Эллины подарили миру демократию, поэтому представить себе Евросоюз без Афин невозможно. По праву праматери европейской цивилизации Греция всегда вольно относилась к экономическим требованиям. Это не составляло особой проблемы до тех пор, пока страна не стала частью единого организма зоны евро, куда она вступила не без манипуляций с бухгалтерской отчетностью. То, что происходит сегодня, можно смело назвать кошмаром макроэкономиста. По прихотливому стечению обстоятельств судьба финансовой стабильности Европы и всего мира зависит от государства, культура и традиции которого кажутся несовместимыми с понятием дисциплины и ответственности.
Комиссар Евросоюза по экономической и монетарной политике Оли Рен, комментируя попытки разрешить долговой кризис, тоже использовал античный образ, правда, двусмысленный. Он сравнил предпринимаемые усилия с сизифовым трудом. При этом, однако, подчеркнув, что у сообщества нет выбора, кроме как продолжать катить тяжелый камень в гору. Результат, если продолжить метафору, известен, однако это чиновник предпочел обойти.
Справедливости ради надо сказать, что валить все на Грецию несправедливо. Афины— самое слабое звено европейской цепи, но проблема носит системный характер. Изначально установленные параметры вступления в еврозону («Маастрихтские критерии»), которые предполагали ответственную бюджетную и монетарную политику, практически никогда жестко не соблюдались. Например, Италии и Бельгии, двум странам— основоположницам евроинтеграции, позволили присоединиться на основании не текущих (плохих), а ожидаемых (улучшенных) показателей государственного долга.
Но самый сокрушительный удар по дисциплине был нанесен в 2003 году, когда Евросоюз отказался применять санкции в отношении Германии и Франции, которые вышли за пределы разрешенного потолка бюджетного дефицита. Понятно, что все эти решения принимались исключительно по политическим причинам и в интересах не сообщества, а конкретных национальных правительств, прежде всего крупных и влиятельных стран.
В этом, собственно, и заключается фундаментальная проблема, частным проявлением которой служит греческий казус. Экономическая интеграция опередила политическую. В расширяющийся зазор между общеевропейским рынком и валютой, с одной стороны, и национальными политическими системами, которые руководствуются собственной внутренней логикой,— с другой, проваливаются не только интеграционные планы, но и столпы единой Европы— общие деньги и «безграничное» пространство. Самое неприятное заключается в том, что под сомнением оказалась целесообразность интеграции.
Не будь Греция частью еврозоны, экономические проблемы давно уже были бы преодолены— болезненно и неприятно, с использованием привычных и вполне действенных инструментов экономической политики, имеющихся в распоряжении национального государства. Однако без контроля над собственной валютой они неприменимы. Также и шенгенская зона— не будь ее, каждое правительство четко понимало бы, какими методами регулировать миграцию. Но в нынешней ситуации все осложняется.
Примат «своей рубашки» постепенно перевешивает декларируемые принципы солидарности. Само по себе это не криминал, ведь для спасения этой самой рубашки иногда надо как раз действовать в интересах всех. Но тут все и упирается в Грецию. Только не в грозящий ей дефолт, а в порожденную ею демократию. Потому что воля народов, выражаемая в опросах и на демократических выборах, не дает мандата на необходимые меры. Бунтари на улицах европейских городов начала XXI века хотят не перемен, как когда-то. Они требуют оставить все как есть, сохранить уровень жизни. Иих не интересует, могут ли государства это себе позволить.
Европейская интеграция никогда не являлась демократическим проектом, ее движущая сила— воля элит. И иначе быть не могло. Предложи Робер Шуман и Жан Моннэ в 1951 году своим соотечественникам-французам высказаться, что они думают об объединении стратегических отраслей (уголь и сталь) с Германией, никакого объединения, наверное, не возникло бы и поныне. Другое дело, что инициаторам и руководителям объединительных процессов удавалось объяснять согражданам, чем конкретному европейцу выгоден каждый следующий шаг.
К началу XXI века европейская конструкция стала слишком сложной, а амбиции распространились слишком далеко, чтобы публике все это можно было доходчиво объяснить. К тому же интеграция достигла фазы, после которой она логически должна была переходить на качественно иной уровень— реальной федерализации и создания европейского супергосударства. Здесь все и застопорилось, потому что, во-первых, нации не готовы к требуемому масштабу отказа от суверенных прав. А во-вторых, стремительное нарастание международной турбулентности толкает к инстинктивному стремлению закрыться от перемен, а не инициировать их.
В результате объединительный процесс не только не перешел в качественно новую фазу, но и начал деградировать. Кризис, охвативший ЕС, ударяет не только по двум символам современного европейского единства— евро и Шенгену. Еще одна пугающая тенденция— призрак прошлого, казалось бы, давно преодоленного, который вылезает из пыльных сундуков, как только обостряется экономическая ситуация.
Несгибаемый герой антифашистского Сопротивления Манолис Глезос, который в свои 88 лет даст сто очков вперед любому политику, заявил, что Германия не только не имеет права чего-либо требовать от Греции, но и до сих пор должна ей миллиарды за нацистскую оккупацию. Это можно было бы списать на экстравагантность престарелого коммуниста, если бы подобные настроения не разделяло значительное большинство греков, предпочитающих искать виновников своих проблем вовне. А ведь преодоление исторической вражды и ненависти действительно было, наверное, главным достижением европейской интеграции второй половины ХХ века.
Критический момент в развитии Евросоюза совпал, с одной стороны, с усталостью обществ и избирателей Европы от проблем объединения, а с другой— с крайне слабым политическим лидерством практически во всех государствах Старого Света. Кто определяет сегодня политическое лицо Европы (декоративные фигуры наподобие президента ЕС Хермана ван Ромпея и «министра иностранных дел» Кэтрин Эштон не в счет)?
Руководители Германии, Франции, Италии, Испании непопулярны и подвергаются резкой критике у себя дома. Шансы всех их добиться успеха на следующих выборах выглядят призрачными. Бельгия, которая может в скором времени пополнить ряды кандидатов на финансовую помощь, живет без правительства второй год: валлонские и фламандские партии не в состоянии ни о чем договориться. Нидерландами управляет кабинет меньшинства, опирающийся на парламентскую поддержку ксенофобской антииммигрантской партии.
И это в условиях, когда властям необходимо принимать срочные и весьма непопулярные решения, а их избиратели, мнение которых нельзя игнорировать, все меньше склонны кормить «нахлебников»— будь то «безалаберные» греки или «понаехавшие» мигранты.
О том, насколько слаба способность сегодняшней европейской элиты сопротивляться популистским настроениям, говорит, например, недавний резкий разворот правого кабинета Германии в вопросе об атомной энергетике. Антиатомная кампания, прокатившаяся по стране после аварии в Фукусиме, не имела под собой рациональных обоснований. Однако правительство предпочло объявить о полном отказе от АЭС, не вступая в дискуссию об экономической целесообразности и перспективности этого шага. Характерно, что Берлину даже в голову не пришло обсуждать эту проблему с партнерами по ЕС, хотя атомная энергетика должна быть существенной частью общеевропейской энергетической стратегии, о необходимости которой все постоянно говорят.
Другой пример— заявление Дании о введении пограничного контроля в связи с кризисом вокруг итальянского острова Лампедуза и потоком беженцев из Туниса и Ливии. При чем тут граница со Швецией— совершенно непонятно. Но правопопулистская партия, которая давно настаивает на мерах против миграции, использовала удачный повод, а правительство не нашло в себе силы возражать.
Огромный валун, который коллективный Сизиф с таким трудом вкатывает на вершину горы под названием «единая Европа»,— это не пирамида греческого долга, а нежелание избирателей соглашаться на действия, необходимые для выживания, как минимум, общей валюты, если не всей интеграционной идеи. Если камень сорвется в очередной раз, он может спровоцировать лавину. А что будет значить обвал еврозоны для европейской интеграции и всего мира— трудно даже себе представить.
