С 1991 г. отношения между Североатлантическим альянсом и Российской Федерацией служат главным барометром взаимоотношений Запада и России. В период холодной войны главной заботой альянса были «германский вопрос» и сдерживание «советской угрозы». После объединения Германии и распада советского блока существование НАТО a priori уже никак не оправдывалось. Однако этой организации удалось трансформироваться, пересмотрев свою миссию и превратив свое расширение в новый raison d’Рtre. В годы президентства Билла Клинтона Вашингтон использовал – по мере снижения геополитического статуса России – Североатлантический альянс как инструмент демократизации, воссоединения и стабилизации Европы.
Из Москвы казалось, что следствием подобной политики является намеренное игнорирование российских интересов. Теперь баланс сил меняется: Россия переживает новый подъем, а трансатлантические отношения не только пережили острые разногласия по поводу Ирака, но и проходят через испытание трясиной Афганистана. Вновь обретенное Москвой влияние неоднозначно трактуется в Вашингтоне, а следовательно, и в НАТО в целом. Оно обязывает американцев и европейцев пересмотреть стратегические рамки, в которых они привыкли осмысливать «русский вопрос», пока «треугольник» США – Европа – Россия еще не стабилизировался. В этой связи можно сказать, что для будущего НАТО куда важнее Кабул и Тегеран, чем Киев и Тбилиси.
ПРИЧИНЫ НЕДОПОНИМАНИЯ
Косовская кампания 1999 г. обычно считается поворотным пунктом в отношениях между Россией и Западом. В этих отношениях возникла первая брешь, которую чаще всего объясняют тем, что Россия ощутила деградацию своих Вооруженных сил, а эпизод в Приштине (несогласованный с НАТО марш-бросок российских десантников в июне 1999 г. – Ред.) обычно приводят в качестве иллюстрации ее способности доставлять неприятности. Для Москвы урок был трояким, он помогает понять ее последующую негибкость.
Во-первых, Косово в глазах Владимира Путина продемонстрировало необходимость пересмотра российской политики безопасности. Элиты осознали свою стратегическую маргинализацию, что привело к острому осознанию унижения и обиды. В дальнейшем такое чувство нередко приобретало гипертрофированный характер. Тем не менее это – единственное, что было воспринято в натовских кругах, которые преувеличивали собственный военно-политический потенциал, преуменьшая при этом сугубо российский аспект проблемы.
Во-вторых, российские элиты объединились в оппозиции к Западу, подвергая жесткой критике нарушения международного права. Они упрекали НАТО в навязывании Европе своих порядков под вывеской демократических ценностей. Речь шла о фундаментальном недопонимании. Для Москвы Североатлантический блок был и остается прежде всего военным альянсом, предназначенным для оперативно-тактической деятельности, тогда как сам Брюссель считал, что завершил свою трансформацию в политическую организацию.
Наконец, в-третьих, Косово спровоцировало всплеск подавляемых до того эмоций по поводу условий переговоров по Основополагающему акту о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО и созданию Совместного постоянного совета Россия – НАТО (СПС) на саммите в Париже в мае 1997 г.
Решение о расширении НАТО в 1997 г. принималось в момент, когда Россия, истощенная конвульсиями переходного периода и первой чеченской войной, была особенно уязвима. Российские элиты полагали, что Запад воспользовался этим, чтобы ослабить страну, третируя ее, как если бы она потерпела военное поражение. Они считали, что западные правительства никогда на деле не собирались признавать влияние России в новой структуре безопасности ни в Европе, ни в Азии.
На Западе расширение НАТО привело в 1997 г. к оживленным дебатам. Способность российского экспертного сообщества реагировать на эти дебаты была серьезно ограничена, поскольку оно переживало интеллектуальный кризис, усугубляемый экономическим спадом. Создавшийся в результате дисбаланс интеллектуального влияния не преминул отразиться на историческом и политическом истолковании расширения Североатлантического альянса.
Дебаты были также связаны с куда более деликатным конфликтом интересов, который касался холодной войны и понятия стратегической победы. Основная аргументация сводилась к следующему: Москва не способна счесть себя побежденной и поэтому в качестве компенсации сегодня стала крайне внимательна к историографии как Второй мировой, так и холодной войн. Причина проста, но крайне важна, поскольку на кону стоит военный престиж России. Министр иностранных дел Российской Федерации Сергей Лавров, например, рассматривает холодную войну как конец исторического цикла пятисотлетнего доминирования европейской цивилизации. С той поры, по его мнению, бок о бок существовали два представления о будущем. Согласно одному из них, миру уготована судьба глобальной вестернизации, постепенного принятия западных ценностей. Согласно второму, которого придерживается Россия, мир превратится в арену глобального соперничества цивилизаций, где главным вопросом будет формулирование взаимодополняющих или альтернативных ценностей и моделей развития.
Двойное расширение НАТО и Европейского союза в 2004 г. вызвало к жизни следующий геополитический сдвиг. Новая пространственная близость к Москве привела к территориальным трениям в период, когда Кремль укреплял свою власть и получал выгоду от реального экономического подъема. Однако во второй половине 2004 г. в отношениях между Россией и НАТО появилась еще одна, на этот раз двойная трещина, чьи последствия Запад осознал не сразу.
Во-первых, внутреннего происхождения. Захват заложников в школе Беслана был пережит как настоящая травма. Россия вслед за Соединенными Штатами вступила в войну с «международным терроризмом», хотя российское толкование причин подобной агрессии оставалось невнятным. Во-вторых, внешнего. «Оранжевая революция» в Киеве рассматривалась российскими элитами как результат стремления Запада интегрировать Украину в свою сферу влияния. К тому же достаточно часто в качестве организатора попытки распространить революцию в том числе и на Москву упоминались США.
Важно вспомнить крайне деликатную, с точки зрения России, позицию Украины. С 1997 г. страна действительно была в центре американской политики в этом регионе, особенно благодаря аргументации Збигнева Бжезинского. Он сделал популярным понятие «Евразийские Балканы», хотя и настаивал при этом на фундаментальной ценности тех исторических уз, которые соединяли Украину с Россией и которые США должны разорвать во имя демократических преобразований в России. Украина, учитывая ее пластичность, т. е. ту легкость, с какой она поддается влиянию, остается наиболее деликатным звеном во взаимоотношениях России и НАТО, a fortiori учитывая избирательные кампании и по причинам, связанным с ее ролью в транзите энергоносителей.
БЛЕСК И НИЩЕТА ПУБЛИЧНОЙ ДИПЛОМАТИИ
Альянс позволяет кристаллизоваться позициям многих кругов в Соединенных Штатах, Европе и России до такой степени, что невольно возникает вопрос: являются ли отношения между Россией и НАТО предметом публичной дипломатии или прерогативой военных ведомств? Это имеет значение, принимая во внимание угрозы, испытываемые на себе всеми игроками, и особенно освещение различных кризисных ситуаций в СМИ, и, следовательно, с оперативно-тактической точки зрения, как это было с войной в Грузии в 2008 г.
Антироссийское лобби в Соединенных Штатах, конечно, существует. Оно включает три основные группы: «милитаристских ястребов», считающих мировую гегемонию США естественной; «либеральных ястребов», которые придают демократическим ценностям Америки универсальное значение; «восточноевропейских националистов», выставляющих Россию склонной по самой своей природе к империалистической экспансии и неспособной стать демократической державой. Это лобби, представленное и в большинстве европейских столиц, видит в НАТО – в зависимости от ситуации – то военное, то политическое, то территориальное острие, нацеленное против России, которая, по сути, считается главной помехой европейской безопасности.
В России, в свою очередь, существует мощное антизападное лобби, согласно утверждениям которого НАТО стремится окружить и поработить Россию. Цель этого лобби – поддерживать мощь военной машины и политическую систему, опирающуюся на необходимость решения проблем безопасности. Страх оказаться в «кольце» западных «противников» сформировал представление российских военных о мире: постепенный охват силами НАТО, которые в то же время оставляют за собой возможности для переброски ресурсов. Когда последние развернуты на флангах Российской Федерации, их можно использовать для удара в глубь российской территории. Таким образом, в то время как Вашингтон видит в расширении НАТО вклад в геополитическую стабильность, для Москвы оно чревато дестабилизацией и агрессией. Не говоря уже о существовании в российской политике группы «националистов-фундаменталистов», которые убеждены, что альянс только тем и занимается, что планирует вторжение в Россию. Приверженцы этого направления заседают в парламенте и перед каждыми выборами муссируют вопрос о натовской угрозе и возможном расколе славянского мира.
Но это не должно создавать впечатление, что такое отношение представляет собой некий монолит. Приверженцы одного направления мысли в России, включающего «прагматических националистов», считают, что Россия и НАТО способны договориться о равновесии, цель которого – сохранить за собой определенные сферы влияния. Эта группа сокрушается по поводу расширения альянса, но одновременно поддерживает совершенствование механизмов отношений НАТО – Россия. Второе направление мысли объединяет «либеральных западников», для которых членство в НАТО и принятие западных ценностей – это то, чем должна была бы руководствоваться внешняя политика России. Последняя группа явно в меньшинстве на российской политической шахматной доске, и ее особенно ослабила кампания 1999 г. в Косово. Достаточно вероятен ее раскол по вопросу возможного членства в НАТО.
Хотя публичная дипломатия России все чаще обращается к западным консультантам, ей трудно распространять свои взгляды за рубежом, особенно в Соединенных Штатах. При этом сама она остается относительно непроницаемой для западных информационных кампаний. В годы президентства Джорджа Буша Кремлю удавалось реагировать на идеологическом уровне: Россия молчаливо отказалась от стремления к идейному лидерству, направленному на создание альтернативной системы либо блока, однако не прекратила защищать своеобразие своей цивилизации, а также брать на себя обязательства в международных делах.
Инициативы публичной дипломатии касаются не только Вашингтона и Москвы. Их продвигают также структуры НАТО и отдельные страны-кандидаты. Накануне саммита в Бухаресте и Грузия, и Украина провели пиар-кампании в ряде европейских столиц. Ситуации в этих странах, особенно внутриполитические, весьма различны, однако их руководители активно использовали средства массовой информации (СМИ), чтобы укрепить доверие к своим странам. Убежденные, что это доверие зависело от их личного имиджа, они старались представить себя поборниками свободы, всячески подчеркивая наличие раскола между «новыми демократиями» и «Российской империей», а членство в НАТО представлялось как самая надежная защита от нее. Им также удалось создать имидж стран-демократий, подкрепленный антироссийскими выпадами, как будто это доказывало их bona fides. На более глубинном уровне «цветные» революции изменили восприятие Грузии и Украины в глазах ответственных лиц на Западе. Западные СМИ сыграли решающую роль в легитимации Михаила Саакашвили, Виктора Ющенко и Юлии Тимошенко за рубежом, будучи при этом основной мишенью стратегий этих лидеров по захвату власти.
КОНФРОНТАЦИИ И УРОКИ
Эта публичная дипломатия отличалась разной интенсивностью и масштабами. Но она постепенно захватила сердцевину взаимоотношений НАТО и России, что воплощается в жизнь в поддержании противостоящих вооруженных сил. При этом притупилось восприятие новых опасностей, приведших в августе 2008 г. к войне в Грузии.
Можно выделить три этапа ухудшения ситуации. Признание независимости Косово (февраль 2008 г.) было истолковано Москвой как очередная попытка Запада в одностороннем порядке утвердить свои самозванные права. Далее, подготовка и проведение саммита в Бухаресте (апрель 2008 г.) привели к противоречивым сигналам: План действий по членству в НАТО не был предоставлен ни Украине, ни Грузии, однако вновь подтверждалось право этих стран рано или поздно в будущем присоединиться к альянсу. Наконец, «Инициатива Медведева» (июнь 2008 г.) была направлена на определение контуров панъевропейской безопасности.
Рост напряженности позволяет извлечь сразу несколько уроков. Первый касается Саакашвили, который сделал все, чтобы его военный авантюризм перерос в конфронтацию России и НАТО, и это ясно продемонстрировало дестабилизирующий потенциал стран, расположенных между ними. Вслед за Украиной Грузия не только превратилась в проблему в отношениях между НАТО и Россией, но и, похоже, настаивает на такой роли. Она стремится использовать эти отношения, как и отношения между Евросоюзом и Россией, в собственных интересах.
С военной точки зрения успех Российской армии, несмотря на победу, выявил ряд оперативных недостатков. Это было особенно важно для российских военных, поскольку грузинская армия получала американскую и израильскую поддержку. Больше беспокойства, однако, вызвало поведение Украины, которую Москва обвинила в предоставлении Грузии военной помощи, что негативно отразилось на российско-украинских отношениях. Для игроков в регионе Россия остается главной военной силой на Кавказе. На дипломатическом фронте лишь немногие страны последовали примеру России и признали Южную Осетию и Абхазию. Хотя российские эксперты и рассматривали признание как мастерский ход дипломатии, на деле же он подчеркнул стратегическое одиночество России, которой с трудом удается получить поддержку стран, находящихся в рамках традиционной зоны влияния Москвы. Что касается альянса, то война в Грузии явно укрепила позиции тех, кто считает, что Россия представляет собой возрожденную военную угрозу, и усилила опасения новых стран-членов. Конфронтация заставила членов НАТО обратить внимание на свою политическую солидарность. Это, возможно, один из самых важных аспектов победы России. Что касается расширения Североатлантического блока, главным результатом войны в Грузии стало молчаливое приостановление процесса вступления в него Грузии и Украины.
ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ «РУССКОГО ВОПРОСА»
В глазах Запада Россия остается источником неопределенности, риска и даже возможной угрозы не только для европейской, но и для мировой системы безопасности. Особенно если учитывать амбивалентное отношение Москвы к таким проблемам, как Иран, или ее действия в области энергетики. Подобное восприятие России является следствием как отсутствия ясности в публичной дипломатии, так и несовпадения аналитических оценок ее потенциала. Последнее в значительной степени зависит от угла зрения: демография, промышленный потенциал, военная мощь, технологии либо энергетика. Неоднозначность оценок привела к неспособности предвидеть новое обретение мощи Россией. Европа, так и не разобравшаяся с собственной международной идентичностью, не понимает, как вести себя со страной, которая вновь стала проводить политику с позиции силы.
В Соединенных Штатах всё еще спорят о том, является ли Россия реинкарнацией СССР или формирующейся страной БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай). Второй ответ поддерживают в ряде европейских стран, таких, к примеру, как Германия, Италия и Франция, для которых Россия – это не только крупный рынок, но и ведущий геостратегический игрок. Этим странам, если учитывать их географическую близость и относительные размеры, несомненно, проще, чем американцам, ассоциировать Россию с БИК (Бразилия, Индия, Китай).
Еще более четко выражены резкие расхождения между Америкой и Европой (и даже внутри самой Европы) по поводу того, какого рода энергетические отношения следует развивать с Россией, с одной стороны, и со странами транзита – с другой. Все игроки предпочитают диверсифицировать источники и маршруты энергии, поскольку потребности Европы в будущем возрастут, а собственные ресурсы сократятся. Но этот вопрос крайне политизирован, побуждая некоторые правительства, точнее, заинтересованные круги пытаться включить «энергетическую безопасность» в сферу деятельности НАТО. В результате «агрессивная диверсификация» – изоляция России и предпочтение таких поставщиков, как Азербайджан и страны Центральной Азии, – для некоторых является предварительным условием энергетической безопасности Европы. Но такой подход игнорирует два важнейших момента. Россия единолично обладает 25 % мировых запасов природного газа. Если иметь в виду географическое доминирование России, то со временем она будет в состоянии соединить или разъединить три региональных рынка газа (при отсутствии прогресса в производстве сжиженного природного газа).
И для поставщиков, и для покупателей энергетическая безопасность зависит также от стабильности в странах транзита. Это один из ключевых вопросов Европейской политики соседства в отношении как средиземноморских стран (Средиземноморский союз), так и восточных соседей («Восточное партнерство»). На восточном фланге Европы самая деликатная точка прохождения – это, очевидно, Украина: 80 % российского газа, поступающего на европейский рынок, пересекает ее границы. Украина – ключевая страна между НАТО и Россией, а также между Европейским союзом и Россией.
Дискуссии внутри Североатлантического альянса сосредоточены на опасностях, проистекающих из мощи России. Такие страны, как, к примеру, Латвия, Литва, Эстония и Польша, усматривают в проводимой Россией политике прямую военную угрозу. Создание миссии НАТО по охране воздушного пространства стран Балтии иллюстрирует гарантии безопасности, которые дает им членство в НАТО. Германия, Италия и Франция считают Россию незаменимой опорой европейской безопасности. Тем самым не исключается военно-техническое сотрудничество, даже если оно приводит к спорам о намерениях Москвы, что создает сложности с передачей технологий. Самым свежим примером служит продажа Францией России военного судна (десантно-командный корабль типа «Mistral»).
Эти дискуссии неизбежно связаны с двойственным подходом России к военному сотрудничеству и торговле оружием. Москва действительно стремится перестроить систему военных альянсов так, чтобы в центре находилась Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), позволяющая поддерживать существенное присутствие в Центральной Азии, а также сохранять форпосты в Европе (Белоруссия) и на Кавказе (Армения). Россия больше не располагает геополитической мощью, необходимой для поддержания «внешнего» кольца обороны вдоль национальных границ. Однако у нее все еще есть ряд сильных сторон, которые недооцениваются на Западе. Имеется и реальный потенциал переброски ее воинских формирований.
Он зачастую рассматривается в свете западных оперативных возможностей на внешних театрах (Югославия, Афганистан, Ирак) или поведения российских сил в Чечне. Анализ событий в этом регионе долгое время был отмечен тем унижением, которое испытала Москва во время первой войны (1994–1996), и политической интерпретацией конфликта. При этом не всегда принимались во внимание изменения, которые произошли после 1999 г. с точки зрения планирования и проведения операций. Словом, старый афоризм «русская армия всегда слабее, чем хочет показаться, но сильнее, чем кажется» справедлив как никогда.
Отсутствие интереса к оперативной стороне событий в Чечне сопровождается, как правило, неполными данными о продажах российских вооружений. У России есть три основных клиента, которые не могут не интересовать альянс: Китай, Индия и Иран. С ними она официально поддерживает сотрудничество в области мирного атома. Более того, Россия продает системы вооружений Алжиру, Венесуэле и Сирии. Делая это, она стремится получить доходы за рубежом и поддержать на плаву свою военную промышленность, а также обеспечить влияние в мире. Тем самым Москва занимает промежуточную международную позицию – между западными державами и теми странами, которые откровенно стремятся бросить вызов существующему порядку. Москва отводит себе достаточно широкое поле для дипломатического маневра, то демонстрируя уважение к западным стандартам, то игнорируя их. При этом она очень остерегается чрезмерно быстрого наращивания мощи таких стран, как Китай, Индия и Иран.
В результате создается парадоксальная ситуация, когда краткосрочные интересы (доходы от продажи оружия и способность повлиять на текущую конъюнктуру) мешают долгосрочным (военный и демографический баланс) по отношению к формирующимся новым державам. Возникает вопрос: собираются Россия и Запад искать ответ на рост возможностей этих государств, пытаясь нейтрализовать друг друга или же работая совместно? И вообще, в каком формате предполагается обеспечить основные интересы безопасности – внутри «треугольника» США – Европа – Россия либо вне его?
ЕВРОПЕЙСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ В ЦЕНТРЕ ТРЕУГОЛЬНИКА США — ЕВРОПА — РОССИЯ
Прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, необходимо понять задачи России на европейском и мировом уровне. В официальных заявлениях Москва постоянно уделяет внимание европейской безопасности и демонстрирует растущую заботу об ОДКБ, дабы укрепить дипломатическую солидарность и военное доверие с соответствующими странами. На практике Дмитрий Медведев выступил с инициативой в области структур безопасности (май 2008 г.), которые стремятся принять форму треугольника (Россия, Европа, Соединенные Штаты) и стать панъевропейскими. Эта инициатива остается невнятной с точки зрения ее изложения и содержания. Она часто интерпретируется как желание добиться некоего перевоплощения Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). При этом исключаются принципы демократической обусловленности и создаются предпосылки для трансатлантических расхождений. Эта инициатива – признак большей открытости и уверенности России в своем вновь обретенном потенциале (она была объявлена в момент экономической эйфории), но вскоре началась война в Грузии. Связь между этими событиями можно толковать по-разному.
Согласно одной из интерпретаций, война убила инициативу при рождении. Это было испытание, уготованное для президента Дмитрия Медведева его силовыми ведомствами, решившими покончить с предпринятой им попыткой открытости. Еще одна интерпретация никак не связывает эти два события: инициатива остается жизнеспособной, и война даже подтверждает ее насущную необходимость. Согласно третьей интерпретации, инициатива и война тесно связаны друг с другом, и означает то, что Россия не отказалась от использования силы при необходимости добиваться решения своих территориальных задач.
Кажется, что Россия занимается больше тактикой, чем стратегией, и неубедительна в своей долгосрочной ориентации, особенно касающейся системы альянсов. В годы правления Путина Кремль использовал для определения своей международной позиции идею «особости», но не справился с задачей продвигать ее за счет привлечения своей обычной сферы влияния. Парадоксальным образом такое позиционирование ведет к ориентации на Соединенные Штаты по мере того, как Россия восстанавливает свое влияние. Реагирование России на американскую политику в собственной сфере влияния способствовало постепенному ужесточению отношений, хотя при администрации Буша США были склонны не принимать ее в расчет как силу. И действительно, согласно еще одной интерпретации российской политики, в ее сердцевине лежит антиамериканизм, подтвержденный Владимиром Путиным в его речи в Мюнхене в 2007 г.
Но при любом толковании развитие отношений НАТО с Россией зависит от российско-американских отношений. Они сформировались во времена холодной войны и не имеют сколько-нибудь серьезного значения в экономическом плане, но со стратегической точки зрения являются структурообразующими, если учитывать ядерный диалог между Россией и США. Ядерное оружие – фундамент всех двусторонних переговоров и решающая часть стратегического самосознания России, поскольку Москва считает, что значительная доля ее международной легитимности зависит от ядерного потенциала. В этом кроются корни российского парадокса: российскому сознанию свойственны откровенно антиамериканские настроения, при этом Москва систематически стремится получить знаки признания от Вашингтона. Роль ее ядерного арсенала – наследия холодной войны – задает узкие рамки российско-американским отношениям, а тем самым и отношениям между НАТО и Россией. Последние по-прежнему несут на себе глубокий отпечаток духа холодной войны, хотя обе стороны полностью осознают смену парадигмы глобальной безопасности.
Подспудная подозрительность России подпитывается страхом перед окружением и глубоким переживанием стратегического поражения. Запад сталкивается с проблемами понимания намерений России. С точки зрения альянсов, эти намерения часто сводятся к попытке организовать архитектуру европейской безопасности вокруг диалога НАТО – ОДКБ. При этом преследуется цель не восстановить защитный приграничный слой (задача ныне невозможная), а найти некую форму нейтрализации, особенно в отношении Украины.
В более общем смысле Россия, по-видимому, выбрала одиночество. Она считает, что в нынешнем контексте ее выживание и развитие гарантированы ядерной автономией и энергетическим потенциалом, но ни то ни другое не обязывают ее вступать в партнерства. С этой точки зрения фундаментальная стратегическая задача носит оборонный характер: сохранить территориальную целостность Российской Федерации и предотвратить в зонах ее «привилегированных интересов» создание баз НАТО.
ТРЕУГОЛЬНИК США — ЕВРОПА — РОССИЯ В ЦЕНТРЕ МИРОВОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Будущие отношения между НАТО и Россией равным образом зависят от эволюции обеих сторон. В конце холодной войны альянс оказался способен сменить свою задачу территориальной обороны на осуществление миссий на стратегическом удалении. В то же время он расширился за счет стран Центральной и Восточной Европы. Восемь лет Североатлантический блок ведет войну в Афганистане, который находится за пределами его зоны ответственности. Он сталкивается с оперативно-тактическими трудностями и неустойчивостью внутренней афганской политики. В подобных условиях в случае неудачи под вопрос ставятся военный и политический потенциал НАТО, стабилизация того, что сейчас называют АфПак (Афганистан – Пакистан), а также будущее альянса.
Россия по-прежнему занимает консервативную позицию. После распада Югославии она считает, что существует «дуга кризиса», простирающаяся от Балкан до Филиппин, которая включает в себя различные формы радикального исламизма. Тому вниманию, которое Россия уделяет Афганистану, можно дать несколько разных объяснений. В той мере, в какой она стремится выйти за рамки вечных дебатов о европейской безопасности и НАТО, российские ведомства безопасности солидарны с западными коллегами в отношении повышенного внимания к АфПаку и – с некоторыми примечательными нюансами – к Ирану. Обоим этим «театрам», как местам развертывания драматических событий, Москва уделяет особое внимание. Кроме того, Россия мыслит как региональная держава, изо всех сил стремясь избежать дестабилизации западного фланга Афганистана, особенно в странах, где она пользуется некоторым влиянием. Наконец, тяжелые воспоминания, вынесенные из собственной кампании в Афганистане, заставляют ее более пристально следить за событиями. Это не только собственный военный опыт, но и убежденность в том, что в Афганистане задействованы новые формы конфликта. Как и любая военная держава, желающая принимать участие в международных делах, Россия не может просто игнорировать тактические и стратегические уроки асимметричного конфликта между западными вооруженными силами и талибами.
Приход к власти в Соединенных Штатах администрации Барака Обамы – это действительно поворотный момент для России, поскольку новый президент не ограничивает двусторонние отношения вопросами НАТО или противоракетных систем, а помещает их в более глобальный контекст. В рамках ведомств безопасности США были выработаны многочисленные рекомендации по новому подходу к «русскому вопросу». Несколько «тяжеловесов» внешнеполитической мысли, таких, в частности, как Збигнев Бжезинский, существенно изменили свои взгляды на Россию. Бжезинский, прежде выступавший за «расстыковку» (decoupling) России и Украины, теперь считает, что Россия не является врагом альянса, даже несмотря на то, что до сих пор испытывает к НАТО враждебность. Он призывает сменить «программное обеспечение» и организовать стратегические диалоги с Китаем, Индией и Ираном, чтобы превратиться в центр относительно гибкой сети безопасности. С этой целью Бжезинский предлагает укреплять сотрудничество с Россией и проявлять больше осмотрительности в отношении Украины и Грузии, а также рекомендует осуществлять взаимодействие между НАТО и ОДКБ.
Такой подход имплицитно ведет НАТО и Россию к необходимости совместно решать уравнение со многими неизвестными, каковым представляется проблема китайско-российских отношений. Многочисленные аналитики ожидают китайско-российского сближения, которое способно привести и к военному альянсу. Такие ожидания, характерные еще для конца периода правления Джорджа Буша, проливают новый свет на проекты расширения альянса и включения в него таких стран, как Япония и Австралия. На Западе масштаб китайско-российского сближения оценивается по-разному. В России китайская карта часто разыгрывается главным образом для того, чтобы воздействовать на отношения с Западом.
При наличии этих фундаментальных базовых тенденций можно спросить: не подвергают ли себя европейские члены НАТО маргинализации? Они отчасти зависят от транзита через российскую территорию в плане военно-технического снабжения, оставаясь при этом очень ограниченными в средствах переброски самих войск. Иными словами, взаимоотношения НАТО и Азии стали одним из важнейших компонентов стабилизации Центральной Азии в широком смысле. Их влияние косвенно ощущается и на Ближнем Востоке, особенно учитывая сложность российско-израильских отношений, усилий России по оживлению арабской политики и усилий НАТО по входу в этот регион. Еще один регион, о котором часто забывают, но имеющий решающее значение, – это Арктика, на которой со временем могут сказаться отношения между Североатлантическим блоком и Россией, учитывая, что там хранится 15 % мировых запасов углеводородов. В зависимости от того, как будут развиваться эти отношения, данный регион станет предметом конфронтации либо реального сотрудничества.
***
Растущий список ключевых площадок развертывания событий (Европа, Кавказ, Центральная Азия, Дальний Восток, Ближний Восток и Арктика) и общие для них проблемы (распространение ядерного оружия, разоружение, энергетическая безопасность, продажа вооружений) явно демонстрируют нынешний глобальный характер взаимоотношений НАТО и России.
При проецировании этих отношений за пределы традиционного «треугольника» они теряют свой центральный характер, но превращаются в незаменимую часть непрямого подхода на нескольких направлениях и по нескольким общим для них проблемам. Европейцы должны учитывать это при любом рассмотрении стратегий доступа к различным оперативно-тактическим зонам, если не хотят подвергаться риску стремительной маргинализации. Перебрасывать силы в Евразию, не учитывая интересов России, – это для Запада геополитический нонсенс. Геополитическим нонсенсом для России было бы рассчитывать на уход США. Для Запада «русский вопрос» превращается в глобальный. Для России Евразия становится более вестернизированной. Обе стороны сталкиваются с общей проблемой – как подготовиться к выходу на большую арену новых международных игроков.
