Кажется, уже не осталось среди читающей публики тех, кому не было бы знакомо слово «миллениалы»[1]. Так называют молодых людей, родившихся незадолго до Миллениума, то есть во второй половине 1980-х и первой половине 1990-х гг., нередко маркетологи именуют их поколением «Y».
Понятно, что эта возрастная группа сконструирована на скорую руку и довольно условно; достаточно аргументов «за» и «против» того, что миллениалы – а сегодня это люди 25‒35 лет – действительно, представляют собой нечто особенное по своим социальным характеристикам, групповой психологии и жизненным ориентациям. Не будем вдаваться в дебри академических споров и признаем миллениалов в качестве некой демографической реальности.
И пусть их обсуждают возрастные психологи, социологи и маркетологи. В их дискуссиях, кстати, наблюдается некоторая цикличность: лет пять-десять назад одна за другой появлялись публикации, в которых описывались «характерные черты» этого поколения, сегодня тренд сменился на противоположный. Гораздо чаще отрицаются какие-либо существенные различия между поколениями и утверждается, что люди, принадлежащие к разным возрастам, будто бы отличаются друг от друга не больше, чем родившиеся под разными знаками зодиака. Как бы то ни было, научные инструменты измерения поколенческих субкультур ненадёжны или, по крайней мере, спорны, в результате порождается один псевдонаучный артефакт за другим. Интереснее понять не особенное настоящее, а предугадать вектор дальнейшей социокультурной коллективной биографии и потенциальный вклад миллениалов в мировую историю.
До сих пор исследователи пытались истолковать и объяснить их, то есть определить, насколько они отличны от предшествующих поколений «бумеров» и «generation Х». И редко задумывались над тем, способны ли представители этой возрастной группы изменить мир, когда полноценно войдут в общественную и политическую жизнь. Решить такую задачу сложно, но именно за неё мы взялись в рамках большого проекта экспертной группы «Европейский диалог» (www.eedialog.org). Построение фьючерсной истории поколения, не основанной на бесконечной череде произвольных допущений, оказалось делом азартным.
Будущее за миллениалами? Почему бы и нет, хотя…
Пройдёт совсем немного времени, и это поколение займёт лидирующие позиции в политике, бизнесе, социальной сфере, управлении, творчестве и креативных индустриях. Мы часто слышим о миллениалах как о едином сообществе людей иного образа жизни, ценностей, стиля мышления и действий. Вытекает ли из этого, что в будущем мир будет соответствовать именно их «инаковости»? А главное: можно ли уже сейчас предвидеть контуры грядущего в настоящем, разобравшись в массовом сознании, привычках, мышлении, амбициях и чувствах молодых людей?
Каждая когорта детей приблизительно раз в 25‒30 лет привносила с собой новые ценности и коллективные представления, напрямую отражавшиеся в их социальных действиях. Поколенческая смена внутри элит способствовала общественным трансформациям, а зачастую и глубоким политическим реформам. Чаще транзиты проходили с минимальными трениями, но нередко приводили к серьёзным столкновениям отцов и детей. Всю историю, особенно последних двух-трёх столетий, можно представить в виде перманентного конфликта. Только во второй половине XX века неоднократно засвидетельствованы межпоколенческие столкновения (вспомнить хотя бы студенческие бунты 1968 г.).
Вытекает ли отсюда, что нечто похожее следует ожидать в связи с историческим торжеством миллениалов? Возможно, но есть основания сомневаться в обязательности такого сценария.
Во-первых, нормативная смена поколений – пока гипотеза, которую ошибочно принимают за аксиому. Плавные и бесконфликтные изменения зачастую едва заметны и редко могут быть отнесены к заслугам именно молодых поколений. Ведь были же в истории и поколения в этом смысле «пустые». Динамика мира не привязана к смене поколений напрямую. Во-вторых, даже если гипотеза и будет подтверждена мировой практикой, разве можно только на основании сегодняшних, подчас весьма хаотичных и несистемных, а главное, лишь вызревающих ценностей и коллективных предпочтений предположить, к чему они могут привести?
История поколенческих транзитов была и, по-видимому, останется многофакторной и мало предсказуемой. Чтобы наши рассуждения и прогнозы обрели более весомый характер, мы решили погрузиться в мир жизненной философии российских миллениалов – с их помощью и при их же непосредственном участии.
Миллениалы: между «бытием» и «становлением»
Те, кто привык отождествлять поколение с возрастной группой, неизбежно следуют плоскому видению истории, сводя её к легко наблюдаемым физиологическим циклам в обществе, а посему теряют богатство смыслов и значений поколения. Те, кто, подобно Карлу Мангейму, видит в поколениях отражённую событийную реальность, порой приходят к парадоксальным выводам. В одном возрасте обнаруживаются разные поколения и, наоборот, одно поколение в застойные периоды истории растягивается на несколько возрастных когорт.
Всё большее число экспертов признаёт, что поколение – явление, скорее, интуитивное, в значительной степени зависящее от оптики самого наблюдателя. И в этом смысле оно всегда представляет собой конструкт, интеллектуально собранный и отражающий установки самих исследователей. Подобно тому, как в современной физике «эффектом наблюдателя» называют теорию, согласно которой простое наблюдение явления неизбежно изменяет его, так и в изучении поколений многое зависит от вкусов и предпочтений исследователей. Реальное поколение всегда сложнее и богаче любых интерпретаций. Выход, говоря методологическим языком Канта, лишь в целостном воображении поколения.
Миллениалы как воображаемое поколение попадают именно в эту когнитивную ловушку. Все понимают, что жёсткая привязанность к возрасту связывает руки, и, главное, не в возрасте дело. Тем не менее, рассуждая о них, мы имеем в виду прежде всего молодых людей 25‒35 лет. И настойчиво пытаемся наделить их общими чертами двух видов поколенческой идентичности – бытия (being) и становления (becoming). Так, в частности, когда-то случайно сложился и крепко-накрепко закрепился стереотип об инфантилизме и «изнеженности» миллениалов. Их нередко именуют поколением Питера Пэна, но яснее от этого ничего не становится. Придуман неологизм kidults, соединивший в себе два слова kids (дети) и adults (взрослые). Всякое вдумчивое погружение в мир миллениалов показывает, насколько легко подобный вердикт опровергается наблюдениями. Иными словами, миллениалы – конструкция, уязвимая для критики. Однако это не отразилось на популярности понятия и постоянных попытках интерпретировать его по-новому – и в академической науке, и в повседневности. В результате мы имеем не обозреваемое совокупное поколение, а скорее символический образ, который сформировался в воображении людей старшего возраста.
Во-первых, российские миллениалы появились в условиях свободы именно как первое «свободное племя». Во-вторых, они очевидно более толерантны и открыты к глобальному миру, чем «старички». В-третьих, они быстро обрели богатый опыт межстрановой мобильности, что революционным образом сказалось на их мировоззрении. Наконец, в них лишь едва-едва уловимы нотки нигилизма, а это важно, поскольку прежде смена поколений начиналась, как правило, с отрицания. Иными словами, приход миллениалов знаменует собой исторический сдвиг.
Чтобы снять наиболее типичное возражение о разноликости миллениалов, введено понятие core-generation (сердцевина поколения), с помощью которого можно выделить узкую группу, в закрытой субкультуре которой просматриваются поколенческие тренды, смыслы бытия и становления.
Миллениалы и их внутренний мир: метод вживания
Мы предложили группе «продвинутых» миллениалов (из числа core-generation, представлявших большую часть российских регионов) дискуссионную площадку, на которой в клубном режиме регулярно обсуждали фундаментальные проблемы мироустройства. Участники имели возможность аргументированно высказываться, в том числе и письменно в порядке постдискуссионной рефлексии. Наш «зум-клуб» функционировал более полугода в карантинных условиях, а коллективный нарратив, составленный из устных выступлений и кратких авторских текстов, даёт возможность сформулировать относительно целостную картину мировоззрения.
Миллениалы – другие и разные. Специальная литература и публицистика заполнены мифами и стереотипами относительно социальной философии и практических установок миллениалов. Сначала конструируется якобы присущий поколению смысло-жизненный постулат, из него выводят многие вторичные свойства. Например, принято считать, что миллениалам присуще минимизировать свои энергетические затраты, а посему они-де отрицают признанный предшественниками тезис о том, что нужно много трудиться, чтобы много зарабатывать. Отсюда вывод: для миллениалов леность – не порок, а медитация на диване – вполне развивающий личность деятельностный мотив.
Но эти гипотезы не подтверждаются даже в группе core-generation. Да, они часто высмеивают погоню за деньгами, офисное рабство, а главное – бесконечное, в том числе и показное, потребительство. В этой логике несложно распознать общий антибуржуазный настрой миллениалов и отрицание ими классической трудовой этики индустриального капитализма.
Просто миллениалам присуще иное представление о жизненном успехе, а поскольку успех в современной культуре довольно жёстко привязан к деньгам-славе-собственности, то и возникает ложное впечатление, будто бы миллениалы отрицают саму философию успеха. Конечно, нет: их успех просто иного свойства и анамнеза, гораздо больше соответствующий новой идеологии труда, потребления и занятости. Поэтому, кстати, они далеки от сторонников левой уравнительной социальной философии.
Миллениалы в политике: «за» и «против». Все представители cоre-generation миллениалов – реалисты и одновременно социальные критики. В них мы не обнаружили ни бунтарства, ни молодёжного нигилизма, ни тем более групповой склонности к анархизму. Они разделяют нормативную универсальность современного обустройства общества, политики, экономики: свобода, демократия, права человека, рынок, верховенство права – естественные атрибуты социальности. Однако они решительно не принимают существующие практики их реализации в России и на Западе. Скептицизм этот, как кажется, отнюдь не «диванного» и даже не камерного свойства, а результат этической рефлексии собственного практического опыта.
Российские миллениалы взрослели, если такой термин приемлем, в условиях беспрецедентного в отечественной истории недоверия к власти, разочарования в больших идеях и тотальной аполитичности. Отчасти контекст сделал миллениалов такими, какие они есть, – абсентеистами и политическими одиночками.
Как только возникает реальный интерес, они забывают о пассивности и политической лености. Но часто сталкиваются с непреодолимыми препятствиями для реального политического участия и вновь уходят в себя.
Миллениалы нравственно не приемлют современный мир. Суждения на основании эквилибристики «-измами» для них нетипичны. Они не отрицают свободного и открытого общества капиталистического образца концептуально, но отвергают его морально-этически, то есть с точки зрения практического разума. Более того, в их групповом сознании отсутствует преклонение перед образцами мысли или большими идеями. Они не принимают свойственное старшим поколениям мышление альтернативами и дилеммами («или – или»). Им ближе логика «и – и».
В этом смысле политически миллениалы не левые и не правые. И хотя они критичны к актуальным властным практикам, такая позиция не делает их сторонниками леваческих экспериментов или предпочтений. Они равно терпимы к либералам и коммунистам. Моральный облик и воля политика вытесняют в их электоральном сознании идеологический бэкграунд, они голосуют не за ярлыки, а за личности.
Миллениалы выступают за здравый смысл, основанный прежде всего на нравственных принципах честности, справедливости, открытости и равенства возможностей. Однако подобный позитивный настрой не превращает их в кабинетных утопистов, романтиков и идеалистов. На своих профессиональных позициях миллениалы стараются следовать этим принципам. Это удаётся редко, но такой ментальный настрой парадоксальным образом не способствует ни кризису их сознания, ни групповой склонности к разочарованиям. Похоже, здравый смысл, основанный на этических ценностях, заложен в них глубоко и основательно. Их мало трогают экономические выкладки и тщательная аналитика. Они полагаются не столько на трезвую экспертизу и расчёты, сколько на собственную адекватность и «правильность», а публичную трескотню на экономические и политические темы, как правило, пропускают мимо ушей.
У них нет страха перед «человеком власти», априорного почтения, они относятся уважительно к тем, деятельность и личность которых отвечают их социально-этическим представлениям. Миллениалы не устраняются от участия в политике, особенно местной, довольно часто предпринимают попытки избраться в депутаты или занять административные позиции. Миллениалы из группы core-generation, скорее, ориентированы на вовлечённость в местную гражданскую жизнь, и это их увлекает. Они в целом безразличны к партиям, при необходимости легко перемещаются по политическому полю с тяготением в сторону т.н. этической политики (к примеру, «зелёных» или схожих социально ориентированных акторов). Разумеется, немало тех, кто готов к политической карьере на основании лояльности к сегодняшней власти, но, как нам показалось, они испытывают от этого моральный дискомфорт. «Старички» в их сознании – жупел. Их поражает монолитность мировоззрения и ценностей людей старших поколений. Хотя в целом они демонстрируют к «старичкам» благожелательно снисходительное отношение.
Если кратко сформулировать будущую роль миллениалов в политике, они вряд ли станут пытаться изменить её фундаментальные основания и сложившуюся конфигурацию. Но будут стараться вернуть её в лоно общечеловеческих ценностей. В этом смысле их миссия – гуманизация политического, а не его деконструкция. Однако гипотеза сформулирована на основании сегодняшних настроений и намерений. И если они видят в политике лишь инструмент изменения реальности, то главным остаётся моральное сомнение: стану ли я брезговать участием в политике или пойду в ней «своей дорогой»?
Капитализм с человеческим лицом может на практике обернуться такой же социальной иллюзией, как и социализм с человеческим лицом. И привести мир к очередному глубокому конфликту. Но сегодня прогнозировать, как этические ценности схлестнутся с институциональной природой современной политики, бессмысленно. В любом случае деполитизация миллениалов приводит к фрагментации, дальнейшему отрыву молодых людей друг от друга.
Скорее всего, она сделает из миллениалов более активных зрителей, нежели идейных участников, как, возможно, хотелось бы многим трезво мыслящим представителям старших поколений.
Миллениалы в обществе: новый социальный разворот. Гипертрофированно этический взгляд на жизнь вновь даёт о себе знать в дискуссиях миллениалов о более устойчивом, эффективном и правильном общественном устройстве. Они не настроены ни радикально, ни даже умеренно реформаторски. Их коллективная позиция в вопросах социального совершенствования формируется в ходе практической реализации принципов честности и справедливости. «Лучшее общество» видится как пространство возможностей не просто равных, а, скорее, гарантированных равных, пусть даже и с ограниченным набором компонентов элементарного равенства. К примеру, они часто выступают идейными сторонниками введения безусловного базового дохода. С одной стороны, это обусловлено стратегией на личную самореализацию и тактику энергосбережения. А безусловный базовый доход расширяет возможности биографического поиска, гарантируя элементарное выживание. С другой – чувствительны ко всяким проявлениям откровенного неравенства в обществе и поэтому готовы увидеть в этом финансовом инструменте хоть какую-то надежду на гарантию справедливости.
Миллениалы социализировались в условиях победившей «экономики счастья» и, возможно, поэтому считают для себя наиболее важной коллективную установку на культурный капитал. Для них нет голого экономизма. Им необходима ценностная отдача от труда.
Они настроены на самореализацию, не рвутся к сверхдостаточному благосостоянию, правда не хотят и испытывать нужды. Но во имя такой судьбы не готовы ничем жертвовать.
Впрочем, миллениалы не перекладывают решение проблем неравенства и несправедливости исключительно на плечи государства. Они с радостью вовлекаются в общественную жизнь, участвуют в волонтёрском движении. В принципе, это характерно и для более младших поколений, но миллениалы суть первое отечественное поколение «эмпатов». По крайней мере, такой тренд отчётливо проявлен в групповой субкультуре core-generation. Их гиперморализм практически окрашен: они чаще помогают другим, занимаются благотворительностью, участвуют в разных добровольческих акциях и т.д.
Миллениалы свободны от многих современных психоидеологических недугов. Им не свойственно враждебное отношение к Западу, они не тяготятся глобализацией, не заражены постсоветской имперскостью. Следует ли из этого, что они мыслят себя гражданами мира? Отнюдь нет. Их космополитизм носит условный характер. Они, безусловно, и за порогом «дома» чувствуют себя комфортно. Что же касается России и её национальной культуры, то они ясно видят нашу специфику, не идеализируют её, не превозносят и не относятся к ней чересчур критически. И в этом они, похоже, познали меру. Да и вообще: миллениалы не демонстрируют преклонения перед какими-либо авторитетами, идеями и идеалами. Их социальное мышление близко античному стоическому образцу. Полагайся на себя и измени своё отношение к тому, что не можешь исправить!
Дуализм поведенческих устремлений
Политическое и гражданское в сознании старших поколений переплетены в единый клубок прежде всего в силу безраздельного господства в их головах архаических политико-культурных стереотипов. Для них всякая публичность есть соприкосновение с властью, а такая вовлечённость не всегда приветствуется и одобряется. Миллениалы – политически гораздо грамотнее и адекватно интерпретируют смыслы публичного пространства. Но они же последовательно проводят этическую грань между политическим и гражданским. Для них это разные и подчас не пересекающиеся реальности. И если политическое в их сознании по-прежнему маркировано негативными значениями, то гражданское поле чётко отделено от «большой» политики и как будто бы социально реабилитировано. Они мотивированы на участие в нём в противовес внутреннему табу на чистую политику, понятую именно как борьба за власть.
Миллениалы не очень понимают и тем более принимают актуальные политические нормы и правила игры. Напротив, они считают гражданское вовлечение делом праведным и благородным. Гражданское поле благодаря присущей ему низовой прозрачности не просто окрашено в их сознании позитивными нравственными значениями, но и считается реальным и прагматичным для пробы сил. Возможность реализовать своё желание быть полезными они видят преимущественно в сегменте нарождающегося гражданского общества.
В известной степени это объясняет их деполитизацию, осознанную отстранённость от политического поля, регламентированного неправедными целями и средствами. Миллениалы не хотят заниматься тем, чего не понимают, а если понимают, то не признают. Совсем другое дело быть активными в локальной гражданской жизни, решать местные проблемы, по возможности охраняя ближнее пространство от посягательств чиновников и политиков-профессионалов. Социальный активизм направлен на развитие и поддержание низовой общинности, а не на личное встраивание в сложившиеся государственные властно-административные структуры со всеми репутационными и моральными потерями для себя и окружения. Разумеется, правило это не абсолютное и не следует ожидать от всех миллениалов следования логике низовой активности, но тренд core-generation устремлён именно в направлении гражданского локализма.
Миллениалы – будущее туманно
По многим причинам миллениалы хорошо чувствуют наступление в отечественной политике fin de siècle. Внутренним чутьём они ощущают крах традиционализма в практиках властного господства. Миллениалы не подвержены моральной панике в связи с административной зачисткой публичного и политического поля. Всё это для них естественные процессы, а посему не стоит по этому поводу переживать. И именно так поступали римские стоики в куда более непростые времена. Впрочем, главная поколенческая загадка и одновременно проблема миллениалов в том, что их образ будущего не сформирован вовсе. Что придёт на смену российскому традиционализму во власти, не прояснено ни концептуально, ни даже метафорически. Что это за эпоха настанет, когда они достигнут возраста акме, сокрыто для их группового понимания.
Возможно, именно поэтому они внутренне тяготеют к низовому активизму в режиме grassroots. Из ближнего окружения ведь не уйти, а как будут решаться национальные задачи, зависит, в их представлении, больше от системы, традиций и даже случая, чем от усилий конкретных людей. В это пространство они всё реже желают вступать, хотя внимательно наблюдают за происходящим как бы по «ту сторону экрана».
«Будущее» в культуре миллениалов составлено из множества разнородных фрагментов, в отношении к которым установки варьируются в широком диапазоне – от безразличия и апатии до полной смысловой пустоты. Они существенно меньше подвержены влиянию пропаганды и СМИ, но сформированы отечественной школой, претензии к которой со стороны миллениалов, скорее, формальные, чем институциональные и программные. Истоки их метода конструирования будущего следует искать в аудиториях средней и высшей школы.
Трансформационные скачки, совершённые в разные периоды истории нашей страны (к примеру, в 1917 или 1991 гг.), осуществлялись при более или менее чёткой картине желаемого будущего, пусть и абсолютно ложно-иллюзорного. Эти картины и были двигателями прогресса. Но их отсутствие сегодня может создать патовую ситуацию в скором будущем, если вновь случатся мгновенные перемены, но они не будут сопровождаться представлениями об объективно востребованных изменениях. Нет образа будущего, значит, не будет и солидарного отношения к происходящему и конкуренции сценариев реформационных действий. Лоскутное будущее разорвёт это поколение в клочья. А «ворчуны» старших возрастов вновь заявят о себе как о единственном поколении, ответственном за судьбы страны. И тогда в условиях отсутствия воображаемых перспектив геронтологическая диктатура, действительно, станет фактом.
Собственная биографическая дряхлость не включена в горизонты планирования, которые вообще на поверку оказываются очень недолгосрочными. Безусловно, по мышлению они деятели настоящего, а не творцы будущего. Тем более отдалённого. Для выстраивания долгого горизонта планирования им нужны гарантированные и непеременчивые институциональные правила, и именно их нет.
В этом смысле миллениалы, по крайней мере из группы core-generation, не склонны экстраполировать накопленный жизненный опыт в будущее далее пяти-десяти лет. Они готовы включиться в публичное обсуждение темы старости и пенсий, но чаще проецируя своё видение на поколение родителей. И поэтому не стоит ждать от них особого рвения и глубокого погружения в эту тему и соответствующие ей реформы.
Отечественные миллениалы – новые русские европейцы?
Миллениалы из группы core-generation осознают себя европейцами и, безусловно, являются первыми европейцами в нашем коллективном поколенческом опыте. Они свободны, в том числе и от уходящих в прошлое социокультурных предрассудков, не видят альтернатив западному универсализму в ценностях, общественных установлениях и институтах. Они родились в переломный момент истории, путешествия для них не экзотика, а «железный занавес» – непознанная реальность. Они европейцы, потому что получили образование, относительно свободное от жёсткого идеологического диктата, и совсем не озираются по сторонам света в подтверждении своей идентичности. Это первое поколение в России, худо-бедно заговорившее на иностранных языках.
И всё же отечественные миллениалы – особенные европейцы. На их коллективную идентичность по-прежнему влияют старые инструменты самопознания. Безусловно, они принимают во внимание фактор разнообразия страны, хотя бы в силу её природных и климатических особенностей, географической растянутости по горизонтали и территориальным масштабам, что препятствует признанию себя обычными европейцами. Это не тщательно скрываемый синдром державности, а своего рода «уловка» для бережного сохранения уникальной идентификационной «ниши».
Core-generation поколения миллениалов – типичные «русские европейцы». Как и их предки в XIX веке, они противопоставляют себя остальному «неевропейскому» населению. Сочувствуют новым «крепостным», смиряются с условиями «самодержавия», но думают о стране и строят свои жизненные планы в соответствии с продвинутым европейским просвещением разумом. Они могут повторить судьбу интеллектуально рафинированных, но политически нерешительных «русских европейцев», сгинувших в революционном водовороте начала прошлого века.
Миллениалы в контексте событийных лакун
Вслед за Мангеймом принято считать, что один из важнейших факторов образования гомогенного поколения – приобщённость к значимым историческим событиям. Так говорят о поколении войны, оттепели, перестройки и т.д. В коллективной биографии миллениалов пока не случились такие события, если не считать, что вся их сознательная и взрослая жизнь прошла в одних политических условиях и при одном верховном правителе, безусловно, олицетворяющем эпоху новейшей истории страны.
Но это не столько Событие, сколько печальная карма поколения миллениалов. Они были свидетелями целого ряда судьбоносных явлений, типа терактов начала нулевых годов, уничтожения независимого ТВ и свободы слова в целом, окончания «тучных» годов, конфликта с Украиной и кардинальных изменений внешней политики. Но все эти «большие» события не стали поколение-образующими. Они не дети Болотной, не соучастники глобального распада «русского мира». Все эти и им подобные внешние обстоятельства создали особенные информационные поля, но не обрели судьбоносного статуса. Российские миллениалы – люди без событийной солидарности.
Крах СССР – не стержень их коллективной биографии, а просто факт из отечественной истории. Для людей старших возрастов распад страны обрёл значение главного смысложизненного переживания, а Союз – постоянного зримого спутника современности. Они живут с Союзом, не важно, борются ли с ним или ностальгируют по нему. Миллениалы же, как оказывается, не намерены превращать ту «давнюю» историю в символический и метафизический рубеж коллективной памяти. Они равнодушны как к тем, кто считает, что «слава богу, что развалился», так и к их оппонентам, кто видит в развале «самую большую геополитическую катастрофу».
Даже когда они мысленно обращают свои взоры к знаковым личностям (скажем, Сталину), то оперируют, скорее, готовыми шаблонами, позаимствованными у бабушек и дедов, даже не у родителей, которые в 1990-е гг. были больше озабочены вопросами выживания, чем воспитания детей.
Миллениалы могут заинтересоваться темой сходства «эффективных менеджеров» первой величины «славного» прошлого и нашего настоящего, но даже в этом они, скорее, полагаются на полученные через «вторые руки» образцы сравнения, чем на собственный ум. Конечно, ужасы тоталитаризма они осуждают. Но без эмоционального всплеска, как более старшие. Иными словами, историческая память миллениалов тоже не становится ключевым фактором в их социокультурном взрослении.
Общественное кредо миллениалов
«Не мешайте!» Конечно, этот ёмкий и очень выразительный призыв не отражает всего разнообразия требований к обществу и государству. Но их наиболее глубинное ожидание связано с раскрепощением, дебюрократизацией и «уходом» государства из жизненно важных сфер их деятельности и не только (к примеру, ещё из образования и культуры).
Они научились мыслить свободно, а сегодня хотят не менее свободно действовать. Инфантилизм и патернализм миллениалов представляется мифом, в принципе не соотносящимся ни с мировоззрением, ни с успешными практиками их реализации себя на деле.
[1] Грамотное написание по-русски этого понятия – «миллениумы» (millenniums), по крайней мере, так принято в мировой академической науке. И все же в разговорной речи и даже в публичных текстах гораздо чаще можно встретить именно эту не вполне корректную орфографию – «миллениалы». Не будем ломать сложившуюся традицию и мы.
