Россия в глобальной политике

Когда в начале 2011 года казавшийся вечным режим Хосни Мубарака рухнул, российская реакция удивляла мир своей медлительностью. Многолетний президент Египта никогда не был особенным другом Москвы, оставаясь стопроцентно лояльным Вашингтону. Так что причин лить по нему слезы у Кремля и Смоленской площади не было, но общая неприязнь к революциям, присущая современному российскому истеблишменту, не позволяла приветствовать триумф народной воли. И западные, и арабские коллеги тогда пожимали плечами: нельзя же быть такими негибкими и не думать о будущем. В американской интерпретации это звучало, как всегда, более живописно: Россия оказывается на «неправильной стороне истории», настороженно относясь к демократическому прорыву на Ближнем Востоке.

История, однако, коварна, свою «правильную сторону» она сама стремительно меняет. Демократически избранного президента-исламиста от власти отстранили те же генералы, которые два с половиной года назад избавились от светского диктатора. Хотя произошедшее является классическим военным переворотом, все стараются не произносить этих слов, потому что тогда получится «неправильная сторона». Впрочем, что будет дальше — тоже непонятно, поди угадай, какие силы будут выражать «волю народа» еще через полгода.

Политика России на Ближнем Востоке эпохи бурных перемен — предмет постоянных дискуссий. Есть ли у Москвы сформулированные интересы и какую роль она там сегодня играет?

Эту политику можно условно разделить на две составные части — страны, где имеется перспектива внешней интервенции, и те государства, проблемы которых решаются в рамках национальных границ. (Последнее, конечно, условно, сегодня любая граница проницаема, но все же степень вмешательства различна.) К первой категории относятся Ливия и Сирия, ко второй — Египет, Тунис, Йемен.

В первом случае Россию прежде всего заботят вопросы, связанные с базовым понятием международных отношений — суверенитетом. Тот факт, что во время ливийской кампании Москва неожиданно для всех отступила от своей традиционной позиции невмешательства, стал не началом новой тенденции, а, напротив, катализатором предельно жесткой и неуступчивой позиции впоследствии. Чем бы ни руководствовался президент Дмитрий Медведев, принимая решение не блокировать силовое вмешательство, результат только убедил всех в ошибочности этого шага. Курс по сирийскому вопросу, ни на йоту не сдвинувшийся за два с лишним года, призван продемонстрировать раз и навсегда — модель, когда внешние силы решают, кто «прав» в гражданской войне, а потом помогают «правым» победить, больше не пройдет.

К собственно Ближнему Востоку этот подход прямого отношения не имеет. России важнее утвердить — где угодно — тип урегулирования такого рода конфликтов без очевидного вмешательства. Как это скажется на перспективах присутствия в регионе, не так уж важно, ведь в отличие от СССР Российская Федерация не играет по всему глобусу в попытках ущучить Америку и откусить кусочек ее сферы влияния. Это, кстати, еще одно распространенное заблуждение — что в Сирии Россия сознательно и целенаправленно противостоит США, просто из принципа. Точнее, принцип есть, но он связан не с антиамериканской одержимостью, а с глубоким убеждением, что подход Запада в корне неправильный. И соответственно ожидать изменения российской позиции под воздействием прагматических аргументов (его все равно свергнут, а вы останетесь ни с чем) не приходится — в данном контексте Россию больше устроит проиграть по конкретному поводу, чем отступить от определенной линии поведения. Как ни парадоксально, но такое упорство находит отклик, в США и Европе все чаще приходится слышать, что лучше уж такая стратегия (по мнению европейцев и американцев совершенно неправильная, но последовательная), чем никакой вовсе, как у Вашингтона и ведущих столиц Старого Света.

«Сила» российской позиции на Ближнем Востоке, точнее, ее преимущество перед Соединенными Штатами, заключается в том, что Россия может в любой момент уйти из региона. Цели такой нет, и если возможно сохранить там присутствие и влияние — это прекрасно. Но если невозможно — это не катастрофа для внешней политики России, которая все больше фокусируется на сопредельных территориях Евразии. Америка не может себе такого позволить: уж очень много завязано на энергетику, интересы Израиля и иранский вопрос, а от его решения зависит имидж США как мирового лидера. Вашингтону поэтому придется постоянно ловить ускользающую «правильную сторону истории».

Россия видит ближневосточные события, в том числе «мирные», как в Египте, сквозь призму собственного специфического опыта последней четверти века. Современное российское общество не верит в революции: слишком много было потрясений, надежд, которые оказывались иллюзиями, и разочарований. Ценность стабильности разделяют — пока — и верхи, и низы. На эйфорию восторженных толп рядовой российский наблюдатель смотрит крайне скептически, зная, чем все это обычно кончается, а руководство — с явной неприязнью, вольно или невольно проецируя разрушительную стихию на собственную вотчину, поэтому всякие рассуждения о «сторонах истории» в России вызывают в лучшем случае иронию. Собственно говоря, результаты преобразований в странах «арабской весны» не дают оснований для оптимизма — ни в одной из них.

Это не значит, что Россию вовсе не волнует происходящее. Расстановка сил на Ближнем Востоке стремительно и необратимо меняется, правда, станция назначения совершенно непонятна. Первая революция в Египте, а это самая населенная арабская страна, традиционно задающая тон, была прорывом политического ислама, обещавшим его дальнейшую экспансию. Возможно, и за пределы региона, а это уже недалеко от границ России. Вторая революция вроде бы ломает тренд, разворачивая все назад. Волна изменений прокатывается то туда, то обратно, затрагивая все страны. Смена президента в Иране — пример того, как правящий режим умело «стравил» давление в «котле», сняв накопившееся общественное напряжение. Выступления в Турции — неприятный сюрприз для самонадеянных властей, показавший пределы их влияния. Ирак — рост насилия и угрозы дезинтеграции. Сирия — кровавый тупик, когда ни одна сторона не может ни победить, ни отступить. Тунис — пример относительно успешного (на фоне остальных) маневрирования исламистов, понявших, в отличие от египетских коллег, что политическое игнорирование меньшинств — путь опасный. Ливия — мрачная безнадежность…

Год назад едва ли не общим местом было мнение, что Россия, безусловно, проиграла от «арабской весны». Уходят ее последние союзники, оставшиеся в наследство от СССР, их преемники относятся к Москве враждебно, а тем, кто настроен нейтрально, России нечего предложить. Сегодня все это выглядит несколько иначе. Революционные «истории успеха» разочаровывают. Башар Асад, крушения которого ожидали еще в 2011 году, по-прежнему у власти. Шиитской Иран, в поддержке которого упрекают Москву, ведет вполне успешную игру, противостоя давлению Запада и суннитского мира, несмотря на внутренние сложности и жесткие экономические санкции. Отношения Москвы и Анкары, несмотря на острые разногласия по Сирии, остаются хорошими. С Израилем сохраняется вполне рабочий контакт, и хотя оценки разные, взаимное понимание на высоком уровне. Да и умеренные арабские режимы, давно уже не испытывающие энтузиазма в связи с сирийской эпопеей и опасающиеся перетекания дестабилизации к ним, считают позицию России если не правильной, то логичной.