Что означает отказ Германии от АЭС с точки зрения перспектив отрасли в Европе? Может ли страна послужить примером для других? Кто из конкурентов заинтересован во введении санкций против «Росатома»? Повлияют ли возможные рестрикции на работу «Росатома» в других частях мира? О (возможно) светлом безъядерном энергетическом будущем Фёдору Лукьянову рассказал Валентин Гибалов, независимый эксперт по ядерной энергетике, в интервью для передачи «Международное обозрение».
– Что означает отказ Германии от АЭС с точки зрения перспектив отрасли в более широком смысле в Европе? Я так понимаю, что далеко не все страны разделяют этот революционный подход. Это пример для других или наоборот антипример?
– Хороший вопрос. Я бы хотел буквально минуту уделить истории немецкой атомной энергетики: она началась одновременно с другими большими странами (СССР, Франция, Великобритания) и продолжалась 61 год. В течение этого времени Германия довольно долго находилась в лидерах атомной энергетики. В стране примерно треть электроэнергетики обеспечивалась атомом. Были попытки экспорта атомных энергетических технологий. Где-то до 1990-х гг. это выглядело как весьма достойная, высокотехнологичная отрасль. Так же, как мы примерно представляем себе образ Германии. Затем постепенно произошёл разворот.
То есть когда спрос обычного потребителя упёрся в количественные ограничения (невозможно купить четвёртую машину – она не нужна, невозможно построить себе дом площадью 6 тысяч квадратов – это не очень хорошо для природы, если каждый будет так делать), была принята идея, что можно продавать «зелёный мир». Большие затраты денег потребителям на электроэнергию и большой спрос для отрасли.
Немцы в это не просто поверили, они сделали это основой своей энергетической политики. В начале 2000-х гг. был принят пакет законов “Energiewende” – зелёный поворот. Там, в том числе, был декларирован отказ от атомной энергетики к 2030 году. После аварии на Фукусиме этот срок сократили до 2022 года. И буквально несколько дней назад последние атомные станции в Германии были закрыты.
– Из того, что вы говорите, следует, что Чернобыль, который очень сильно повлиял на сознание в Европе, а потом Фукусима – это скорее поводы, а не причина?
– Я думаю, что это были стимулы, которые подстёгивали такой ход истории.
Есть ещё один момент. Я довольно долго исследовал этот вопрос, общался с немцами на эту тему, в основном с теми, которые даже не задумываются, почему они так думают. Возникла довольно интересная левая идея в наших разговорах – прибыль от производства атомного электричества получают большие концерны, а в случае аварии платить будет простой бюргер, а не концерты. Потому что, естественно, ликвидация такой аварии будет переложена на государство.
– Вообще говоря, это же относится к любой крупной индустрии.
– Да, но здесь это идея, которая витает в воздухе в Германии. Видимо, хорошо была соединена с идеей, что атомная энергетика – это зло. Ещё была добавлена идея – «отработанное ядерное топливо захоранивайте где угодно, только не у меня на заднем дворе». И всё это в итоге привело к тому, что 30–40 процентов населения активно против атомной энергетики.
Германия в этом плане уникальная страна. Не то чтобы это единственная страна в мире, где есть активная антиатомная риторика. Но именно там сошлись три направления: экология, конкретное индивидуальное отрицание и левое отрицание большой индустрии.
– И выгода.
– Да. Кроме того, было понятно, что на энергопереходе можно обогнать весь мир, поэтому здесь ещё идея продавать и зарабатывать на этом. По отдельности такие истории возникают то там, то сям: в Южной Корее, Тайване, Швеции, Швейцарии, в Италии (которая тоже отказалась в своё время от атомной энергетики, там в 1990 г. были закрыты АЭС). Но именно Германия очень последовательно, перетекая из доминирования одной идеи в другую, расчертив и выполнив график, пришла к результату.
– Понятно: расчертили, пришли, добились результата. А теперь-то что? Они, получается, этот энергопереход будут совершать в максимально неблагоприятной ситуации.
– Да. Видимо, политикам было очень сложно отмотать назад. Максимум, чего они добились, имея на руках крупнейший энергетический кризис за пятьдесят лет (после 1973 г.), – смогли отложить на три месяца закрытие трёх блоков. Ни о каком большем масштабе не шла речь.
Какая тактическая ситуация в Германии в энергетике: в принципе страна закрывает сейчас свои потребности, пусть и частично импортом из той же Франции, где с АЭС всё в порядке, – это обеспечивает больше 2/3 энергетики. Надо заметить, что блоки закрывались постепенно и постепенно же возникало какое-то замещение. Самое интересное, что зачастую это были угольные блоки. То есть, конечно же, реальность расходится с лозунгами о декарбонизации энергетики просто потому, что невозможно столько целей одновременно выполнить за любые деньги. Это уже вопрос технический.
Есть и другие истории. Например, в рамках озеленения энергетики Германии нужно было проложить так называемый Sued.Link – это огромная ЛЭП с севера на юг, от Северного моря к Баварии. И местные коммуны протестовали против того, чтобы на их зелёной лужайке стояли огромные железные конструкции. В итоге пришлось прокладывать ЛЭП огромным подземным электроэнергетическим кабелем через всю страну. Это я к тому, что даже в Германии не всегда всё рационально.
Может ли это быть примером для других стран? В какой-то мере, конечно, да. Образ Германии в принципе привлекателен. Страна – чисто эстетически – выглядит очень хорошо, экономика вроде бы тоже мощная. Например, Южная Корея в доковидный период как раз, как мне кажется, сильно полюбила эту идею. И в какой-то момент они начали отказываться от атома, выводить старые блоки, запрещать строительство новых – не отказываться от атомной энергетики как таковой, но как минимум тормозить её развитие. Сейчас там новый президент, и, соответственно, это откатили. То есть развитие атомной энергетики поставлено на предыдущие рельсы. Я ещё раз повторюсь – в Германии просто сошлось очень много идеологических и не только стимулов для того, чтобы отказаться.
– Вполне логично, что в ситуации, которую вы описали, теперь Германия один из застрельщиков санкций против «Росатома». Включить в очередной пакет Евросоюза санкции против российской атомной отрасли– во-первых, насколько вам кажется это перспективно, во-вторых, что это будет означать для нас?
– «Росатом» – компания многопрофильная. Даже в атомной энергетике она занимается вертикально-интегрированно: от добычи урана до работы с отработанным топливом, строительства АЭС на экспорт. Та часть, в которой «Росатом» связан с западными странами (прежде всего с США, а не с Европой), это поставки обогащённого урана или услуги обогащения чужого урана. Уран, кстати, не свой, потому что в России добывается меньше урана, чем потребляется. Другие страны – это сырьевой урановый придаток нас. Мы занимаемся как раз верхними переделами.
На самом деле история о том, чтобы разорвать сотрудничество с «Росатомом», началась в 2020 г., а идеи были ещё раньше. Конкретные первые законодательные решения в США, которые более зависимы от поставок услуг обогащения, появились в 2020 году. Russian Suspension Agreement (RSA) – соглашение между Россией и США, где был принят поэтапный законодательный запрет импорта услуг обогащения или обогащённого урана из России, который в этом году должен уже приличную долю экспорта отрезать. Планомерное вытеснение «Росатома» идёт давно. Можно ещё привести пример, что Болгария и Чехия, у которых реакторы советского образца и которые долгое время покупали топливо и готовые кассеты у «Росатома», тоже в 2018–2019 гг. начали рассматривать Westinghouse как поставщика, прошли тендеры и сейчас начали замещение фактическое. В какой-то момент поставки прекратятся, если уже не прекратились.
– Есть конкретные производители, которые в этом заинтересованы?
– Разумеется. Что касается вытеснения обогащённого урана с рынка США, здесь, наоборот, американские потребители, а конкретно владельцы АЭС, страдают. Для частных компаний, конечно, выгоднее обогащать уран в России, потому что это самые дешёвые услуги в мире. Но законодатели-республиканцы продавили постепенный отказ и переход на европейские мощности обогащения. Там существует концерн URENCO, который вместе с французской фирмой Orano практически закрывает весь западный мир, если отрезать Корею.
– Насчёт всего остального мира – незападного. Буквально на днях должна состояться торжественная церемония по пуску «Аккую» в Турции. Понятно, что Эрдоган торопится к выборам, но тем не менее. Насколько бойкот со стороны Запада мешает развивать сотрудничество с другими? То есть вторичные санкции тоже будут, наверное, распространяться на прочие страны?
– Я думаю, что это будет минимальное воздействие, потому что у «Росатома» есть множество схем строительства атомных станций на экспорт. Это может быть межправительственное соглашение, когда фактически заказчиком с той стороны выступает государство. Соответственно, санкции вокруг такого крупного объекта даже США, в своих порывах заходящих далеко за границы, вряд ли будут вводить, разрывая отношения с Египтом или Турцией.
Есть и другие схемы. В Турции «Росатом» владеет станцией «Аккую», то есть он не какому-то турецкому заказчику строит, а себе. Там есть соглашение, что они будут продавать электричество по хорошей цене в определённый период времени для того, чтобы окупить строительство станции.
Что касается мероприятия о завозе атомного топлива и церемонии пуска, некой вехи – это, конечно, пиар-политические события. В этом году сто лет Турецкой Республике. Об этом давно говорили – что в 2023 г. надо обязательно что-то сделать. Конкретно по «Аккую», которая принадлежит «Росатому» и политически прикрыта Турцией, я не думаю, что возможны какие-то удары. Тем более если взять другие объекты, например, в Китае. Они абсолютно защищённые. Хотя китайские объекты уже не настолько масштабны, потому что китайцы строят всё сами и покупают только комплектооборудование. А чтобы пострадали другие объекты «Росатома» – в Египте, Бангладеш, Иране – должно быть беспрецедентное давление.
– Возвращаясь к началу разговора. Светлое безъядерное энергетическое будущее нам пока не светит? На наш с вами век точно хватит и этих технологий?
– Это довольно интересный момент – что такое вообще зелёный переход. Скажем так, в той же Германии в 2006 г. была принята интересная политика. На тот момент типичные вопросы про возобновляемые источники энергии были такие: «А хватит ли у нас земли для того, чтобы построить все эти ветряки и солнечные батареи? А хватит ли у нас денег, чтобы оплатить это всё?».
Мысль германского правительства заключалась в том, что по мере роста масштаба строительства, технологии улучшатся и будут занимать меньше места, и всё подешевеет. В целом так и сложилось. Сейчас, на первый взгляд, возобновляемая энергетика абсолютно конкурентоспособна по ценам. Она уже очень взрослая в плане надёжности, понимания, как её строить и встраивать в огромных масштабах. Для сравнения – в Китае производственные мощности по солнечным батареям равны примерно трём энергетикам России. То есть если всю электроэнергетику России взять, то Китай может три таких «солнечных» за год построить. Действительно за пятнадцать лет немцы свою идею воплотили. Проблемы, правда, две.
Во-первых, по пути немцы потеряли свою индустрию производства этого оборудования, потому что китайцы просто её снесли где-то посередине пути. Это был первый неприятный толчок. Второй – мы знаем, что ВИЭ отличаются своей переменчивостью: ветер то дует, то не дует, солнца зимой в Германии гораздо меньше, чем летом, а ночью оно вообще не светит и так далее. Соответственно, нужно вырабатывать больше и как-то хранить электричество, если мы хотим постоянно снабжать.
И с этим возникли проблемы. Схема «сейчас инвестируем, делаем субсидии, строим много электрохимических, литий-ионных аккумуляторов, и у нас всё прекрасно, мы храним электроэнергию с лета на зиму» – не сработала. Аккумуляторы оказались очень дорогими, и не хотят падать в цене, потому что они упёрлись в стоимость материалов, из которых они состоят. Где-то три года назад Германия сделала ещё один поворот и начала развивать водородную энергетику. Дело в том, что здесь цена не зависит от масштаба хранения. То есть в аккумуляторах цена хранения увеличивается пропорционально объёму. И речь шла о триллионах евро, которые нужно вложить в систему хранения. В водороде просто бак увеличивается, и это незначительная часть затрат. Тут речь идёт о сотнях миллиардов евро, что уже более реалистично. Но водород – пока не взрослая технология. Мы не знаем, получится ли у немцев. Они подошли к решающему моменту. Если удастся закрыть переменчивость в хранении, как это произошло с генерацией возобновляемого электричества, то немцы победили. Если нет – они проиграли.
