В Глазго завершился климатический саммит высшего уровня, но продолжается конференция ООН по климату. О ситуации на мировых рынках, энергетических и не только, в контексте климатического форума Фёдор Лукьянов поговорил для «Международного обозрения» с директором Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ ВШЭ Анастасией Лихачёвой и научным сотрудником Научно-исследовательского центра нефти имени короля Абдаллы в Саудовской Аравии Златой Сергеевой.
– Как раз к саммиту рынки пришли в волнение: тут и кризис энергопоставок, и продовольственные перебои, и сбой производственных и доставочных цепочек. Как такая болтанка влияет на климатический мотив мировой политики? Может, что-то хочется пересмотреть?
Лихачёва: Сиюминутное желание пересмотреть, конечно, есть, особенно у тех, кто сегодня должен платить гораздо больше, чем привык, за самые базовые и привычные товары – например, бензин. Но, с другой стороны, такая «болтанка» сильно повышает градус внимания к климатической повестке и переводит его из обсуждения заботы о будущих поколениях в решение вопросов, что делать здесь и сейчас и, главное, кто за это будет платить. Эта вульгарная постановка вопроса в контексте саммита очень хороша, потому что пока получается, что одним из основных яблок раздора, наверное, станет именно проблема баланса. Кто будет оплачивать счастливое зелёное будущее – развитые страны или каждому придётся выбираться самому по себе.
– Добывающие страны, признаемся честно, очень хорошо себя чувствовали без всякого зелёного перехода. Теперь им приходится адаптироваться. Есть ли какая-то скоординированная общая позиция, которая помогла бы странам-производителям углеводородов отстаивать свои интересы? Ну, например, в том, что касается введения углеродного налога в Евросоюзе?
Сергеева: На самом деле, на протяжении последних нескольких лет позиция ключевых производителей углеводородов значительно изменилась. То есть сначала они были на противоположном конце спектра и выступали радикально против различных климатических целей. Но, если говорить о России и о Саудовской Аравии, то здесь в последние несколько лет позиция стала меняться и сдвигаться. Я бы не сказала, что на противоположный край спектра, где страны считают необходимым различные агрессивные климатические меры, но скорее к центру, где страны признают проблемы. Так, например, и Россия, и Саудовская Аравия в октябре объявили цели по достижению углеродной нейтральности к 2060 году.
Что касается углеродного налога, то стоит отметить, что он вводится не впервые: сейчас углеродные налоги действуют в 27 странах – в той или иной форме. Но пограничный корректирующий углеродный механизм, который собирается вводить ЕС, мне кажется, может закончиться банально – тем, что страны-экспортёры углеводородов просто введут какую-то внутреннюю цену на углерод, потому что у них нет стимулов платить эти деньги в бюджеты чужих стран. Лучше платить в свой собственный бюджет. А это приведёт к росту цен на энергоресурсы. Например, в рамках скоординированной политики ОПЕК+ нефть подорожает примерно на 20 долларов за баррель. В итоге всё кончится тем, что другие страны, наоборот, будут возражать против такого механизма со стороны ЕС, потому что оплачивать эту политику другим развивающимся странам абсолютно не захочется.
– Пока, во всяком случае на уровне лозунгов, декларируется, что «за ценой не постоим». Все признают, что одно из главных последствий климатических изменений – это дефицит воды. Он и сейчас есть, а будет только усугубляться. Как это повлияет на международные отношения в непосредственной перспективе и более длительной?
Лихачёва: Судя по всему, повлияет очень коварно, потому что в программе конференции в Глазго, которую я внимательно изучила, слово «вода» практически не упоминается. Единственное исключение – «синие» финансы, и то скорее в привязке к океанам. С водой возник удивительный парадокс – тревожный, поскольку способен повлиять на международные отношения. Для великих держав вода не является международной проблемой и серьёзной угрозой безопасности. Предположить, что Китай, Индия, ядерные державы, всерьёз начнут войну из-за реки Брахмапутра всё-таки достаточно сложно. Поводом может быть что угодно, естественно, но причиной вряд ли. Сегодня сложилась ситуация, когда страны, для которых дефицит воды действительно является международной проблемой, остались, по сути, внутри региональных и даже микрорегиональных подсистем, в которых они должны это решать. А крупным странам, в общем-то, это не очень интересно, поэтому феномен «водных эмигрантов» (вообще – «климатических», но в первую очередь «водных»), будет только усугубляться. Например, понятие «экологическое убежище» не разработано. И чем дольше крупные страны будут стоять в стороне, ограничиваясь общегуманитарными инициативами, тем острее нелинейные последствия дефицита воды могут ударить по международным отношениям. И России это, кстати, тоже касается – на поле водной дипломатии наша страна могла бы предпринимать активные дипломатические усилия, «поженить» высокие технологии, сбор данных о воде, реках со своей дипломатией. Дипломатия водных данных – в перспективе крайне востребованный сюжет, поскольку несмотря на то, что мы уже давно можем увидеть номер машины из космоса, страны, которые делят одни и те же реки, не могут договориться, когда будет наводнение, когда будет сброс воды и не видят этих данных друг у друга.
– К региону Персидского залива это тоже должно относиться? Или там к дефициту воды настолько привыкли, что не ждут никаких перемен к худшему?
Сергеева: Безусловно, вопрос дефицита воды довольно острый. И, мне кажется, что сейчас, когда все заговорили о переходе на водородную экономику, он становится ещё более актуальным. Так, например, Евросоюз самым предпочтительным методом производства водорода называет метод электролиза воды с использованием возобновляемых источников энергии. Для Саудовской Аравии это будет означать дополнительные сложности, потому что не всякая вода подходит для производства водорода. Вот, например, город Неом, который собирается стать крупнейшим мировым хабом и центром по производству водорода в Саудовской Аравии, на побережье Красного моря, – там как раз собираются производить водород с помощью электролиза воды. Но морская вода не подходит, её надо для этого опреснить, а это дополнительные издержки. Кроме того, понятно, что вода либо направляется на удовлетворение нужд населения, либо на производство водорода – теоретически в этой сфере тоже могут возникать конфликты.
– В России уже произошёл качественный поворот в подходе к климатической теме (был период, когда у нас ей как-то не очень интересовались)? Если да, то куда, собственно, мы повернулись?
Лихачёва: Мне представляется, что за последние несколько лет у нас произошла климатическая революция и зазвучали совершенно другие тезисы. Россия объявила вполне чёткие приоритеты достижения углеродной нейтральности к 2060 году. Запущен целый ряд программ и проектов, которые нацелены на то, чтобы наша экономика стала более зелёной, введена специальная российская зелёная таксономия, которая, например, учитывает региональную специфику – нельзя просто закрыть металлургию, а надо её как-то озеленять и давать на это деньги. На мой взгляд, самое интересное проявление того, что зелёная повестка по-настоящему пришла в Россию, это то, что сегодня она является одной из самых ярких, насыщенных и интересных полей для внутреннего лоббизма. И то, что у крупных компаний, регионов, губернаторов, федеральных чиновников идёт очень серьёзная борьба за то, как понимать климат, как его защищать, как к нему адаптироваться, мне кажется, главный маркер того, что Россия начинает заниматься климатом серьёзно.
– А в добывающих странах Залива жизнь после нефти уже изучают? Какой она видится?
Сергеева: Саудовская Аравия тоже, вслед за Россией, поставила перед собой цель по достижению углеродной нейтральности к 2060 году. Но важный момент заключается в том, что наследный принц, сделавший это заявление, сказал, что до 2060 года Королевство планирует оставаться лидирующим производителем, который обеспечит стабильность на мировых рынках углеводородов. И Саудовская Аравия собирается не только достигать углеродной нейтральности, сокращать выбросы CO2, но и наращивать производство нефти и нефтепродуктов.
Так что Саудовская Аравия, конечно, видит перед собой зелёное будущее, но нефть в нём занимает определённую долю. У Саудовской Аравии, в принципе, есть амбиции стать лидирующим производителем на всех рынках энергоресурсов. Например, в мае 2021 г. наследный принц заявил, что Саудовская Аравия хочет стать самым дешёвым производителем на рынках любых продуктов. Он сказал: «Неважно, чем вы будете заправлять свою машину – нефтью, газом или водородом, мы постараемся, чтобы все эти продукты поставлялись вам из Саудовской Аравии».
