В понедельник, 7 мая 2018 года, примерно за месяц до начала чемпионата мира по футболу, в Кремле состоится инаугурация президента России. 65-летний Владимир Путин, все еще цветущий и спортивный мужчина, на первый взгляд (правда, только на первый), не так уж изменившийся с момента прихода к власти почти 20 лет назад, передаст преемнику бразды правления. На сей раз по-настоящему, уходя с политической арены под твердые гарантии личной безопасности и преемственности курса. В двухчасовом интервью четырем федеральным телеканалам (Первый, «Россия», НТВ и Общественное телевидение), которое вышло в эфир накануне церемонии, Путин подробно подвел итоги своего пребывания на вершине политического Олимпа страны. Ему есть чем гордиться. Даже если не возвращаться мыслями в далекий 1999 год, когда мало кому известный экс-офицер КГБ унаследовал от предшественника страну, сотрясаемую бесконечными внутренними конфликтами и вызывающую усталое раздражение у внешних партнеров, последние шесть лет, его третий срок, оказались богаты на важные события и перемены.
Он не без колебаний принимал решение вернуться в 2012-м. Решающим аргументом стала угроза нового мирового кризиса, признаки которого маячили на горизонте, и боязнь того, что верный оруженосец Дима не удержит штурвал в случае настоящего шторма. Сначала все пошло вкривь и вкось. Даже ближайшие соратники обиделись тому, каким образом им сообщили о грядущей рокировке, поставив перед фактом на съезде партии, считавшей себя правящей. Выборы в Думу прошли явно неаккуратно, перегнули палку, стремясь обеспечить инструментарий для дальнейшей работы. В совокупности и то, и другое вызвало всплеск недовольства, от которого он давно отвык и которого не ожидал. Впрочем, к счастью для Кремля и Белого дома, оппозиция толком так и не смогла воспользоваться нежданно пробудившейся гражданственностью населения, а вот власть использовала возникшую турбулентность для того, чтобы совершить рывок к самообновлению. Массовая смена губернаторов, новые лица в правительстве, масштабные проекты по реальной модернизации, приватизация, инвестиционный прорыв, структурные реформы, начатые еще в 2000-м, но так и не доведенные до конца…
По поводу политической либерализации существовали большие сомнения, Путин понимал, сколь велик риск, ведь рост активности общества совершенно не означал, что оно готово к необходимым преобразованиям. Напротив, расширение демократического поля дало бы широкое пространство популизму всех сортов, а России было нужно совсем не это. Поэтому ответом на требования демократических реформ стало маневрирование, с тем чтобы продемонстрировать готовность к переменам, но кардинально ничего не менять — осознанно и целенаправленно, до поры до времени.
Подготовиться к потрясениям, как следует, он не успел. В 2013 году разразился новый кризис, вызванный суверенным дефолтом Португалии, за которой последовала Испания. При этом цены на нефть поддержала иранская война. Атака Израиля на ядерные объекты Ирана, в которую пришлось вступить Соединенным Штатам вопреки явному нежеланию только что переизбранного президента Барака Обамы это делать, вызвала неразбериху во всем нефтедобывающем регионе от Каспия до Северной Африки. Но потом конъюнктура все равно пошла вниз — начал проседать Китай, спрос на сырье упал, российские доходы ушли в пике.
Путин понял, что медлить больше нельзя. Кризис открывал возможности для глубокого реформирования России и нового позиционирования ее на международной арене. Прежде всего надо было сократить расходы, благо появился повод не давать военным обещанных 23 триллионов, против которых бился еще старый товарищ Алексей Кудрин. Потом потребовалось обратиться к Европе с предложением о глубоком сотрудничестве, довершить то, чего так и не удалось в первой половине 2000-х. Тогда Евросоюз еще был уверен в собственном фундаментальном превосходстве и не воспринимал идеи по «обмену активами», объединению потенциалов на взаимовыгодной основе, сочетанию европейского технологического и социального ресурса с российским сырьевым и финансовым. К середине 2010-х многое изменилось — ради спасения европейских экономик и интеграционного проекта ведущие столицы всерьез сели за стол переговоров с Москвой. Оказалось, что такой «бесконечный» вопрос, как безвизовый режим, при желании можно решить за два месяца, а казавшиеся фатальными проблемы инвестиционного климата в России и допуска российского капитала в Европу — не проблемы вовсе. К 2015 году, когда, как и предполагалось, вступил в действие Евразийский союз, он существовал уже не в пику Европейскому, а в качестве естественного его продолжения.
С Китаем все было сложнее. Перспектива оказаться в зависимости от быстро растущего соседа всегда его тревожила, хотя он и не упускал случая использовать китайскую карту, чтобы напомнить Западу: у России есть альтернативные партнеры. Кризис, совпавший с ростом противоречий в китайском руководстве, открыл неожиданную возможность. Пекин, отвыкший от непредсказуемости, растерялся из-за сочетания неблагоприятных внутренних и внешних факторов, тут-то Москва и предложила масштабную программу экономического сотрудничества по новому освоению Сибири и Дальнего Востока. Получилось в итоге неплохо, поскольку перспектива подобного российско-китайского сближения весьма насторожила Вашингтон и Токио, которые наконец поняли необходимость учитывать российский фактор в сложном азиатском контексте. Еще в 2011-2012 годах американские стратеги, активно готовившие плацдармы для укрепления позиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в буквальном смысле в упор не видели Россию. Но двумя-тремя годами позже ситуация изменилась, и за лояльность Москвы развернулось нечто вроде конкуренции, хотя территориальный вопрос с Японией так и не был решен, а разногласия с США оставались многочисленными. Однако сама азиатская призма изменила картину.
Если в Евро-Атлантике Россия и Америка никак не могли преодолеть инерцию былого противостояния, сколь абсурдной она бы ни была в XXI веке, то на Тихом океане такого багажа не было. И перенос туда фокуса внимания начал постепенно трансформировать российско-американские отношения в гораздо более современные и осмысленные, то есть основанные на объективных вызовах, а не на химерах прошлого. Этому способствовал и тот факт, что к середине 2010-х Вашингтон начал всерьез осознавать необходимость пересмотра глобальной стратегии в силу ограниченности ресурсов. И даже победа на выборах 2016 года убежденного консерватора не изменила этого настроя — Америка становилась более расчетливой, прагматичной и наконец занялась собственными внутренними проблемами, а не попытками подогнать мир под свои нужды. Хаос на Ближнем Востоке, продемонстрировавший всю тщетность попыток управлять кризисами, только подтверждал необходимость пересмотра стратегии.
Владимир Путин оставлял своему преемнику, молодому и амбициозному, но уже прошедшему неплохую школу (он впервые вышел на публичную арену в мае 2012-го, когда Путин обнародовал состав своего радикально обновленного кабинета министров, а в 2017-м сам занял пост премьера) Россию, твердо стоящую на ногах. Страну, не просто пережившую мощный удар очередного кризиса, но использовавшую его для настоящей и весьма устойчивой интеграции в ведущие экономические и политические сферы — европейскую, азиатскую и американскую. Страну, по-прежнему обремененную огромным количеством проблем, но смотрящую в поисках решений вперед, а не назад, на почившую в бозе сверхдержаву. И Путин был уверен, что государство на верном пути. Значит, можно спокойно отдать регалии верховной власти и предаться любимому занятию — болеть за наших. Ведь не зря в далеком уже 2010-м начальник футбола Сергей Фурсенко обещал, что на российском первенстве мира команда станет чемпионом. Правда, Фурсенко уже давно не руководил футболом, но хоть что-то из того, что он обещал, должно было сбыться…
P.S. Читатель может решить, что описанный сюжет достоин пера сказочника. Автор с этим не спорит. Но на фоне в основном мрачных ожиданий хочется чего-то светлого, глотка жизнеутверждающего оптимизма.
Версия для печати
