обременительные правила гражданскому обществу, так и частных корпораций, превращающих киберпространство в инструмент извлечения гигантских прибылей в ущерб другим отраслям экономики и интересам потребителей.
Третья группа – это умеренные, являющиеся приверженцами развития индустрии ИКТ на национальной основе и рассматривающие её в качестве двигателя экономического роста и социального прогресса. Мы считаем, что большинство членов российского правительства сегодня убеждено в том, что сектор ИКТ является локомотивом роста нашей экономики. Соответственно, государство должно этим локомотивом руководить, периодически подбрасывать дрова (бюджетные расходы) в его топку, помогая индустрии не потерять быстрые темпы роста. Российские умеренные убеждены: сильное государство должно обеспечивать инновационный характер развития национальной экономики, а ИКТ-индустрия может пользоваться благами, возникающими в результате усилий правительства в этой сфере.
Четвёртая группа – это консерваторы-моралисты, те, кто ничего хорошего развития от ИКТ не видят. В российских реалиях – это коммунисты и, как это ни странно, представители консервативных кругов, негативно относящиеся к современным технологиям и ко всему новому.
Пятая группа – сторонники традиционного регулирования, предлагающие не обращать внимание на индустрию ИКТ, рассматривать её наравне с другими отраслями. Экономическая наука столетиями развивалась, игнорируя фактор технологий, воспринимая уровень технологического развития как внешний для экономической системы государства фактор, влияние которого невозможно выявить. Сегодня сторонники традиционного регулирования утверждают, что в ИКТ нет ничего принципиально нового по сравнению с теми технологиями, которые в прежние столетия двигали вперёд мировую экономику и олицетворяли передовой рубеж технического прогресса.
Я считаю, что пандемия показала, что последние две школы – консерваторы и сторонники традиционного регулирования – оказались вне контекста того, что реально происходит в мире, и в нашем анализе их можно проигнорировать. Собственно, остаются только три группы ценностей и их выразителей, мнение которых невозможно и не следует игнорировать. Их представители среди нас, они руководствуются в своей работе объединяющими их ценностями, а в диалоге с властью по вопросам преодоления негативных политических и социальных последствий пандемии предлагают рекомендации, имеющие как внутриэкономическое, так и геополитическое значение.
Какую стратегию использования инструментов цифровизации следует выбрать России и Европейскому союзу, пытаясь защитить общество от воздействий коронавируса? Мы считаем, что ответ и достойный подражания пример уже существует, достаточно лишь обратить внимание на концепцию, которую уже примерно пять лет продвигают наши японские коллеги.
Их концепция «Общество 5.0» на первый взгляд довольно тривиальна. Она утверждает, что развитие не следует рассматривать только как обеспечение положительной динамики индикаторов валового внутреннего продукта. Авторы концепции из Японии считают, что развитие касается улучшения качества жизни сограждан, не роста экономики.
Согласно модели «Общества 5.0», распространение новых технологий, в особенности ИКТ, должно быть направлено на совершенствование качества жизни человека, а не на развитие промышленности. Действительно, каждая эпоха предлагает свою модель экономического роста. Были, например, периоды повышенного интереса к политике импортозамещения, а также экспортно-ориентированного развития. Сейчас японские эксперты предлагают «политизировать» ИКТ, в большой степени интегрировать их в развитие общества, чтобы использовать их ресурсы для повышения качества жизни людей. Хотел бы подчеркнуть – это очень интересная с научной точки зрения концепция, ей посвящено большое число научных работ, но не в России.
«Общество 5.0» не только ставит диагноз проблемам современного развития, но и предлагает несколько рецептов. Нас сегодня интересует, например, какой путь выбрать для того, чтобы эффективно использовать новейшие технологии для нейтрализации негативных последствий коронавируса, и как ИКТ могут помочь более совершенному стратегическому планированию социально-экономического развития.
Выскажем предположение, что уже сейчас в основу долгосрочного развития в постковидный период могут быть положены следующие ценностно-ориентированные направления деятельности.
Первое – свободный и равный доступ к образованию. Генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш недавно с тревогой отметил негативное влияние пандемии на современную учащуюся молодёжь. От коронавируса пострадали примерно полтора миллиарда юношей и девушек, лишённых возможности учиться в школах и университетах. Гутерреш назвал их «поколением катастрофы», поскольку недополученное качественное образование снижает их ценность на рынке труда и препятствует своевременному началу их профессиональной деятельности. Поэтому стремление создать более благоприятные условия для равного доступа к образованию – это то, что объединяет сегодня гражданское общество во всех уголках планеты, позволяя одновременно добиваться целей устойчивого экономического развития и решения социальных проблем. Мы видим, как дистанционные образовательные технологии (Zoom, MSTeams и другие) помогают этой цели добиться.
Второе направление, где ИКТ могут оказаться максимально полезными в период после завершения пандемии, – достижение Целей устойчивого развития, одобренных Генеральной ассамблей ООН в 2015 году. При их согласовании представители почти двухсот государств планеты опирались на убеждение в том, что настало время на уровне всей планеты координировать усилия по содействию социально-экономическому развитию. В качестве приоритетных были названы ликвидация голода и нищеты, защита здоровья, образование и гендерное равенство. Кибертехнологии (большие данные, искусственный интеллект) могут более активно использоваться при достижении всех 17 целей устойчивого развития ООН, обеспечивая более высокий уровень жизни.
Решая социальные проблемы в ходе борьбы с пандемией коронавируса, каждое государство планеты стояло перед вопросом – какие цели объявить первоочередными. Все страны предпочли сделать акцент на решении в первоочередном порядке социальных проблем. То есть обладающие всей полнотой власти государственные структуры решили спасать человеческие жизни и пожертвовали экономическим ростом. Благодаря пандемии мы узнали об этом новом свойстве государственной политики, признавшей ценность человеческой жизни выше интересов экономического роста. Это крайне показательное явление, требующее научного осмысления.
Деятельность институтов власти и гражданского общества в период пандемии позволяет сделать прогноз: в начинающуюся новую эпоху государства будут предпочитать сотрудничество конфликту. Именно у Европейского союза нам следует поучиться тому, как такое сотрудничество инициировать, сохранить и расширить на различные сферы экономики и государственного управления. Был рад услышать позитивный прогноз от профессора Тьерри Монфорти, директора академической службы и приёмной комиссии Колледжа Европы в Брюгге. В середине 1990-х гг. мне довелось почти год работать в этом замечательном учебном заведении, одном из интеллектуальных центров движения за единую Европу. В основу европейской интеграции были положены наработки нескольких теоретических школ, например, функционализма и неофункционализма, которые настаивали на преимуществах межгосударственного сотрудничества и его позитивном влиянии на развитие всей структуры межгосударственных связей.
Сейчас, к сожалению, для описания процессов вокруг нас мы зачастую используем метафору «осыпающегося мира», предложенную несколько лет назад экспертами Валдайского клуба. Действительно, пока мы живём в таком «осыпающемся мире». Нам нужно быть готовым к тому, что процесс объединения ресурсов ИКТ для преодоления последствий пандемии будет происходить так же сложно, как и большинство других направлений межгосударственного сотрудничества. В усилиях государств по достижению этой цели (объединение ресурсов ИКТ) уже появились свои лидеры и отстающие, это неизбежно. Но мы вправе ожидать не только конкуренции подходов к решению посткризисных задач, но и выявления наиболее инновационных из них, опыт которых будет пригоден для масштабирования на глобальном уровне. Пандемия, при всех её страшных последствиях, расчистила пространство для того, чтобы новые технологии использовались более широко и на благо всех народов планеты.
Фёдор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Что ждёт молодое поколение, которое начинает новый этап своей жизни в такой момент? Станет ли сложившееся положение источником разрушительных последствий для их будущего, с которыми они могут не справиться в новых реалиях?
Тьерри Монфорти, директор академической службы и директор приёмной комиссии Колледжа Европы, Бельгия
Не думаю, что ситуация катастрофическая, но то, что пандемия сильно повлияла на психологию молодёжи – действительно, правда. Вряд ли все перемены можно объяснить лишь текущим кризисом. Давайте сравним нынешнее поколение молодёжи с поколением 1990-х. Я сам был студентом Колледжа Европы в то время. К нам приезжали преподаватели из тридцати стран, и я помню, как мы стремились пообщаться с ними, чтобы культурно и интеллектуально обогатиться. Прошло чуть больше двадцати лет. В итоге современные студенты вместо того, чтобы при любой возможности общаться с профессорами, проводят свободные минуты со смартфонами в руках.
Так что можно сказать, что современные гаджеты стимулировали перемены в поведении молодёжи. Эта проблема не новая, пандемия лишь закрепила эту тенденцию. В нашем колледже мы живём как сообщество, и это хорошо. Поэтому я говорил о важности институтов. Кампусы – это особые места, где последствия пандемии ощущаются слабее.
В колледже студенты могут вести социальную жизнь в полной мере. С нашими студентами действительно работает психолог, который на индивидуальной основе проконсультировал большое количество ребят, на которых сложившаяся ситуация оказала сильное воздействие. Мы делаем всё, что в наших силах, стараемся поддерживать диалог внутри нашего сообщества, но порой проблемы неизбежны. Это особенно актуально для тех студентов, которые заступают на новый этап в своей жизни и в течение ближайших месяцев начнут профессиональную карьеру. Им придётся общаться с коллегами в совершенно новых условиях, а значит им нужно быть сильнее. Также предстоит самостоятельно довести до ума те навыки, которые они получили во время периода онлайн-обучения у нас в колледже.
Да, действительно, в сложившемся положении нашим студентам приходилось проявлять стойкость и действовать вместе. Уверен, что ситуация не катастрофическая, но последующим поколениям ещё предстоит разбираться с её последствиями.
Джанлука Сгуэо, научный сотрудник Брюссельской школы управления, Бельгия
Я тоже не соглашусь с теми, кто говорит, что ситуация катастрофическая. Могу рассказать вам об интересных результатах одного занятного исследования, посвящённого реакции студентов на онлайн-образование. С обучением в домашних условиях, по сути, им пришлось сделать огромный шаг назад к уровню начальной школы. В результате исследования мы увидели несколько настораживающих тенденций.
Одна из них – исключение студентов из системы межличностного взаимодействия. Проблема действительно существует, хотя я не думаю, что стоит винить в этом чрезмерное увлечение молодёжи гаджетами, равно как и не думаю, что мы должны вообще сильно заострять внимание на этом факторе.
Я уверен, что мы имеем дело с ситуацией, которая очевидным образом изменилась менее чем за десятилетие. Две мои маленькие дочки уже уверенно пользуются многими технологичными устройствами дома, потому что с самого рождения они были частью их жизни. Думаю, тут стоит говорить о цифровой грамотности. То есть, проблема не в том, как долго мы пользуемся теми или иными устройствами, а в том, как мы это делаем, и что нам это даёт. Если мы пользуемся ими с умом, тогда зачем ограничивать их использование?
Соглашусь с тем, что ответственность за цифровую грамотность детей и молодёжи лежит в том числе на системе образования, начиная со школы и заканчивая институтами высшего образования. Тем не менее в первую очередь ответственность за формирование личностей, умеющих использовать технологии себе на пользу, лежит на семье.
Максим Сучков, директор Центра перспективных американских исследований, профессор кафедры Прикладного международного анализа МГИМО (У) МИД России
Я тоже возлагаю большую ответственность на домашнее воспитание детей. Вообще, мы думаем, что современным людям будет сложно приспособиться к тому, что готовит для них будущее, хотя на самом деле сложнее всего приходится нам.
Я, например, родился в середине 1980-х, поэтому мой мир был менее цифровым по сравнению с миром молодого поколения, которое уже родилось в таких условиях и не знает другой жизни. Думаю, им будет немного проще приспособиться к новшествам, хотя, допускаю, что в мышлении современной молодёжи есть определённые когнитивные сдвиги, определяющие их поведение, которые в итоге могут сформировать модели социальных конфликтов, а также политические тенденции. Я упомянул, что им будет проще адаптироваться к переменам будущего, однако это не значит, что последствия изменений будут легче или что мир станет более (или же, наоборот, менее) безопасным.
Фёдор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Да, современная молодёжь родилась в таких условиях. Но давайте задумаемся, разве это значит, что сценарий дальнейшего развития событий будет линейным, таким, каким мы его себе представляем? Когда я общаюсь со своими студентами в Высшей школе экономики, я пытаюсь понять, насколько они готовы к резким переменам вокруг них.
Цифровая среда – это их среда обитания. Мы можем представить себе сценарий, в котором решающим фактором будет уязвимость. Чем интенсивнее будет проходить цифровизация, тем больше будет попыток сделать цифровую среду безопаснее, что в итоге приведёт к фрагментации глобальной среды из-за опасений отдельных стран. Поэтому, когда я беседую со своими студентами, которым около двадцати, и спрашиваю, смогут ли они жить в мире с фрагментированным интернетом или с интернетом, который не будет иметь глобальное распространение, они отвечают, что смогут, хотя не представляют, как такое вообще возможно.
Итак, цифровизация общественных отношений – это то, через что мы проходим сейчас, и этот процесс порождает определённые проблемы и вызовы, которые отражаются в том числе и на отношениях между Россией и Европой.
