Знаменитый немецкий писатель Гюнтер Грасс спровоцировал грандиозный скандал, опубликовав в газете «Зюддойче цайтунг» стихотворение «То, что должно быть сказано». С литературной точки зрения произведение напоминает поделки политически активных поэтов поздней советской эпохи, что-то наподобие поэмы Евгения Евтушенко «Мама и нейтронная бомба». Но дело не в уровне художественности. Сказано, по мнению лауреата Нобелевской премии, должно быть то, что Израиль является подстрекателем войны против Ирана и, соответственно, угрозой миру, и хватит лицемерить по этому поводу.
Реакция предсказуема. Иран ликует, Израиль объявил Грасса персоной нон грата, напомнив, что в молодые годы тот служил в Ваффен-СС, немецкие политики и интеллигенция дружно заклеймили классика позором. Правда, обвинить автора, который всю свою литературную карьеру посвятил разоблачению нацизма, в симпатиях к этой идеологии, равно как и в примитивном антисемитизме, затруднительно. Известный критик и исследователь творчества Грасса Марсель Райх-Райнике, назвавший стихотворение подлостью, предположил, что писатель попросту исчерпал свой талант и теперь пытается привлекать внимание эпатажем, а проще всего это сделать, атакуя евреев. Вне зависимости от справедливости оценок Израиля и от причин демарша он является примечательным симптомом изменений, которые происходят в германском обществе и могут оказать заметное влияние на европейское развитие.
Вопрос в том, имеют ли срок давности уроки второй мировой войны. После холокоста немцы утратили право критиковать евреев и еврейское государство — это было аксиомой. Она лежала в основе общего кодекса поведения, негласного, но весьма жестко соблюдаемого. Согласно ему Германия не могла иметь никаких амбиций, за исключением экономических, не поднимала вопрос о границах и любой переоценке итогов войны, не только политических, но и идейных или моральных. Взамен западным и восточным немцам было предложено равноправное участие в двух конкурирующих проектах европейского строительства — американском и советском. Разделив Германию, что было тяжким наказанием, державы-победительницы учли трагический опыт 1920-х годов, когда желание стран Антанты максимально унизить поверженного врага привело к жгучему реваншизму и новой мясорубке.
Объединение Германии в 1990 году стало отправной точкой новой эпохи. Вначале идея германского единства почти ни у кого в Европе не вызывала энтузиазма (кроме, как ни странно, СССР), и боннскому руководству пришлось приложить массу усилий для того, чтобы убедить партнеров и союзников: немцы навсегда запомнили уроки нацизма. Примечательно, что именно Гюнтер Грасс, которого считали совестью нации, утверждал тогда, что Германия не заслужила объединения, поскольку еще не искупила грех Освенцима.
Как бы то ни было, воссоединение Германии, исторически, безусловно, неизбежное, стало первым шагом на пути эрозии итогов второй мировой войны, катализатором процесса стал распад Советского Союза.
Размывание табу, связанного с неприкосновенностью границ (слишком много их уже изменилось по разным причинам). Снисходительное отношение Европы к героизации пособников нацизма в странах Прибалтики и на Украине (они, мол, ужасно страдали от советского коммунизма). Вовлечение Германии в военные операции НАТО (Югославия, Афганистан) и критика ее неучастия (Ирак, Ливия). Все более активное обсуждение темы страданий немцев в конце и после войны — депортации, репрессии и насилие против мирного населения (эту тему одним из первых поднял все тот же Грасс). Упоминание о том, что у Германии могут быть геополитические интересы (за это своей должностью в 2010 году поплатился федеральный президент Хорст Келер). Наконец, связанная с кризисом евро объективная необходимость для Германии выдвигаться на доминирующие политические позиции в Европе. Все это явления разного порядка и генезиса, но направление движения одно — с Германии постепенно спадает послевоенный зарок.
Было бы глубоко несправедливо говорить о том, что реабилитация Германии — явление угрожающее. Вторая половина ХХ века не прошла даром, немцы вызубрили уроки. Однако не бывает войн, итоги которых оставались бы в силе вечно. Освобождение немцев от пут исторической вины не означает возрождения призрака германского реваншизма и милитаризма. Но снимает ограничители, наличие которых формировало европейскую политику последних 60 лет, — Европа будет другой, если Германия станет вести себя с меньшей оглядкой на мнение соседей. А в экономической сфере это может стать необходимостью уже скоро. При этом вся евроатлантическая конструкция, которая была построена на презумпции стратегической «неполноценности» Германии, окажется под вопросом, прежде всего психологически. Страх перед излишне самостоятельной Германией прочно укоренен в европейском сознании.
Немцы это понимают, поэтому выходки наподобие антиизраильского творения Гюнтера Грасса вызывают бурные протесты. Но бесконечно долго это самоограничение продолжаться не будет.
