Конфликт между министром обороны России Анатолием Сердюковым и руководством Генерального штаба Вооруженных сил РФ, выплеснувшийся в публичную сферу весной 2008 года, казалось, разрешился с отставкой начальника Генштаба Юрия Балуевского.
Однако, как представляется, основное противоречие не устранено и обязательно проявится вновь. По моему убеждению, дело прежде всего в том, что у российского Генштаба есть монопольное право на получение и интерпретацию разведывательной информации, добываемой военной разведкой. Тот же, кто распоряжается информацией, тот и диктует правила игры. Ведь военная разведка в лице Главного разведывательного управления (ГРУ) входит в состав Генштаба, а начальник ГРУ состоит в заместителях начальника Генштаба.
Министр же обороны получает разведывательную информацию из рук начальника Генштаба, и как она будет подана и интерпретирована – целиком зависит от воли последнего.
В этой статье я попытаюсь показать, почему тот, кто контролирует разведывательную информацию в рамках военных ведомств, определяет их политику, а иногда и курс всей страны.
Опираться я буду не столько на собственный опыт 30-летней службы в ГРУ, сколько на опыт и оценки такого авторитета, как бывший министр обороны США Роберт Макнамара (занимал эту должность в 1961–1968 годах).
Я уже писал о некоторых его реформах 1960-х (Один в поле не воин. Россия в глобальной политике, № 3. Май – июнь 2007), опыт которых во многом применим при создании первого в нашей отечественной истории гражданского Министерства обороны. Правда, тогда я не упомянул его, пожалуй, самую главную реформу – разведывательную, к которой Макнамара приступил в первый же день своей службы на посту министра обороны.
РАЗДУТЬ УГРОЗУ: ОПЫТ СССР И США
В 2003 году Роберт Макнамара дал большое интервью, в котором рассказал о событиях, связанных с созданием Разведывательного управления Министерства обороны (РУМО). Читая его воспоминания, я не мог отделаться от ощущения, что речь идет не об американской разведке, а пятнадцати последних годах моей службы в ГРУ. В тот период я пришел к выводу, что Генштаб сделает все возможное, чтобы не дать руководству страны любую самую важную и достоверную информацию, если она противоречит его собственным взглядам и интересам. Свои тщетные многолетние попытки прорваться через блокаду Генштаба я довольно подробно описал в «Военном вестнике» МФИТ, № 9 (сентябрь 2002 г.) «Что погубило Советский Союз? Генштаб и экономика», выпущенном в виде книги.
Утешало, правда, то, что американские генералы ничуть не лучше советских и не будь над ними жесткого гражданского контроля со стороны таких людей, как Макнамара, они точно так же угробили бы американскую экономику, как Генштаб советскую.
Как вспоминает Роберт Макнамара, свой первый день на посту министра он начал с заслушивания начальника разведки ВВС, у которого спросил, во сколько тот определяет число советских межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и как он эти цифры получает. Вопрос о советских ракетах интересовал Макнамару потому, что назначивший его на пост министра президент Джон Кеннеди выиграл выборы прежде всего благодаря жесткой критике президента Дуайта Эйзенхауэра за то, что тот уделял недостаточное внимание вопросам обороны. Главное обвинение состояло в том, что ради оздоровления экономики Эйзенхауэр допустил резкое отставание США от СССР в ракетной гонке (так называемый «ракетный разрыв» — «missile gap»). Эйзенхауэр отрицал наличие такого отставания и даже провел в середине 1960-го секретный брифинг для Кеннеди и его соперника на выборах Ричарда Никсона. Но Кеннеди продолжал настаивать на факте ракетного превосходства Советского Союза.
Неудивительно, что министр считал необходимым в первую очередь разобраться в этом вопросе. Начальник разведки ВВС разложил перед ним фотоснимки, сделанные высотным разведывательным самолетом U-2, и доложил, что они убедительно подтверждают наличие у СССР от 50 до 200 МБР. По утверждению Роберта Макнамары, сам он ничего, напоминающего МБР, на этих снимках не разглядел.
Далее шеф Пентагона по очереди вызвал руководителей разведки ВМС, армии, Корпуса морской пехоты и стратегического авиационного командования (САК), которым задал тот же вопрос. По данным армии, то есть сухопутных войск, СССР имел 10 МБР; ВМС назвали 4, а САК – более 200. Пораженный подобной разноголосицей, Макнамара распорядился сравнить снимки с U-2, на которые ссылались ВВС и САК, с более точными фотографиями, сделанными новым разведывательным спутником Discoverer. Сравнение не оставило от данных U-2 камня на камне. А вскоре было точно установлено (возможно, этому способствовало предательство Олега Пеньковского), что на вооружении Советской армии находились в то время всего 4 МБР и 2 пусковые установки.
Макнамара потребовал объяснений. И тут выяснилось, что обе авиационные разведки получали свои данные расчетным способом, исходя из мощностей советских предприятий, которые, как считали ВВС и САК, выпускали МБР. По снимкам с U-2 измерялась производственная площадь предприятия, а фактически просто крыша его сборочных цехов, ибо ничего больше с U-2 рассмотреть было невозможно. Затем полученная цифра сравнивалась с соответствующей площадью американского завода по выпуску ракет, мощность которого была известна, после чего выдавалось число произведенных советских МБР. На основании изучения снимков с Discoverer также стало очевидно, что продукция большинства предприятий, снятых с U-2, вообще не имела отношения к ракетному производству.
Читая эту часть интервью, я был ошеломлен. Она напоминала ту же методику, при помощи которой ГРУ на протяжении более четверти века оценивало производственные мощности вероятного противника – США, других стран НАТО, Японии и пр. Именно так получалась та «разведывательная» информация по мобилизационным мощностям Запада и Китая (естественно, под грифом «совершенно секретно»), на основе которой Генштаб вел подготовку к мировой войне и давал задание Госплану и ВПК.
Когда в 1974 году я был назначен в военно-экономическое управление ГРУ, все рассчитанные подобным образом данные по военной промышленности Запада и Китая уже были переданы «наверх». Собственно, и само военно-экономическое управление было создано специальным решением Политбюро ЦК КПСС № 229 в конце 1971-го – прежде всего для оценки военно-экономического потенциала (ВЭП) всех потенциальных противников СССР.
Ежегодно управление должно было готовить «Сборники статистических и оценочных показателей военно-экономического потенциала» (сокращенно – сборники СОП ВЭП) основных иностранных государств – Соединенных Штатов, КНР, Японии, Великобритании, ФРГ, Франции и Италии. Они напрямую поступали генеральному секретарю ЦК КПСС и членам Политбюро.
Список получателей был крайне ограничен – первоначально не более двух десятков. Так что какому-нибудь академику-директору ИМЭМО или Института США и Канады рассчитывать на получение сборника не приходилось. Тем самым критика его содержания со стороны исключалась.
Самым важным разделом сборника был, конечно, раздел по мобмощностям промышленности и ее так называемому мобилизационному развертыванию. Автор этих строк смог быстро убедиться в том, что выдаваемые управлением цифры представляли собой липу чистейшей воды. Как задолго до меня Макнамара, я решил сравнить списки заводов, на основе которых производились расчеты мощностей, с их снимками из космоса. Выяснилось, что большинство перечисленных предприятий или не производят военную продукцию, или не существуют вовсе.
Так, из четырех английских заводов, числившихся танковыми, таковым оказался только один (в Лидсе), из девяти американских также только один (в Детройте). При этом с 1959 по 1979 год Детройтский танковый завод был единственным в стране производителем танков, пока не был построен второй сборочный завод в Лайме для выпуска новых танков Abrams.
Для всех, кроме ГРУ, плачевное состояние американской танковой промышленности стало очевидным после войны Судного дня (1973) между арабами и израильтянами. За 18 дней израильтяне потеряли 840 танков, то есть почти половину своего парка. Чтобы срочно восполнить потери, американцам пришлось оголить танковые части своей армейской группировки в Европе. Естественно, ее командование потребовало от Пентагона незамедлительного возмещения этой убыли. Кроме того, высокий уровень потерь в танках в войне 1973-го заставил американских генералов утроить коэффициент собственных танковых потерь, который они до этого закладывали в сценарии войны с СССР.
Короче говоря, Пентагон пришел к выводу о необходимости увеличения ежегодных закупок танков, как минимум, в 5–12 раз. Например, в 1972 году было закуплено всего 118 машин. В СССР производилось в то время более 3 тысяч танков в год.
Конгресс США поддержал заявку военных и выделил на эти цели неограниченные средства. Но тут-то и выяснилось, что американская промышленность способна выпускать не более 500 машин в год (ГРУ в это время оценивало годовую мощность одного только Детройтского завода в 16 тысяч единиц). Оказалось, что единственный завод, поставлявший литые танковые корпуса и башни для сборки в Детройте танков М-60, даже после перехода на трехсменную рабочую неделю без выходных не способен был выпускать более 512 комплектов корпусов и башен в год.
Все это бурно и совершенно открыто обсуждалось в американской прессе, на слушаниях в Конгрессе, на форумах военно-промышленных ассоциаций и в экспертных комиссиях, созданных правительством. А ГРУ как ни в чем не бывало оценивало мощности американской танковой промышленности в 70 тысяч машин в год, включая 20 тысяч легких. Это было завышение более чем в 100 раз, то есть на два порядка. При этом утверждалось, что выйти на подобную мощность Соединенные Штаты способны через шесть месяцев. В десятки раз были преувеличены мощности США, других стран НАТО и Японии по производству самолетов, артиллерийских орудий, боеприпасов и т. д.
Разбираясь в источниках вопиющего разнобоя в оценках советского военного потенциала разведками американских ВВС, ВМС и армии, Роберт Макнамара обнаружил, что каждая из них оценивала советские возможности не столько на базе непредвзятого и холодного анализа данных, сколько путем такого их препарирования, которое способствовало бы решению задач собственных видов Вооруженных сил. И прежде всего в области закупки новых вооружений.
В результате ВМС, ссылаясь на якобы полученные акустические замеры, били тревогу по поводу опасного роста подводного флота СССР. Армейская разведка систематически вдвое завышала число боеготовых советских мотострелковых и танковых дивизий. А ВВС рассматривали советскую авиацию и советскую ракетную промышленность почти и исключительно через призму своих планов увеличения закупок бомбардировщиков B-52, нового стратегического бомбардировщика B-70 и 10 тысяч МБР Minuteman.
Еще до того как генералы ВВС вызвали панику в связи с «ракетным разрывом», они подняли тревогу по поводу отставания США в области бомбардировочной авиации («bomber gap»). В 1956-м авиационные генералы один за другим выступали в Конгрессе, уверяя, что Советский Союз вот-вот превзойдет Соединенные Штаты по числу стратегических бомбардировщиков. На самом деле СССР имел тогда 150 дальних бомбардировщиков, в то время как у американцев было 1 400 бомбардировщиков В-47, несколько сот бомбардировщиков В-36 и они начинали развертывание программы производства 600 бомбардировщиков В-52. Но под давлением Конгресса и прессы президент Дуайт Эйзенхауэр резко ускорил выполнение программы производства самолетов В-52.
По словам шефа Пентагона, видовые разведки настолько увлеклись отстаиванием интересов своих ведомств, что их способность служить более широким национальным интересам почти атрофировалась. Результатом становилось опасное искажение возможностей и намерений противостоящей стороны. И Макнамара пришел к выводу: если он не сможет опираться на надежные и объективные данные о противнике, то вся его деятельность в качестве министра обороны окажется лишенной смысла.
Вскоре он осознал также, что не в силах установить жесткий контроль над разведывательной информацией, поступавшей от видовых разведок. Ибо командование армии, авиации и флота было готово пожертвовать всем чем угодно, но только не своим монопольным правом определять характер и содержание разведданных, направляемых министру обороны, президенту и Конгрессу. Ибо такое право было основным рычагом влияния и на бюджет, и на масштабы и направленность закупок вооружений, и на национальную военную стратегию.
ИСКАЗИТЬ ОЦЕНКИ: ОПЫТ США И СССР
«Я пришел к выводу, – рассказывает Роберт Макнамара в интервью, – что надо просто избавиться от всех пяти независимых разведок. И вовсе не потому, что я не хотел выслушивать различные мнения, а потому, что хотел добиться такого положения, при котором президенту или министру не приходилось бы принимать решения на основе малосопоставимых точек зрения. Поэтому я задумал создать собственное Разведывательное управление Министерства обороны, способное подняться над интересами отдельных видов Вооруженных сил и служб. Для меня это был вопрос установления гражданского контроля над военными».
При попытке реализации столь рискованного замысла Макнамару ждала не только схватка с влиятельным руководством армии, флота и авиации, но и возможный конфликт с президентом Джоном Кеннеди. Ведь развенчание мифа о «ракетном разрыве» ставило президента перед необходимостью публичного признания допущенной им грубейшей ошибки.
Тем не менее шефу Пентагона удалось удивительно быстро реализовать свой план. Уже в августе 1961-го, по прошествии всего нескольких месяцев после того, как он заинтересовался проблемой «ракетного разрыва», Разведывательное управление Министерства обороны приступило к работе.
«Блицкриг» Макнамары состоялся не только благодаря его решительности и настойчивости при проведении непопулярных у генералитета реформ, но и вследствие удачного стечения обстоятельств. Спустя всего несколько дней после его назначения с треском провалилось организованное Центральным разведывательным управлением (ЦРУ) вторжение кубинских наемников в заливе Свиней. Кеннеди был разъярен тем, что ЦРУ бездарно провалило операцию и вообще втянуло его в эту авантюру. Он решил не только избавиться от директора данного ведомства Аллена Даллеса и его первого заместителя Пирра Кейбелла, но и пообещал никогда впредь не принимать ответственных решений, опираясь только на одну точку зрения. Поэтому он полностью поддержал инициативу по созданию РУМО, надеясь, что оно станет солидным противовесом ЦРУ.
Президентская поддержка стала еще более ощутимой после возведения 13 августа 1961 года Берлинской стены, также застигшей ЦРУ врасплох. И не случайно буквально через несколько дней после этого события Макнамара объявил о том, что РУМО приступает к работе (официальным днем его создания считается 1 октября 1961-го).
Президент Джон Кеннеди обладал мужеством признавать ошибки, как это случилось с «ракетным разрывом». Да и за провал операции ЦРУ на Кубе он тоже взял ответственность на себя. А вот у советского военного командования и политического руководства было не принято признавать собственные ошибки.
Конечно, несуразные оценки мобмощностей противника, которые выдало ГРУ в начале 1970-х, не были, во всяком случае первоначально, осознанной попыткой предоставления ложной информации. В основном они были результатом почти тотальной неопытности и руководства вновь созданного военно-экономического управления, и подавляющего большинства его сотрудников в вопросах военной экономики Запада. Ведь до того ГРУ никогда не занималось сколько-нибудь серьезно подобными вопросами.
Однако по мере развертывания работы военно-экономического управления постепенно росло понимание того, что в оценке мощностей были допущены ошибки, искажавшие картину военных приготовлений противника. Казалось бы, почему не исправить допущенные огрехи, сославшись на вновь поступившую информацию?
Но в труде ГРУ «Военный потенциал США», который вышел в 1975 году под редакцией начальника Генштаба маршала Виктора Куликова, утверждалось, что в Америке производство танков по мобилизационному плану должно осуществляться на девяти сборочных заводах. Три из них (суммарной мощностью 27 тысяч машин в год) действуют, а шесть (мощностью 29 тысяч танков в год) находятся в резерве. Надо знать армию, чтобы представить себе судьбу офицера, рискнувшего открыто оспаривать данные и выводы, утвержденные начальником Генштаба!
Следует заметить, что до создания военно-экономического управления ГРУ практически не занималось экономической разведкой. Основным источником информации о военной экономике зарубежных стран и для Генштаба, и для руководства страны была Академия наук СССР, в которой существовали засекреченные центры военно-экономических исследований. В частности, один такой центр был учрежден в 1960-м в ИМЭМО. В 1965–1967 годах он подготовил капитальный семитомный труд «Военно-экономический потенциал США» (естественно, под грифом «совершенно секретно»). О масштабах деятельности центра можно судить хотя бы по тому, что в начале 1970-х в нем работали 400 научных сотрудников при общем штате ИМЭМО в 700 человек. Аналогичные центры действовали в Институте востоковедения, Институте Дальнего Востока, Институте стран Азии и Африки, Институте географии и некоторых других. Появились они при поддержке Никиты Хрущёва, который был невысокого мнения об интеллектуальном уровне генералов и предпочитал советоваться в вопросах зарубежной экономики с научной элитой.
ГРУ, естественно, получало всю информацию из этих центров и не считало нужным иметь собственных экономистов-аналитиков. Однако подобное положение не устраивало Генштаб, который раздражала академическая добросовестность поступавших из ИМЭМО и других центров материалов, особенно в отношении мобилизационных возможностей Запада и Китая. Эти данные казались Генштабу заниженными, а ему хотелось представить противника как можно страшнее. Поэтому Генштаб и инициировал решение Политбюро № 229 о создании военно-экономического управления ГРУ.
На его укомплектование выделялось свыше ста генеральских и офицерских должностей «сверх штатной численности Вооруженных сил СССР». Кроме того, правительству предписывалось создать в составе ГРУ на базе одного из научно-исследовательских институтов Минобороны мощный центр по исследованию ВЭП зарубежных стран с включением в него всех «закрытых» военно-экономических подразделений институтов Академии наук. Правда, влиятельные в то время директора академических институтов во главе с академиком Николаем Иноземцевым после длительной борьбы отбились от поползновений Генштаба.
Но после нескольких лет бюрократических тяжб от военно-экономических отделов остались рожки да ножки. Вообще-то, я подозреваю, что Генштаб никогда и не собирался включать академические структуры в состав ГРУ. И если его задача состояла в уничтожении конкурентов, то выполнена она была на сто процентов.
Это не значит, что ГРУ было счастливо своей внезапно обретенной монополией и не пыталось прорвать «линию Мажино», воздвигнутую Генштабом вокруг в спешке выданных оценок мобилизационных мощностей. Одна такая попытка чуть было не удалась.
ГРУ заполучило мобилизационный план одной из ведущих стран НАТО с детальной разбивкой производства военной техники помесячно и в штуках после начала мобилизации. Добыча мобилизационного плана противника – это везение, какое выпадает на долю разведок раз в десяток или более лет и рассматривается как чрезвычайное событие. Понятно, что добываются сведения с огромным риском для агентов, участвующих в подобных операциях, и стоят немалых денег. Естественно, все мы в управлении ликовали, впервые получив абсолютно достоверное обоснование для своих предложений скорректировать прежние цифры по мобмощностям. Ибо абсолютно надежный агентурный документ подтверждал, что мы их завысили во много раз.
На основе этих новых сведений был срочно подготовлен сборник по стране – родине мобплана, который был передан в Генштаб, как это всегда делалось перед отправкой его в Политбюро. Из Генштаба он вернулся с замечанием, что представленные цифры видятся неправдоподобно низкими. Начальник ГРУ повторно доложил сборник, ссылаясь на надежность содержавшейся в нем информации. Кончилось тем, что весь тираж был пущен под нож, а в Генштаб поступил новый сборник, повторявший тютелька в тютельку раздутые цифры, которые были выданы год назад.
После этого эпизода всем посвященным стало ясно, что никакую масштабную ревизию выданных ранее цифр Генеральный штаб не допустит. Последующие годы я и многие мои коллеги по управлению шаг за шагом пытались повернуть Генштаб в сторону реальности. И даже достигли кое-каких успехов, особенно когда его возглавлял маршал Николай Огарков. Тем более что руководство ГРУ во главе с генералом армии Петром Ивашутиным нам в этом не мешало и даже, пожалуй, относилось нейтрально-благожелательно.
Я со своей стороны вовсе не стремился столкнуть ГРУ с Генштабом. Вместо этого я решил обставить выдаваемые в Генштаб оценки таким количеством оговорок, чтобы всякий здравый человек легко мог понять, что верить таким данным нельзя, ибо они бессмысленны.
По моему распоряжению с 1980-го во все сборники СОП ВЭП стало помещаться разъяснение, что данные по мобилизационным мощностям приводятся без учета ограничений по рабочей силе, сырью и материалам со стороны субподрядчиков, а также при условии круглосуточной работы действующего и резервного оборудования.
Параллельно на базе космических снимков и другой вполне достоверной информации лучших специалистов советского ВПК (письменно заверивших свои экспертные заключения) мы доказали, что военная промышленность Соединенных Штатов при самом крайнем напряжении не способна выпустить более 2 400–3 700 танков в год, – по меньшей мере в течение первых двух лет после мобилизации. Ибо по технологическим причинам танк Abrams не может быть произведен быстрее, чем за 22 месяца.
Правда, поместить эти данные в СОП ВЭП нам не разрешили, но, тем не менее, мы их направили в виде справок в Госплан, оборонные отрасли промышленности и в само ГРУ. Да и в СОП ВЭП методом поэтапных сокращений удалось заметно снизить мобилизационные мощности многих стран НАТО. В частности, мощности США по танкам в сборнике-1986 были определены в 26 тысяч единиц. Как никак это было почти вдвое меньше, чем в сборнике-1972 (50 тысяч машин без легких танков).
БЕСПРЕДЕЛ ПРИПИСОК
Развязка наступила в 1987 году. По какой-то причине именно в этом году аппетиты Генерального штаба на мобмощности стали бурно расти. Возможно, сказывалась объявленная Михаилом Горбачёвым политика «ускорения», которую Генштаб истолковал по-своему. Уже в марте 1987-го моему управлению был отдан приказ увеличить мощности по танкам для НАТО на 15 тысяч единиц, ссылаясь на то, что производством танков могут в случае нужды заниматься и гражданские предприятия. Нам прямо приказали найти четыре таких завода в США, пять заводов в ФРГ и один в Англии. Всего, стало быть, десять заводов с мощностью 750 танков каждый. Один такой нехитрый прием дал сразу прибавку в 7 500 танков. Затем цифру просто произвольно удвоили, получив искомые 15 тысяч.
Так с миру по нитке Генштаб набрал для учений «Центр-87» только для НАТО мощности в 80 тысяч танков (Соединенные Штаты – 42 тысячи, ФРГ – 16 тысяч, Великобритания – 12 тысяч, Италия и Франция — по 5 тысяч). Если к этому добавить 10 тысяч японских машин, танки Китая и Израиля, то получалось, что в случае войны противники СССР через полгода после начала мобилизации будут в состоянии выпускать более 100 тысяч танков в год.
Это был, конечно, беспредел, чреватый гигантским скандалом. Ведь, например, снимки из космоса в конце 1980-х были уже не чета фотографиям с U-2, которые Роберт Макнамара рассматривал в 1961 году. На современных снимках уже не выдашь швейную фабрику за танковый завод. Ясно, что ни одному из моих начальников отделов не хотелось брать на себя ответственность за увеличение числа целей для ядерной бомбардировки еще на 10 мифических танковых заводов.
Тогда, чтобы продолжать выдавать Генеральному штабу требуемые им цифры и самим не слишком подставляться, «подносчики патронов», как я называл генералов ГРУ, готовивших материалы для Генштаба, придумали хитроумный ход. Начальник ГРУ генерал Пётр Ивашутин в июне 1987-го приказал моему управлению просчитать, сколько вооружения смогут произвести США и другие страны в случае перехода всей экономики страны на военные рельсы.
Весьма сложные и трудоемкие расчеты производились при помощи межотраслевого баланса на базе реальной стоимости вооружения и при условии, что на военные цели будет выделено 45 % американского ВВП. Хитрецы, подсунувшие Ивашутину эту директиву, были уверены, что легко получат необходимые Генштабу цифры. Ведь если в годы Второй мировой войны Соединенные Штаты смогли произвести сотни тысяч танков и самолетов, считали они, то уж теперь-то, когда американская экономика стала много мощнее, она без труда выдаст необходимые Генштабу полсотни тысяч машин.
Однако получился конфуз. Выяснилось, что вся американская экономика не в состоянии при полном напряжении выпустить более 28 тысяч единиц в год. А это было вдвое меньше того, на что якобы способна, согласно сборникам СОП ВЭП и докладам ГРУ, одна только кадровая, то есть действующая в мирное время, бронетанковая промышленность США. Причина была тривиальна: просто современный танк по сравнению с танком времен Второй мировой войны стал в десятки раз сложнее и дороже.
Генерал Ивашутин, к счастью для него, эти данные не увидел, ибо был уволен до получения результатов расчетов. Зато их увидел тогдашний начальник Генерального штаба маршал Сергей Ахромеев. Узнав же, что Соединенные Штаты могут произвести всего 28 тысяч танков, он заявил докладывавшему ему генералу: «Я вас там всех в ГРУ разгоню!», после чего приказал добавить к 28 тысячам еще 25 тысяч.
Дальше все происходило быстро. Мой заместитель полковник Евгений Хворостяный, человек абсолютно честный и прямой, к тому же службист до мозга костей, считавший, что все приказы командира должны быть четкими и понятными, пришел ко мне с требованием указать, какие именно предприятия США будут выпускать эти 25 тысяч «ахромеевских» танков. Я в свою очередь пошел к своему начальнику, которому заявил, что никогда не подпишу ни одного документа с генштабовской «прибавкой». Впрочем, мой демарш оказался пустым жестом, ибо никто в моем согласии и не нуждался. «Нужные» сведения были просто выданы через мою голову.
Об этом я узнал благодаря наступившей гласности. 18 апреля 1991 года, будучи уже на «гражданке» (в то время я работал заместителем председателя Госкомитета РСФСР по обороне и безопасности в ранге заместителя министра), я открыл газету «Красная звезда» и изрядно позабавился. В номере были опубликованы материалы редакционного «круглого стола» под названием «Броня и люди», посвященного танкам и танкостроению. В заседании приняли участие такие ведущие знатоки, как начальник Главного бронетанкового управления Минобороны СССР генерал-полковник Александр Галкин, замминистра оборонной промышленности Михаил Захаров, начальник Военной академии бронетанковых войск генерал-полковник Вячеслав Гордиенко и др.
Обсуждались вопросы мобподготовки, даже упоминание которой в открытой печати до того было немыслимо. Генерал Галкин сетовал, что сокращение закупок советской бронетехники «ведет к потере мобилизационных возможностей танковой промышленности». А генерал Гордиенко, оправдывая многократное численное превосходство советского танкового парка над американским, говорил: «Американцам столько техники ни к чему. Но это вовсе не значит, что при необходимости они не смогут наладить ее производство в нужных количествах. При мобилизационном развертывании (в течение полугода) промышленность США способна строить по 50 тысяч танков в год. Мощность Западной Европы – 25 тысяч. Согласитесь, цифры красноречивые».
Это были до боли знакомые мне цифры. Именно такие оценки, если помнит читатель, выдало ГРУ в своем первом разведсборнике для Политбюро и повторило издание «Военный потенциал США» под редакцией маршала Куликова. То есть на протяжении почти двух десятилетий я и мои коллеги боролись с ветряными мельницами, в то время как Генштаб все эти годы знал ответы на все вопросы. Спрашивается, зачем ему в таком случае разведка? По-моему, ответ ясен: только для того, чтобы прикрывать свои заранее сформулированные взгляды ее авторитетом.
А вот почему Генштаб так цепко держался, в сущности, за безнадежную позицию — утверждение, например, что США способны выпускать в год 50 тысяч танков спустя шесть месяцев после начала мобилизации? На это, на мой взгляд, есть три основные причины.
Первая – интеллектуальная косность и приверженность рутине. Обладание ядерным оружием давало возможность десятилетиями ничего не менять ни во взглядах на войну, казавшуюся по мере накопления гигантских ядерных арсеналов все менее вероятной, ни в неповоротливой, перенасыщенной танками структуре обычных Вооруженных сил, построенных почти целиком на опыте Великой Отечественной войны.
Вторая – непомерно большое число командно-административных функций Генерального штаба, которые вообще не свойственны штабам и перегружают его по самую макушку. Отсюда и сопротивление любым переменам, как лишней головной боли.
Наконец, третья – уверенность в своей полной неподконтрольности и неподотчетности кому бы то ни было, включая политическое руководство, совершенно несведущее в военных вопросах и озабоченное только поддержанием политической лояльности армии. А уж вопросы каких-то там мобилизационных мощностей интересовали его меньше всего.
Как, впрочем, не интересовали они долгое время и российское руководство. Лишь на заседании Совета обороны в ноябре 1997-го выяснилось, что основным руководящим документом по мобподготовке российской экономики остается разработанный в 1986 году советский план, в котором, в частности, были заложены поставки вооружения в так называемый «расчетный год» (то есть год после начала мобилизации) армиям давно усопшего Варшавского договора. А этот мобилизационный план, как заявил после заседания Совета обороны премьер-министр Виктор Черномырдин, затрагивал 100 процентов предприятий и организаций.
Четыре года спустя, 27 ноября 2001-го, уже президент Владимир Путин на заседании Совета безопасности констатировал, что «наша экономика перестала быть директивно-плановой, а мобилизационные планы действуют еще со времен царя Гороха». А ведь содержание мобпланов определяет в первую очередь Генштаб. И наверняка при этом ссылается на данные разведки.
ЗАЧЕМ НУЖНО ПЕРЕПОДЧИНЕНИЕ
На основе своего 30-летнего опыта работы в разведке хочу выразить уверенность, что чем скорее министр обороны выведет ГРУ из Генштаба и напрямую подчинит его себе, тем лучше будет и для обороны страны, и для ГРУ, и даже для самого Генштаба. Ибо последний в этом случае будет вынужден обосновывать и доказывать свою точку зрения, а не ссылаться на «данные разведки» и, глядишь, постепенно стряхнет с себя мох рутины и оковы текучки. Именно в таком качестве Генеральный штаб продемонстрировал свою эффективность во время Великой Отечественной войны, когда разведка была подчинена не Генштабу, а наркому обороны в лице Иосифа Сталина.
Однако простое переподчинение ГРУ министру обороны решит лишь половину дела. Важно, чтобы начальник Генштаба в своем нынешнем качестве первого заместителя министра обороны не стоял между ним и ГРУ. Очевидно, что при такой конфигурации власти в оборонном ведомстве ГРУ будет стремиться учесть в своих докладах министру точку зрения Генерального штаба. Ведь в период отсутствия министра обороны именно начальник Генштаба, как правило, замещает его, принимая в этот период и руководство разведкой.
Здесь конфликт интересов между министром обороны и начальником Генштаба неизбежен. И заложен этот конфликт был партийным руководством во главе с Хрущёвым вполне сознательно сразу после смерти Сталина в марте 1953 года, когда начальник Генштаба стал первым заместителем министра обороны. Таким образом партийная верхушка пыталась создать противовес сильному министру обороны. С тех пор подспудный конфликт между министрами обороны и начальниками Генерального штаба стал нормой, вырываясь иногда на поверхность, как это было в случае с Игорем Сергеевым и Анатолием Квашниным. Последний не раз действовал через голову министра обороны (вспомним бросок российских десантников на Приштину, который едва не привел к войне с НАТО). Сергей Иванов в бытность министром обороны внешне восстановил принцип единоначалия, публично предупредив Квашнина не апеллировать к президенту через голову министра обороны. Он также призвал Генштаб уделять больше внимания аналитической работе и планированию и меньше увлекаться своими командными функциями. Однако организационно эти абсолютно правильные пожелания и указания Иванов никак не подкрепил, понадеявшись, по-видимому, на собственный авторитет.
Не откладывая в долгий ящик, следовало бы ввести должность полномочного гражданского первого заместителя министра обороны, которого он может оставить «на хозяйстве» в свое отсутствие без опасения, что тот «подкорректирует» его политику в пользу того или иного вида Вооруженных сил или какого-нибудь генеральского клана. И, самое главное, как можно скорее переподчинить себе ГРУ.
Конечно, подчинение военной разведки главе военного ведомства не гарантирует, что министр обороны и президент будут получать только объективную картину мира. ГРУ, как и любая другая государственная разведка, представляет собой иерархически построенную бюрократическую структуру и, как таковая, будет стремиться угадать мнение своего высокопоставленного адресата.
Да и РУМО выдавало объективную информацию только до тех пор, пока за этим следил такой моралист и фанатик точности, как Роберт Макнамара, сам никогда не подлаживавшийся под точку зрения президента. Как только сменился глава Пентагона, куда-то подевалась и объективность РУМО. Достаточно вспомнить тот бред, который несла американская военная разведка о наращивании советской военной мощи при Рональде Рейгане, когда министром обороны США стал оголтелый «ястреб» Каспар Уайнбергер. Или «обнаружение» шефом РУМО Даниелом Грэмом гигантской советской программы защиты гражданского населения от ядерного удара аккурат во время дебатов в Америке о ПРО. Это якобы доказывало подготовку СССР к нанесению первого ядерного удара по Соединенным Штатам.
Спрашивается, велика ли в таком случае разница с точки зрения обороны страны, кому будет подчинена разведка – министру обороны или начальнику Генштаба? Да, может быть, и не так велика, как роль личности министра обороны, не говоря уже о личности главы государства. И даже самый принципиальный и объективный руководитель разведки бессилен, если он лишается их поддержки. Показательна в этом отношении судьба первого начальника РУМО генерала Джозефа Кэрролла, лично подобранного на эту должность Макнамарой и пользовавшегося его полным доверием и поддержкой.
Карьера Кэрролла совершенно нетипична. Он не был кадровым военным и многие годы работал в ФБР, откуда в 37 лет перешел на должность начальника контрразведки ВВС, получив сразу звание бригадного генерала. Затем он возглавил штаб ВВС в Европе. В РУМО пришел в возрасте 51 года уже трехзвездным генералом с должности генерального инспектора ВВС.
Похоже, что Кэрролл действительно следовал указаниям Макнамары не приукрашивать информацию, хотя тем самым восстановил против себя бывших коллег, особенно из ВВС. Так, опираясь на оценки РУМО, Роберт Макнамара заявил в феврале 1968-го в Конгрессе при обсуждении вопроса о ПРО, что считает маловероятной возможность создания Советским Союзом потенциала первого ядерного удара по США.
Именно аналитические разработки РУМО убедили Макнамару, несмотря на протесты ВВС, признать, что начатые по его же инициативе массированные бомбардировки Вьетнама не приносили ожидавшегося результата и не могли заставить Вьетнам пойти на уступки. Более того, отказавшись учитывать влияние внешних сил, будь то военные либо политические, на содержание разведывательной информации, Кэрролл даже подставил самого Макнамару. И как только министр поддержал выводы РУМО, которые противоречили мнению генералов из ВВС и самого президента Линдона Джонсона, он был уволен и назначен главой Всемирного банка.
Новый министр обороны Мэлвин Лэйрд первым делом опроверг выводы Макнамары о том, что Советский Союз не готовит внезапную ядерную атаку на Америку, и заявил, что убежден в противоположном. При этом он сослался на данные разведки. Естественно, что после того как Кэрролл отказался подтвердить, что у него есть сведения о готовящемся советском ядерном нападении, судьба его была предрешена.
Его, генерал-лейтенанта, то есть трехзвездного генерала, прослужившего в этом звании более десяти лет, перевели на генерал-майорскую должность где-то в Техасе, при занятии которой ему предстояло снять с погон звезду (у американцев при назначении на нижестоящую должность военнослужащий понижается в звании). Но гордый генерал не выдержал: через несколько дней после объявления о переводе в Техас у него отказал позвоночник. Военные медики определили его состояние как «симптом истеричной конверсии», разновидность шока, который получают на фронте солдаты, попавшие под внезапный и интенсивный артиллерийский огонь. Объясняя состояние больного, его сын, известный писатель Джеймс Кэрролл, пишет: «В течение десяти лет изо дня в день отец сталкивался с тяжелейшими вызовами, не имея почти никакой поддержки, получив приказ создать организацию, которую то самое ведомство (Пентагон. – В. Ш.), которому он служил, стремилось разрушить. И в конце концов разрушило».
Пофантазируем, что было бы, если бы Макнамара заложил в американские военные программы те раздутые цифры по советским межконтинентальным ракетам, стратегическим бомбардировщикам и подводным лодкам, которые ему вывалила на стол разведка в 1961 году? А если бы советская разведка в свою очередь не стала преувеличивать в десятки раз мобилизационные мощности, исходя из которых Госплан бессмысленно тратил сотни миллиардов рублей на создание чудовищных советских мобмощностей? Интересно, чья экономика рухнула бы первой под бременем гонки вооружений, – советская или американская?
Сейчас у российского министра обороны реально есть два основных способа добиться достоверности разведывательной информации. Это, во-первых, «ручное управление» напрямую подчиненной ему разведкой (не обязательно личное, а, скажем, через заместителя по разведке, как в Соединенных Штатах) и, во-вторых, создание независимых экспертных центров (хотя бы по типу существовавших в 1960-х годах в Академии наук СССР) и структур, способных дать объективную и компетентную оценку выводам ГРУ.
Прошедшие с тех пор почти полвека убедительно продемонстрировали, что в отсутствие интереса со стороны Министерства обороны к независимой точке зрения (и готовности платить за нее) сами такие центры и структуры не возникнут. Да и создание их потребует немало времени и терпения. Но зато наверняка окупится.
