В заметке об «Уроках Сирии» в «Коммерсанте» Руслан Пухов полагает, что если война не выиграна за считанные дни или недели, то она проиграна. Рассуждая таким образом, нельзя не задуматься и о специальной военной операции (СВО), которая, по признанию пресс-секретаря российского президента Дмитрия Пескова, «заняла немного больше времени <чем первоначально предполагалось> и продлится ещё немного». Тезис о том, что Россия «уже проиграла», продвигался в западных СМИ с последних дней февраля 2022 г. и нашёл определённый отклик среди представителей российского экспертного сообщества.
Логическим заключением из этого невысказанного тезиса является необходимость замирения по так называемому «корейскому сценарию», о чём на протяжении вот уже двух с половиной лет говорит российская «партия мира». И это несмотря на очевидную несовместимость «корейского сценария» с принципом нейтрального и внеблокового статуса Украины, являющимся главной целью России, о чём неоднократно заявлял российский президент.
Очевидно, что представители «партии мира» в России не считают эту главную побудительную причину начала СВО достижимой и предлагают замириться на условиях фактической интеграции четырёх пятых территории Украины в американскую военно-стратегическую архитектуру.
И эксперты-критики СВО, и представители «партии мира» правы в том, что добиться всеобъемлющего и прочного мира на условиях нейтральности Украины не удастся, однако они неверно объясняют причины невозможности такого мира. Дело не в военной слабости России, которую якобы продемонстрировала СВО или недавнее падение режима Асада в Сирии. Главная причина невозможности прочного мира на непременных с точки зрения государственных интересов России условиях заключается в неспособности к миру американского политического истеблишмента и западноевропейских элит, преобразованных этим истеблишментом по своему образу и подобию. Чтобы осознать эту неспособность, необходимо преодолеть инерцию исторически сложившихся в российском обществе представлений о войне и мире, сформированных в значительной степени опытом Отечественной войны 1812 г. и Венским конгрессом.
Староевропейская внешнеполитическая культура была основана на чётком разделении состояний мира и войны и представлении о войне как о более или менее кратковременном периоде напряжения национальных сил с целью достижения прочного и выгодного для страны послевоенного мироустройства. Великая Отечественная война и возникшая по её результатам Ялтинско-Потстдамская система международных отношений была последним порождением этой культуры. Точнее, порождением этой культуры войны и мира была не столько сама эта система, сколько советское, а затем и российское представление о ней, которое на самом деле не в полной соответствовало реальному положению вещей. В российской исторической памяти об этом периоде присутствует идея некой договорённости между победителями во Второй мировой войне, достигнутой на принципах «великодержавного равноправия» и соблюдения ключевых стратегических интересов друг друга.
Проецируемая на последующий период холодной войны, эта мысль способствует восприятию сорокалетнего глобального соперничества двух сверхдержав как игры по неким «правилам», которая порой ностальгически противопоставляется нынешней конфронтации, где все мыслимые «правила» западной стороной давно нарушены. В действительности принцип «великодержавного равноправия», извлечённый советским и российским руководством из двухвекового опыта участия дореволюционной России в европейском равновесии и «концерте» великих держав, характеризовал лишь кратковременный период холодной войны. Речь идёт о разрядке начала и середины 1970-х гг., когда были заключены базовые «паритетные» советско-американские договоры.
Среди них можно упомянуть и резкое укрепление советского ракетно-ядерного потенциала в десятилетие, последовавшее за Карибским кризисом 1962 г., и поражение во Вьетнаме. Определённую роль сыграл и приход к кормилу американской внешней политики Генри Киссинджера, чьё центральноевропейское происхождение и сфера академических интересов делали его наследником той самой культуры войны и мира, носителями которой были и советские генсеки, и нынешний российский президент.
Однако культура эта была в целом весьма чужда американскому политическому истеблишменту, о чём свидетельствовали как знаменитая «Длинная телеграмма» Джорджа Кеннана и выросшая из неё доктрина «сдерживания коммунизма», которой следовал Вашингтон с самого начала холодной войны, так и быстротечность самой разрядки. Фундаментальной причиной последовавшего затем рейгановского «крестового похода против коммунизма» и отмены всех «паритетных договоров» в последние десятилетия является сама неприемлемость для американского истеблишмента мысли, что Россия (или какая-либо другая страна) может быть «равноправным» с Соединёнными Штатами мировым игроком и оставаться таковым «всегда». В отличие от элит современной России или европейских великих держав поствестфальского периода в коллективной психологии американского истеблишмента нет и не может быть места для «другого» в силу множества факторов географического, исторического, культурного и религиозного характера, сформировавших прочное представление об американской исключительности. Представление, которое так до сих пор и не было основательно поколеблено историческим опытом.
США никогда не признавали мироустройства, основанного на разделе «сфер влияния», подобного знаменитому «процентному соглашению», которое заключил Черчилль со Сталиным (без ведома американцев) в октябре 1944 г., когда советские войска заняли значительную часть Юго-Восточной Европы. Вашингтон никогда формально не признавал легитимности интереса Москвы в обеспечении лояльности правительств стран Восточной Европы и никогда не прекращал усилий, направленных на подрыв советского контроля над этим регионом.
Это, разумеется, не исключает временных тактических уступок в виде заморозки вступления Украины в НАТО на десять лет, которая фигурировала в недавно оглашённом «плане Келлога». Однако на практике принятие такого предложения Москвой, при сохранении и даже увеличении поставок западных вооружений Киеву, означало бы очередное издание Минских соглашений со сходными (и, вероятно, худшими) для России последствиями.
В силу этой очевидной, на мой взгляд, невозможности прочного мира, который на практике не оказался бы иллюзорным и краткосрочным перемирием, необходимо пересмотреть политическую роль военного конфликта. Последний перестал быть чрезвычайным, крайним средством достижения или восстановления предпочтительного мира как некой нормы и всё более становится «нормальным» способом непосредственного обеспечения необходимого политического эффекта.
Во внешнеполитическом плане эффект этот заключается в фактическом исключении Украины из американской военно-стратегический архитектуры, в которую страна быстро встраивалась в 2014–2022 годах. Несмотря на несомненный ущерб, наносимый российской армии и населению приграничных областей американским оружием, территория Украины после 24 февраля 2022 г. представляет собой фактическую бесполётную зону для западных (военных) самолётов, что наглядно подтверждают западные лидеры, неизменно вынужденные приезжать с визитами в Киев на поезде.
Внутриполитический же эффект продолжающегося почти три года конфликта заключается в его превращении в долговременный фактор внутреннего развития России: выявляя застарелые проблемы в её экономике, государственном управлении и военной организации, СВО заставляет эти проблемы решать.
В результате, затяжной характер конфликта, служащий для ряда экспертов свидетельством поражения Москвы и безальтернативности «корейского сценария», неожиданно превращается в свидетельство противоположного. Главное содержание достижений составляют системные изменения, на которые российское руководство уже было и ещё будет вынуждено пойти, чтобы и далее обеспечивать свои жизненные стратегические интересы в условиях вышеописанной невозможности мира.
Автор: Виктор Таки, преподаватель департамента истории Университета Конкордия в Эдмонтоне (Канада).
