«Сирийский кризис создает дилемму между моралью и геополитикой, принципами и геостратегией. Сирия — лакмусовая бумажка для всех стран, история запомнит тех, кто сдал, а кто не сдал этот экзамен». Такими пафосными словами ведущий открыл в Анкаре конференцию, посвященную ситуации вокруг Сирии и почти совпавшую с проходившей в Стамбуле двумя днями ранее встречей «Друзей Сирии». Организатором выступил исследовательский центр при правящей Партии справедливости и развития, так что дискуссия носила установочный характер. К изумлению обоих российских участников, начавшись с общих вопросов, обсуждение быстро замкнулось на одном конкретном: что делать с Россией, как заставить (либо уговорить) ее проводить «правильную» политику.
Выступления чередовались. Обвинения в цинизме перемежались обещаниями учесть российские интересы после смены власти в Дамаске, упреки в недальновидности (бессмысленно цепляться за обреченный режим) сменялись признанием того, что Москва крайне жестко и последовательно отстаивает свое видение. К концу дня сформировалась четкая и удивительная картина: единственным препятствием, стоящим на пути сирийского урегулирования, является Россия (еще упоминался Иран, но с куда меньшей интенсивностью). Попытки россиян обратить внимание на наличие множества иных проблем, без решения которых невозможно умиротворение, не встречали отклика. Пусть только Москва перестанет покрывать Асада, а остальное — дело техники. Слушая это, я понял, что российская линия по сирийскому вопросу, привлекающая в последние месяцы все больше внимания в мире, оказалась успешной. Не для решения сирийского кризиса (там, похоже, ситуация патовая и безнадежная), а с точки зрения цели, которую ставила Россия. Цель же была эгоистичной, но оправданной — доказать партнерам на Западе и в арабском мире, что в обход Москвы решить что-либо на Ближнем Востоке (точнее, где бы то ни было) невозможно.
Ливийская коллизия год назад создала впечатление, что Россия дистанцируется от ближневосточных проблем и предпочитает отстраненную позицию воздержания. Дивидендов это не принесло (победившие повстанцы все равно отказались уважать российские коммерческие интересы), зато вывело Россию из игры. Все дальнейшие действия, а мандат Совбеза ООН стремительно перетолковали как санкцию на смену режима и убийство Каддафи, происходили помимо российского участия, в ответ на громогласное возмущение Москвы ей резонно отвечали: вы же могли воспрепятствовать, но не стали — так чего воздух сотрясать?
История с Ливией стала важной причиной того, почему ныне позиция России оказалась столь жесткой и бескомпромиссной. Ее огласил в январе министр иностранных дел Сергей Лавров: мы не можем предотвратить, если кто-то захочет вторгнуться в Сирию, но не позволим легитимировать это через Совет Безопасности ООН.
Иными словами, либо иракский вариант 2003 года, либо принимайте условие Москвы. А условие, если сформулировать его в сжатом виде: международное сообщество не может и не должно вмешиваться в гражданскую войну на одной из сторон и добиваться устранения другой.
Пожалуй, давно Россия не подвергалась такой резкой и уничижительной критике, как за позицию по Сирии, — от прямых обвинений в меркантильных мотивах до нападок за духовное родство с кровавой тиранией. Однако, несмотря на предрекаемую всеми изоляцию, МИД занял неприступную оборону, стойко держа удар. И после пары недель натиска вдруг пошел откат назад. Оказалось, что иракский опыт свеж в памяти и действовать без мандата ООН не готовы даже самые воинственные столицы.
Назначение Кофи Аннана спецпредставителем генсека ООН и разработка плана его имени, который не содержит ничего того, против чего выступала Россия, стали результатом именно российской политики. Собственно, главное заключается в том, что международное сообщество вспомнило о наличии богатого арсенала дипломатических инструментов, которые обычно применяются в подобных случаях. От назначения того же спецпредставителя до направления миссий по установлению фактов, полномочных наблюдателей и пр. Все это, конечно, надо было пускать в ход год, самое позднее полгода назад, но тогда доминировала точка зрения, что ситуация вот-вот разрешится сама собой.
Арабские страны и их западные партнеры изначально исходили из того, что единственным выходом из сирийского кризиса является смена режима, все остальное не имеет смысла. Рассуждения о том, означает ли утрата легитимности правительством Асада (допустим, он утратил ее, развязав массовое кровопролитие), что ее обретают какие-либо из оппозиционных групп (внешние силы поддерживают Сирийский национальный совет, формируемый в основном за рубежом), никого не интересовали. Правда, западный подход в какой-то момент начал слегка трансформироваться. Режим Асада оказался устойчивее, чем предполагали, а оппозиция не столь едина и включает в себя неприятные для Запада исламистские компоненты. Тогда и выяснилось, что наличие России, декларирующей (не важно, насколько искренне) принципы равноудаленности и посредничества, может быть полезным для выруливания из тупика. Впрочем, арабские страны Персидского залива, движущая сила всего политического процесса вокруг Сирии, продолжают руководствоваться первоначальной логикой: свержение диктатора любой ценой и без всяких условий.
Возвращаясь к российскому курсу, его можно признать успешным в главном компоненте — статусном.
Москва напомнила, что обойти ее невозможно, в результате создалось, если судить по прошедшей конференции, даже преувеличенное представление о ее значимости.
Что делать дальше? Успех миссии Кофи Аннана крайне маловероятен. Слишком поздно, да и многие ключевые участники процесса рассматривают его действия скорее как вынужденную уступку Москве, чем шанс на урегулирование. Возобновление масштабного насилия в Сирии возможно: правительство по-прежнему надеется подавить восстание, а оппозиционерам выгодно спровоцировать дальнейшее кровопролитие, чтобы потом уже бесповоротно отказаться от любых разговоров. К тому же со стороны противников режима нет единого субъекта для переговоров. В случае нового витка междоусобицы требования решительных действий зазвучат громче, и абстрактно апеллировать к международному праву и дипломатическим механизмам России станет намного сложнее. Тем более что они проявят свою неэффективность.
У Москвы есть два пути. Либо попытаться стать полноценным посредником, что на практике означает выработку и настоятельное предложение Дамаску механизма безопасного ухода Башара Асада и формирования новой власти с гарантиями интересов ныне правящего меньшинства. Либо постараться «капитализировать» полученную в результате описанной выше неуступчивости дипломатическую прибыль. (Сейчас она, судя по всему, близка к максимальной, далее ситуация может развиваться не в пользу России.) Говоря цинично, «слить» нынешний режим, действительно обреченный в долгосрочной перспективе, в обмен на жесткие договоренности об учете интересов Москвы, причем не только и не обязательно в Сирии. Первый путь более сложный, но и более выигрышный с точки зрения репутации. Второй более конъюнктурный, но тоже непростой, нужно еще придумать надежные способы обеспечения этих самых интересов.
Ведущий конференции в Анкаре был прав. Сирийский сюжет достоин того, чтобы войти в учебники международных отношений как пример экзамена, но не на моральную зрелость (тут все не на высоте), а на дипломатическое мастерство.
