Какой может быть новая модель отношений Китая и США? Почему не стоит недооценивать значимость России в китайской внешнеполитической стратегии? По какой причине Китай старается дистанцироваться от украинского конфликта? Об этом Фёдору Лукьянову рассказал Сергей Гончаров, ведущий научный сотрудник Отдела Китая Института Востоковедения РАН, в интервью для передачи «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: Отношения США и Китая – загадочная вещь, со стороны не всегда понятная. Это сложная конструкция теснейшего симбиоза при нарастающих противоречиях. Можно ли сказать, что какой-то тренд из этих двух преобладает? И что это означает?
Сергей Гончаров: Думаю, чтобы ответить на этот вопрос, лучше исходить не из того, что мы имеем дело с изменением некой сложившейся модели отношений, а скорее из того, что сейчас происходит строительство принципиально новой модели отношений между этими странами, поскольку прежняя модель потерпела полный крах. Это очень сложное развитие отношений между Соединёнными Штатами Америки и Китаем происходит на фоне существенных внутренних процессов, которые протекают в обеих странах.
Если упростить ситуацию, то можно констатировать, что для США характерны такие тенденции:
- глобальная деиндустриализация, которая выражается в перенесении очень многих производящих мощностей за рубежи страны;
- деурбанизация, связанная с тем, что происходят достаточно массированные переселения состоятельных слоёв населения в пригороды, и мы видим кризис во многих больших городах;
- относительное снижение качества рабочей силы – речь не идёт, конечно, о том, что мы имеем дело с тотальным кризисом системы образования и так далее, но происходит снижение качества миграционного потока (в плане образования) и появление достаточно серьёзных слоёв городской бедноты; это влияет на качество рабочей силы.
Что же касается Китая, тут мы имеем дело с фактически противоположным процессом:
- урбанизация;
- индустриализация;
- относительное повышение качества рабочей силы и её стоимости – как раз в силу того, что значительная группа населения перемещается из деревни в городские центры.
Прежняя модель отношений между двумя государствами строилась на том, что эти процессы взаимно дополняли друг друга. С точки зрения Соединённых Штатов, выглядело логично, что можно переносить ряд производств за рубеж, а в данном случае, конечно, Китай был приоритетным адресом для этого. Можно было сохранять мировое доминирование за счёт сохранения превосходства в технологической, военной сферах, за счёт системы альянсов, за счёт финансовых возможностей, финансовой системы и за счёт «мягкой силы», которая выражалась в привлекательности образа американской мечты, американского образа жизни. Это позволяло, мобилизуя ресурсы, сохранять верхушечную, очень мощную научно-технологическую систему, которая, в свою очередь, обеспечивала военное превосходство. Это позволяло также поддерживать welfare (благосостояние), содержать те слои населения, которые не могли найти себя в этом новом обществе и оказывались на обочине в результате деиндустриализаци и деурбанизации. В этом смысле Китай замечательно вписывался в данную модель.
Что же касается самого Китая, то в происходящем его руководители видели только плюсы, поскольку они получали технологии, рынок – вместе с американским и весь западный рынок. Они обеспечивали вывод из нищеты огромных масс населения и прогресс страны. Если говорить о конкретных вехах этого процесса, очень значимым было присоединение Китая к ВТО в 2001 году. Часто цитировалось заявление Роберта Зеллика, который работал тогда старшим заместителем госсекретаря, относительно того, что Китай может стать ответственным акционером в мировой системе, руководимой Соединёнными Штатами.
В отношении Китая расчёт в это время был на то, что в результате такого взаимодополнения будет происходить определённого рода конвергенция. Не просто гармонизация внешних политик двух государств, но и эволюция китайской социально-идеологической системы в том направлении, которое будет в значительной степени сближать её с американской. Для этого были основания, поскольку, например, была провозглашена председателем Цзян Цзэминем концепция «трёх представительств», которая фактически легитимировала новую буржуазию, появившуюся на свет в результате реформы, и включила её в состав правящего класса. Тогда же наметилась серьёзная тенденция к тому, чтобы ограничивать властные полномочия Коммунистической партии и всё более и более передавать их государству. А также всякие разные идеи о том, что возможна конкурентная демократия, которая будет подниматься от слоёв на уровне деревни, потом уезда, потом провинции, а потом, глядишь, и в центре.
Первые признаки надлома этой системы появились в 2008 г., когда китайцы убедились в том, что в финансовой системе Соединённых Штатов, которая была одним из столпов их могущества, есть имманентные слабости. И, наверное, не стоит слишком привязываться к системе, внутри которой заложена тикающая бомба. После этого, в 2010 г., Китай обогнал Японию, став второй экономикой мира, и уверенности у него в своих силах существенно прибавилось.
В середине 2010-х гг. в США и Китае параллельно стали происходить совершенно иные процессы. Те явления, о которых мы говорили до этого, вызвали то, что называется сейчас трампизмом – реакция на то, что старая добрая Америка куда-то уходит. Причём реакция совершенно естественная. Китай при всех своих огромных достижениях на этом пути, в результате инкорпорации буржуазии во властную систему получил повсеместную коррупцию – обмен власти на деньги. Появились экологические проблемы, связанные с форсированной индустриализацией. Возникли огромные избыточные производственные мощности, которые стали давить экономику и тянуть её вниз. В значительной степени были исчерпаны ресурсы экспорта как основного драйвера экономического развития – просто в силу того, что физически многие развитые страны не способны были переваривать такое количество китайских товаров без уничтожения своей собственной промышленности, на что в западном мире готовы отнюдь не все.
В этих условиях председатель Си Цзиньпин коренным образом поменял внутреннюю политику в стране. На место постепенной департизации пришло подчёркнутое акцентирование руководящей роли компартии, которая начала заниматься не просто идеологией, а повседневным руководством в отношении многих сфер жизни страны. Стала акцентироваться роль государственного сектора и возвращения к исконным революционным традициям. На фоне того, что происходило с идеологией в Америке, это создало предпосылки для существенного столкновения между двумя государствами.
Но здесь произошли такие вещи, которые во многом лимитируют пределы того, до какой степени может развиться это противостояние, и того, чего можно в результате достигнуть. По мысли китайского руководства, ситуация с пандемией должна была засвидетельствовать тотальное превосходство китайской государственной системы над западной, прежде всего над американской, которая, конечно же, справилась с этим испытанием совсем не лучшим образом. Этого не произошло, поскольку жёсткий, неудачный выход из пандемийных ограничений дискредитировал все те достижения, которые были у Китая на этапе собственно эпидемии.
Выяснилось также, что хотя раньше китайское руководство акцентировало, что теперь оно будет отказываться от ведущей роли экспорта и переходить к акценту на внутренний спрос, это совсем не такой простой процесс. Для того, чтобы радикально расширить внутренний спрос, потребуются серьёзнейшие внутренние реформы в стране, которые не соответствуют изначальному духу эгалитаризма, присущему первым годам правления Си Цзиньпина. К примеру, планируется продолжить урбанизацию, но для этого потребуется радикальнейшим образом изменить систему прописки и систему собственности в деревне, поскольку иначе те дополнительные 300 млн человек, которые должны были переселиться в города, просто туда не поедут.
Также выяснилось, что ещё рано говорить о том, что Китай способен при опоре только на собственные силы развивать весь спектр самых передовых технологий. Здесь китайцы в последнее время стали в значительной степени корректировать и смягчать свой подход к отношениям с Соединёнными Штатами и с Западом в целом. Стали вновь вводить льготы для иностранцев, возрождать систему экспериментальных, наиболее продвинутых форм взаимодействия с западом в особых экономических зонах. А они ведь хотели изжить это как явление – этот заповедник благоприятных условий для иностранцев.
Фёдор Лукьянов: Если я упрощу мысль – Китай понял, что к противостоянию он сейчас не готов, слишком рискованно.
Сергей Гончаров: Совершенно верно. Но то же самое поняли про себя и Соединённые Штаты. Поставить Китай на колени в результате торговых войн не удалось. И ещё вопрос, кому они нанесли бóльший ущерб.
Недавно проходил Форум развития Китая, и там были практически все гранды американского бизнеса, начиная от “Apple” и кончая “FedEx”, только первые лица. Они просто кровью расписывались под тем, что никогда не уйдут с китайского рынка. Есть давление со стороны бизнеса.
Именно поэтому Штаты были вынуждены начать проводить политику так называемых высоких стен вокруг маленьких двориков, то есть ограничивать какой-то небольшой спектр технологий, которые имеют военное назначение или которые вообще считаются ключевыми для доминирования страны. Что касается остальных, то здесь они не могут прибегать ни к каким ограничениям. Ещё один метод – санкции, которые вводятся в том случае, если Соединённые Штаты подозревают Китай в каких-то поставках России.
Так что я бы сказал, что сейчас модель отношений радикально изменилась. Если в прошлом речь шла о том, что существуют стратегические перспективы совместного управления миром (с Китаем в качестве младшего партнёра, очевидно), то сейчас мы имеем дело с сосуществованием и с идеалом для обеих сторон, который состоит в том, чтобы упорядочивать и ограничивать противостояние и конфронтацию между ними, не допускать выхода за разумные рамки. Поэтому США и Китаю приходится практически заново обговаривать условия компромисса по каждой из объективно существующих проблем – от технологий до Ближнего Востока, России и так далее. Из-за этого периодически искрит и возникают все те коллизии, которые мы с вами наблюдаем.
Фёдор Лукьянов: Я думаю, что мы чуть-чуть преувеличиваем значимость российской темы в американо-китайском диалоге, но тем не менее. Есть некоторое недопонимание, какова позиция Китая в отношении специальной военной операции и всего того, что происходит. С одной стороны, мы считаем Китай чуть ли не нашим союзником, с другой –видим, что Пекин не хочет из-за этого портить отношения с Соединёнными Штатами. Какова позиция Китая?
Сергей Гончаров: Позиция по этой важной и чрезвычайно острой теме определяется всей совокупностью стратегических интересов Китая. Прежде всего, я бы хотел сказать, что не стоит недооценивать значимость России в китайской внешнеполитической стратегии. Она определяется несколькими ключевыми факторами, самый главный из которых –геополитический.
Благодаря тем конструктивным отношениям, которые выстроены между Пекином и Москвой, Китай имеет северную границу, куда, кстати говоря, нужно включать – косвенно, в результате хороших отношений с Россией – также границу с Монголией и границу с независимыми государствами Центральной Азии. У Китая есть спокойный стратегический тыл на севере. Это крайне важно для него, поскольку если мы посмотрим на карту, если мы будем двигаться от Индии вниз по большой дуге до Южной Кореи, то мы увидим, что практически со всеми основными игроками в этом регионе у Китая существуют либо территориальные, либо геополитические, либо какие-то иные противоречия. В том случае, если происходит обострение в отношениях с каким-то из государств по этой периферии, они тут же склоняются к Соединённым Штатам вплоть до акцента на заключении каких-то военных договорённостей. В этом смысле спокойный стратегический тыл имеет для Китая абсолютно ключевое значение. Совсем неслучайно председатель Си Цзиньпин говорит о том, что «Россия и Китай стоят спина к спине, обеспечивая тем самым интересы друг друга».
Второй фактор состоит в том, что ни в коем случае не стоит недооценивать значимость экономических связей между нашими странами. По разным оценкам наша торговля составляет 250 миллиардов. Торговля Китая с Соединёнными Штатами – 750 миллиардов, это в 3 раза больше, но и населения там в 2 раза больше, а если говорить о ВВП, то у Китая он в десять раз больше. Это очень достойный показатель. При этом нужно смотреть не только на количество, но и на качество. Если говорить о нефти, то в том случае, если у Китая случатся острые конфликты и блокируются пути поступления нефти с Ближнего Востока, то существуют сухопутные поставки из России и Казахстана (трубопроводная нефть), плюс к этому можно подключить увеличение поставок за счёт железной дороги и даже автотранспортом. Если Китай задействует свои стратегические резервы и перейдёт на режим экономии, то он будет способен выдерживать эту блокаду в течение многих месяцев, что заставит её снять, поскольку за этими самыми проливами в Юго-Восточной Азии находятся такие союзники Соединённых Штатов, как Южная Корея и Япония, которые в этом случае также будут посажены на голодный паёк. То есть это на самом-то деле ключевой фактор. Недооценивать его ни в коем случае нельзя.
Следующим существенным фактором являются очень хорошие отношения между двумя лидерами – президентом Владимиром Путиным и председателем Си Цзиньпином. Они основываются на совпадении целого ряда направлений их внутренней и внешней политики, которые, по-моему, для всех очевидны.
Эти факторы, с моей точки зрения, железной необходимостью исключают возможности каких-то договорённостей Китая за спиной у России, которые могут сводиться к радикальному пересмотру нынешних отношений.
Фёдор Лукьянов: Хорошо, это позитивные факторы. А если брать ограничители?
Сергей Гончаров: Самый главный ограничитель состоит в том, что ключевой угрозой для себя Китай сейчас считает фрагментацию глобальных производственных и логических цепочек. Конечно же, те несомненные выгоды, которые Китай имеет от того, что заполонил российский рынок своей машинно-технической продукцией, а также от того, что получает от нас многие важные виды сырья, никак не компенсируют этой глобальной утраты.
Именно поэтому они отказались от формулировки о «безграничных отношениях, не имеющих запретных зон», и теперь говорят о том, что эти отношения подчинены принципам незаключения союза. Это позволяет им критиковать Соединённые Штаты за их глобальную систему альянсов. Они говорят о том, что их отношения с Россией не являются отношениями конфронтации. В практической плоскости это выражается в том, что китайцы категорически отказываются критиковать Россию по любой из тех позиций, по которым сейчас Россию критикует Запад. Китайцы не допускают никаких критических высказываний в адрес России.
Наконец, они говорят о том, что китайско-российские отношения не обращены против третьих стран. Это может нас не очень удовлетворять, поскольку в данном случае получается так, что когда вводятся какие-то санкции, китайцы считают, что они не должны подвергаться каким-то санкциям за то, что сотрудничают с Россией. Фактически они никогда по своей инициативе не будут поставлять вооружения или военные технологии, а также те технологии, которые признаны технологиями двойного применения. С другой стороны, они никогда не будут по своей инициативе сворачивать сотрудничество в тех областях, которые не являются явно принадлежащими к этим «опасным» категориям, и сделают это только в том случае, если им укажут, предъявят какие-то доказательства и будут их заставлять.
В целом нужно иметь в виду следующее, если говорить о позиции Китая (с моей точки зрения, это важный момент): совершенно недооценено значение тех 12 пунктов, которые Китай выдвинул в феврале 2023 года. Эти пункты не стоит понимать как программу собственно урегулирования украинского кризиса. Если внимательно в них вчитаться, то это программа переустройства мира, которое должно наступить в результате какой-то развязки ныне существующего кризиса и конфликта. Наверное, трудно не согласиться с тем, что происходящие события обозначили глубочайшие кризисы сложившейся на данный момент системы международного права, системы тех институтов, которые должны обеспечивать это международное право, системы безопасности и вообще всех систем, регулирующих международное экономическое сотрудничество.
Китайцы в этом документе, например, заявляют о том, что они теперь выступают за создание новой евразийской структуры безопасности, в которой они будут участвовать. Это совершенно глобальная вещь. Всё это связано с перестройкой остальных важнейших подсистем. Когда происходило урегулирование после Первой мировой войны, после Второй мировой войны, они были на стороне победителей, но их очень здорово «оттёрли». И теперь – в третий раз – они не претендуют на то, чтобы играть какую-то роль в том, как, собственно, будут урегулированы в конечном счёте отношения между Россией и Украиной. Это вопрос, который выходит за пределы их компетенций и возможностей. Но в этот раз они намерены играть ведущую роль в том, какие глобальные последствия будут у этого дела.
Фёдор Лукьянов: Очень важно, действительно, понимать масштаб того, как мыслит Китай, потому что мы иногда полагаем, что наша перспектива – всеобщая, но не всегда так. Китай мыслит явно глобальнее, хотя что получится – тоже неизвестно.
