Если задаться целью составить индекс частоты упоминания той или иной страны в мировых СМИ, то за последний год список, скорее всего, возглавит Ирак. Разрешение коллизии вокруг Багдада обещает стать важнейшим международным событием-2003. На сей раз мировое сообщество под предводительством Вашингтона взялось за дело всерьез, решив во что бы то ни стало снять с повестки дня вопрос об угрозе, исходящей от Саддама Хусейна. Либо международные инспекторы докажут, что у него действительно нет оружия массового уничтожения, либо, что более вероятно, режим будет разоружен. От того, как именно завершится конфликт, придется ли применять силу и каковы будут юридические основания для этого, зависит очень многое. Каким будет Ирак после разрешения нынешней коллизии? Устоит ли у руля партия Баас? Ждет ли страну афганский сценарий (формирование лояльного Западу режима на основе оппозиции) или косовский вариант (международный протекторат)? И, наконец, как вести себя России, которая на протяжении многих лет считалась союзницей Саддама?
«Под колпаком» партии Баас
Надо признать, что, несмотря на две войны и десятилетие международной изоляции, позиции Саддама Хусейна и его партии Баас остаются крепкими. Баас, вторично пришедшая к власти в 1968 году, стала тогда стабилизирующей силой, положившей конец череде внутренних потрясений и военных переворотов. У страны впервые за долгое время появилась возможность реализовать богатый природный потенциал (в Ираке сосредоточено 10 % разведанных мировых запасов нефти – он уступает лишь Саудовской Аравии, а две великие реки Тигр и Евфрат обеспечивают великолепные условия для сельского хозяйства). В 1980-х Ирак стал, наряду с Египтом, наиболее развитым государством арабского мира. Благодаря нефтедолларам были созданы современная обрабатывающая промышленность и мощная армия.
С момента образования баасистского режима неуклонно набирала вес фигура харизматического лидера Саддама Хусейна. Личная энергетика, несокрушимая воля и жажда власти позволили ему, методично и беспощадно устраняя конкурентов, превратиться к 1979 году в единоличного правителя Ирака. Были расстреляны сотни функционеров, треть членов руководящего Совета революционного командования признались в измене после того, как их семьи были взяты в заложники. Репрессии обрушились и на Иракскую коммунистическую партию, почти все активисты которой погибли в застенках.
Поколения иракцев воспитаны на культе личности вождя, которого именуют рыцарем и отцом арабской нации, героем национального освобождения, непобедимым полководцем и т. п. Как при любом тоталитарном режиме, истинное отношение населения к лидеру едва ли полностью совпадает с утверждениями пропаганды. Однако, как отмечал недавно багдадский корреспондент британского еженедельника The Economist, страх среди населения Ирака перед переменами сильнее, чем неприязнь к баасистскому режиму, – ведь «государство, при всем его жестоком и угнетательском характере, все же обеспечивает безопасность». Парадоксальным образом сохранение власти Саддама выгодно даже его заклятым врагам. «Курды, обеспечившие себе относительную свободу под защитой ООН на своих северных землях, опасаются реинтеграции в арабское большинство населения, – продолжает The Economist. – Небольшое христианское меньшинство, достаточно процветающее, но обескровленное эмиграцией, обеспокоено тем, что когда оно лишится защиты со стороны светской баасистской власти, то на него обрушится растущее по всей стране движение мусульманского религиозного возрождения. Мусульмане-сунниты, доминирующие в органах государственного управления, но находящиеся в явном меньшинстве по сравнению с шиитами, боятся утратить традиционную гегемонию. Приверженцы режима в партии Баас и в десятках арабских племен, включая как шиитские, так и суннитские кланы, опасаются расплаты, сведения счетов».
Действительно, многие, побывавшие в последнее время в Ираке, отмечают, что почва готова для кровавой бани, которая чаще всего и случается, когда рушится репрессивный, но обеспечивавший стабильность режим, державший «под колпаком» все недовольные, но подспудно кипящие силы. Крышка с котла снимается – и пар с огромной силой вырывается наружу, обжигая все вокруг…
Все, кто знаком с Ираком, отмечают жестокость, присущую местному менталитету. Иногда это объясняют свирепостью правителей, господствовавших в Месопотамии с давних времен. Знаменитый аль-Хаджадж, управлявший страной во времена Дамасского халифата, выставив на публичный показ отрубленные головы недовольных, обратился к народу с такими словами (их знает каждый иракский школьник): «О люди Ирака, люди, склонные к раздорам, лицемерию и злонравию! Клянусь Аллахом, я сдеру с вас кожу, как кору с деревьев, я буду трясти вас, как кучу веток, я буду бить вас, как сбежавших верблюдов…» После достижения независимости в Ираке, как и, например, в соседней Сирии, было совершено немало военных переворотов. Но если свергнутых сирийских офицеров их более удачливые коллеги могли, допустим, отправить военными атташе куда-нибудь в Южную Америку, то в Ираке разговор всегда был один: к стенке.
Cунниты и шииты
И, все же, есть ли шанс на то, что без тоталитарного режима национальным и религиозным группам, населяющим Ирак, удастся сохранить согласие?
Около 60 % населения Ирака составляют шииты. Чем они отличаются от суннитов, могут объяснить даже далеко не все мусульмане. После смерти пророка Мухаммеда ему наследовали поочередно четыре халифа (заместители) – Абу Бекр, Омар, Осман и Али; сунниты признают их всех в качестве «праведных халифов», а шииты считают первых трех узурпаторами. Для них единственный законный преемник Мухаммеда – его двоюродный брат и зять Али и только потомки Али могут быть названы законными наследниками пророка.
Казалось бы, какое все это может иметь значение в наше время? Но шииты лишь себя полагают настоящими правоверными, сунниты для них немногим лучше неверных, кафиров. В мире на девять суннитов приходится лишь один шиит. Правда, в Иране шииты составляют подавляющее большинство, и в Ираке их больше, чем суннитов, но в целом в мире ислама они всегда были дискриминированным меньшинством.
В течение столетий турецкого господства багдадские властители, будь то турки или арабы, неизменно назначались из числа суннитов, так как суннизм господствовал в Османской империи (Ирак был ее частью). И в независимом Ираке как при монархии, так и при республиканском строе правящая элита неизменно состояла из суннитов. Чем дальше, тем больше шииты ощущали свою «второсортность» в рамках иракского государства, чувствовали себя жертвами суннитского засилья. Такое самоощущение вполне в духе традиционного шиитского менталитета, неотъемлемой частью которого является идея жертвенности. Халиф Али, в глазах шиитов равный самому пророку Мухаммеду, пал от кинжала убийцы, а его сын Хусейн был заколот в бою и обезглавлен; их могилы в иракских городах Неджеф и Кербела почитаются как святыни. И впоследствии ни один из шиитских имамов не умер своей смертью. Отсюда ведут свое начало традиция шиитского мученичества, необычайная эмоциональная острота и драматизм, жертвенность шиитского мироощущения, доходящая до исступления и экстаза. Не случайно первыми арабскими «камикадзе» были ливанские шииты, протаранившие своими нагруженными взрывчаткой грузовиками ворота американских и французских казарм в Бейруте в 1983-м, во время гражданской войны и иностранной интервенции.
В Ираке шииты создали свою организацию Ад-Даава аль-Исламия. Однако после того как в 1980 году был казнен ее духовный лидер Мухаммед Бакир ас-Садр, его последователи подверглись расправе. В 1983-м были репрессированы члены семьи другого лидера шиитской оппозиции – Мухаммеда Бакира аль-Хакима, скрывавшегося в Иране. Сам он возглавляет базирующуюся в Тегеране организацию «Высший совет исламской революции в Ираке» и готовится выйти на авансцену после падения нынешнего багдадского режима.
В положении шиитов в Ираке существует некая двойственность. С одной стороны, будучи членами ущемленной конфессиональной «семьи», шииты осознают себя как отдельную общность избранных и потому гонимых. В этом смысле они напоминают, например, христиан-маронитов в Ливане, мусульман-боснийцев в бывшей Югославии, католиков в Северной Ирландии. Во всех названных случаях члены ущемленных конфессиональных общин говорят на том же языке, что и их соседи-иноверцы, но это не смягчает взаимной неприязни и даже ненависти. Историческая память о пережитых гонениях и страданиях, мифы и символы, общие духовные ценности – все это порождает самоощущение общинной солидарности, придает конфессиональной группе статус чуть ли не отдельной нации.
С другой стороны, однако, иракские шииты чувствуют себя иракцами в не меньшей мере, чем сунниты. Когда во время ирано-иракской войны в 1980-х иранские войска, отразив наступление иракской армии, вступили на землю Ирака, аятолла Хомейни надеялся, что иракские шииты будут приветствовать персидских единоверцев и поднимутся против режима Саддама. Ничего подобного не произошло: иракские шииты в своем большинстве воевали плечом к плечу с суннитами в рядах саддамовской армии. Государственный национализм оказался сильнее чувства конфессиональной общности. Вообще, Саддам Хусейн немало потрудился для воспитания в народе чувства общеиракского патриотизма, начиная с того, что объявил себя потомком шиитского имама Али. Историки и археологи принялись искать некую «месопотамскую исламскую идентичность» как основу иракского национализма, «иракизма». Немало сделано для улучшения материального положения шиитских масс.
Предположения, что в случае падения нынешнего режима иракские шииты отделятся от Ирака и образуют собственное государство, малообоснованны. Тем более нет оснований говорить о включении населенных шиитами южных районов Ирака в состав Ирана. Шииты Ирака считают землю отцов своей родиной, здесь похоронены святые люди их конфессии, жива память об Али и Хусейне, не забыты времена расцвета страны под властью шиитских халифов – Аббасидов.
Нельзя забывать и о внешнем факторе: Саудовская Аравия и страны Залива категорически воспротивились бы образованию в их регионе еще одного, помимо Ирана, шиитского государства. В странах Залива живет много шиитов, для которых шиитский Южный Ирак мог бы стать центром притяжения. Для суннитских и ваххабитских властей в государствах Аравийского полуострова подобный вариант недопустим. Не более реален и еще один иногда обсуждаемый сценарий – восстановление монархии, приход к власти короля из династии Хашимитов, которая правит Иорданией. Юридические основания для этого найти можно – ведь после Первой мировой войны именно хашимитских королей англичане посадили на троны в Багдаде и Аммане, и убитый во время переворота 1958 года последний иракский король Фейсал был двоюродным братом Хусейна, отца нынешнего короля Иордании. Смысл этой затеи мог бы состоять в том, чтобы вообще ликвидировать Ирак как государство, объединив его с Иорданией. Но шииты ни в коем случае не согласились бы вновь попасть под власть суннитского короля, а для курдов это означало бы резкое уменьшение их удельного веса в объединенном государстве по сравнению с арабами. Да и весь арабский мир крайне болезненно реагировал бы на попытку устранения с карты мира одного из наиболее значительных арабских государств. Поэтому всерьез рассматривать данный вариант не приходится.
Курдистан: независимость или самостоятельность?
Курды, населяющие север Ирака, составляют примерно пятую часть его населения – свыше 4 миллионов человек. В Турции проживает около 14 миллионов курдов, в Иране – 7 миллионов, в Сирии – 1,5 миллиона. Это самый многочисленный народ в мире из тех, которые не имеют своего государства. Турецкие и сирийские курды, равно как и большинство иракских, – мусульмане-сунниты.
Курды Ирака, как и арабы, до Первой мировой войны жили под властью турок. По Севрскому мирному договору 1920 года после распада Османской империи предполагалось образование государства Курдистан, но это решение осталось на бумаге. Проекту создания независимого курдского государства категорически воспротивились и Турция, и Иран, и Великобритания. Для англичан определяющим фактором была нефть района Киркука, так что Киркук и Мосул были включены в арабское Королевство Ирак, находившееся под полным контролем Лондона. Курды, веками терпевшие турецкое господство, не пожелали жить под властью арабского короля. Начались восстания. Менялись режимы в Багдаде, монархию сменила республика, и каждая новая власть проводила против курдов политику все более жестоких репрессий. Но вновь и вновь поднимались на борьбу повстанцы, называвшие себя пешмарга (идущие на смерть).
Ничто, однако, не могло сравниться с геноцидом, устроенным в Курдистане в 1988-м, когда Саддам Хусейн попытался «окончательно решить» курдский вопрос. В результате операции «Аль-Анфаль» («Военные трофеи», название восьмой суры Корана) было уничтожено четыре тысячи курдских деревень, погибло минимум 100 тысяч человек. Пять тысяч жителей города Халабджа стали жертвами применения отравляющих веществ – иприта и нервно-паралитического газа.
После операции «Буря в пустыне» 1991 года, в ходе которой американские войска разгромили иракскую армию, в Курдистане поднялось восстание, но у Саддама хватило сил его подавить, при этом погибло еще 30 тысяч курдов. Вскоре, однако, на севере и юге Ирака были установлены бесполетные зоны, в которых запрещалось появление иракских ВВС. Лишившись возможности применять вертолеты – главное оружие в борьбе против партизан, – багдадское правительство поняло, что не способно контролировать курдские районы, и вывело оттуда войска (кроме района Киркука). Так с 1991-го Иракский Курдистан обрел самостоятельность. Официально страна курдов является автономной провинцией Ирака, но никаких отношений с багдадскими властями она не имеет, на границе напротив иракских солдат стоят курдские пешмарга, де-факто это уже вполне самостоятельная территория.
Сейчас Иракский Курдистан разделен на два региона: один с центром в городе Сулеймания – там осуществляет контроль Патриотический союз Курдистана (ПСК) во главе с Джалялем Талабани, а другой с центром в Эрбиле, где властвует Демократическая партия Курдистана (ДПК), лидером которой является Масуд Барзани, сын легендарного вождя Мустафы Барзани. Причина разделения – в начавшихся десятилетия назад разногласиях по вопросам тактики борьбы, альянсов с внешними силами и т. д. Осенью 2002 года было решено созвать объединенный парламент, принявший проект Основного закона Федеративной Республики Ирак, в состав которой в качестве региона должен входить Иракский Курдистан. В проекте говорится, что столицей региона является Киркук, в данный момент находящийся под властью Саддама. О выходе из состава Ирака и создании нового государства речь не идет. Лейтмотив заявлений таков: «Иракские курды – такие же иракцы, как и арабы. Мы хотим жить в общем государстве, но при новом режиме и на принципах федерализма». Стоит добавить, что Турция, имеющая серьезные проблемы с собственным курдским населением, уже заявила о категорическом несогласии с идеей образования независимого курдского государства.
Иракский Курдистан может существовать и в нынешнем виде квазигосударства, но это – ситуация в общем-то аномальная. В постсаддамовском Ираке крепкий Курдистан безусловно может найти себе достойное место как составная часть федерации. Если же нынешний багдадский режим останется на неопределенно долгий срок, среди курдов неизбежно начнут развиваться сепаратистские тенденции.
На вопрос о том, могут ли курды в случае начала американцами военных действий стать чем-то вроде Северного альянса по афганскому сценарию, Джаляль Талабани отвечает туманно: курды «за изменение режима путем всесторонних демократических изменений, произведенных силами иракского народа при международной поддержке… Курды будут приветствовать присутствие американских военных…», курды «против вторжения», но поддерживают «принцип демократических преобразований, пусть и с американской помощью…».
Как бы то ни было, афганский сценарий не подлежит воспроизведению в Ираке по нескольким причинам. Во-первых, к моменту начала американской операции в Афганистане там уже шла многолетняя гражданская война и Северный альянс находился в состоянии открытой вооруженной борьбы с режимом талибов. Между курдами и багдадским режимом войны давно нет, и для реализации «афганской модели» пришлось бы ее спровоцировать. На это курды не пойдут, понимая, что несравненно лучше вооруженная иракская армия успеет нанести им тяжелое поражение еще до того, как вмешаются американцы. Во-вторых, согласившись стать спичкой, от которой загорается большой пожар, курды рискуют непоправимо подорвать отношения как с арабским населением Ирака, так и с арабским миром в целом. В его глазах они станут прямыми пособниками ненавистной многим арабам Америки. То же самое произойдет и в случае, если американский воздушный удар будет синхронизирован с началом военных действий между курдами и Багдадом. За выполнение такой роли курдам пришлось бы дорого заплатить при послевоенном урегулировании, которое и так обещает быть исключительно трудным.
Кто сможет управлять Ираком?
Среди арабской части оппозиции желающих отобрать власть у Саддама немало. Это и базирующийся в Лондоне Иракский национальный конгресс, и Иракский национальный союз, и действующий с иранской территории шиитский Высший совет исламской революции в Ираке, и Движение конституционной монархии, и группа бежавших за границу генералов саддамовской армии.
Ахмед Чалаби – лидер Иракского национального конгресса, наиболее влиятельной эмигрантской организации, сильный и серьезный человек. Однако сомнительно, что он пользуется заметной поддержкой в самом Ираке, – даже если там и есть внутренняя оппозиция, она, скорее всего, недолюбливает тех, кто «отсиживается за границей».
Что касается бывших иракских генералов, живущих сейчас в ряде стран Европы и Ближнего Востока, то почти все они участвовали в операциях в Курдистане, и курды с ними за один стол не сядут. Шиитские лидеры во главе с аль-Хакимом пользуются поддержкой среди своих единоверцев, но есть опасность вспышки шиитско-суннитской междоусобицы.
Вообще, как уже указано выше, отношения между различными этническими и религиозными группами в Ираке имеют сложную историю. Для шиитов сунниты – это, во-первых, люди, исповедующие искаженное, еретическое толкование ислама, и, во-вторых, узурпаторы, унаследовавшие от турок власть в Багдаде и навязавшие ее шиитскому большинству. Немало шиитов захотят свести счеты с суннитскими чиновниками, присланными Багдадом для управления населяемыми ими территориями. Крайне непростые отношения всегда существовали между арабами и курдами. Непосредственно курдский регион граничит с той частью территории арабского Ирака, которая населена преимущественно суннитами. Вера у них одна, но вряд ли суннитские «арабы-демократы», если таковые появятся, с готовностью отдадут Киркук курдам. Кстати, в результате саддамовской политики арабизации Севера в регионе Киркука обосновалось множество переброшенных с Юга арабов, а если прибавить к ним туркоманов (народ тюркского корня), численность которых растет и которые тоже, несомненно, предъявят свои требования, то получится, что курды уже не составляют там большинства населения.
Сейчас курды объективно являются союзниками арабов-шиитов в борьбе против багдадского режима, но если ему на смену придет новая власть, в которой шииты будут достойно представлены, то у них может возобладать чувство арабского национализма с его традиционно неприязненным отношением к курдам. Дело в том, что в гипотетической коалиции, приходящей на смену баасистскому режиму, наиболее сильным компонентом станут, скорее всего, именно курды, уверенные в собственной правоте и успешно боровшиеся за нее. А вот в арабском обществе Ирака картина будет иная. Диктатура оставляет после себя «выжженное поле» – деморализованный, запуганный, сбитый с толку народ. Ожидать быстрого появления здоровых и жизнеспособных политических сил, которые бы имели опыт, программу действий, уверенность в себе и широкую поддержку населения, не приходится, разве что на поверхность вырвутся исламисты. (Такая опасность, кстати, существует: возможен подъем в Ираке «политического ислама», фундаменталистского экстремизма, терроризма.) В любом случае доминирующая роль курдов в победившей коалиции вызовет противодействие арабской части общества. Исторической опыт говорит о том, что партнеры по любой коалиции, временно объединенные общей целью, после победы обращают оружие друг против друга, особенно когда речь идет о межнациональных отношениях.
Не случайно в мировой прессе появились сообщения о том, что у США есть план установления своего рода международного протектората над Ираком, включая пребывание там многонациональных сил, цель которых – не допустить хаоса и кровопролития. Существует вроде бы даже намерение сделать Ирак «витриной демократии» в арабском мире; проводятся аналогии с тем, что было проделано в Германии и в Японии после Второй мировой войны, когда иностранная оккупация способствовала искоренению фашистских и милитаристских традиций, произошла демократизация и модернизация общества.
Но у иракцев нет того рационализма, той самодисциплины, которые позволили немцам в 1945 году осознать, что, раз война проиграна, необходимо перевернуть страницу истории и сжечь все, чему поклонялись. Нет у них и уникального, впитавшего в себя древние традиции лояльности менталитета, позволившего японцам мгновенно перейти от готовности умереть за императора к столь же абсолютной готовности выполнить приказ императора о капитуляции и подчинению победителям. А самое главное, иракцы не воспримут поражение как кару за грехи и преступления; все неизбежные неурядицы и междоусобицы, кровопролитие и пр. – все будет поставлено в вину американцам точно так же, как сейчас в нищете и страданиях обвиняют не Саддама, а Америку. Недавняя история многих стран показала, что конец стабильности, наступление эпохи перемен и неуверенности побуждают людей забыть прегрешения свергнутой диктатуры и предаться ностальгическим воспоминаниям о прежней стабильности.
Сегодняшний Афганистан показывает, что недостаточно свергнуть тоталитарный и террористический режим, ввести в страну иностранные войска. Менталитет, традиции не меняются под воздействием военных и политических перемен, особенно в мусульманском обществе.
Российский фактор
При анализе различных сценариев развития событий вокруг Ирака России обычно отводится скромная роль. Действительно, арсенал инструментов, находящихся в распоряжении Москвы, не слишком обширен. Попытки «отговорить» Буша от войны, оказать на него давление бесперспективны. Решится он пойти на применение силы против Ирака или нет, зависит от многих факторов, но не от позиции России. При этом исход конфликта весьма важен для Москвы – и с точки зрения ее экономических интересов, и по политическим причинам как внутреннего, так и внешнего характера.
Необходимо избежать военной операции против багдадского режима, не санкционированной Советом Безопасности. В этом контексте следует заметить, что позиция российской дипломатии, возражавшей против англо-американской резолюции по Ираку в Совете Безопасности и в конечном счете согласившейся принять ее в значительно измененном виде, представляется единственно правильной. Принятие резолюции позволило предотвратить войну, по крайней мере на какой-то срок, и направить в Ирак миссию международных инспекторов для точного выяснения ключевого вопроса о наличии или отсутствии там оружия массового поражения.
Однако нужно быть готовым и к негативному развитию событий, то есть к началу Вашингтоном и Лондоном боевых действий, в том числе и без получения четкого мандата ООН.
В этом случае главное будет состоять в том, чтобы, с одной стороны, не потерять хладнокровие, а с другой – не поддаться соблазну отойти в сторону и умыть руки. Россия как великая держава, имеющая немалые политические и экономические интересы на Ближнем Востоке, не может позволить себе оказаться исключенной из новой системы управления Ираком, которая возникнет после смены власти в Багдаде. Напротив, в эту систему надо будет включиться, исходя не только из наших интересов, но и из интересов самого иракского народа, будущее которого весьма неопределенно.
Конечно, та политика, которую в последнее десятилетие проводила Москва в иракском вопросе, не могла не повлиять на отношение к ней тех сил, которые могут сменить нынешний режим. И курды, и арабские диссиденты убеждены, что Россия изо всех сил поддерживала Саддама и старалась помочь ему избавиться от ооновских санкций. Это, однако, уживается в умах иракцев разных убеждений, конфессий и ориентаций с теплым отношением к России, как таковой, и к русскому народу. (Кстати, многие иракские курды, которые в принципе очень обижены на Москву за ее просаддамовский курс, с благодарностью вспоминают ту помощь, которую в 1970-е и начале 1980-х годов оказывали курдским регионам советские специалисты.)
В экономическом плане Россия для иракцев – это старый, опытный и проверенный партнер, хорошо (намного лучше американцев) знакомый с местной спецификой, трудностями и потребностями страны. Россия находится как раз на таком «среднем» уровне технологического развития, который наиболее подходит для оказания содействия странам Третьего мира. И представления о том, что только режим Хусейна может обеспечить российское экономическое присутствие в стране, судя по всему, не соответствуют действительности. Особенно с учетом того, что в конце 2002-го именно правительство Саддама разорвало крупный контракт с «ЛУКойлом» на освоение богатого месторождения Западная Курна.
Во-вторых, Москва по традиции может рассматриваться как противовес чрезмерному влиянию Вашингтона. Любое новое иракское правительство вряд ли будет в восторге, оказавшись в положении полной зависимости от США. Новым властям понадобится хоть какая-то свобода маневра, способность проводить политический курс, отвечающий национальному достоинству народа с богатой историей и большим потенциалом. А для этого нужны партнеры, которые помогут Багдаду балансировать на международной арене. Для России это серьезный ресурс. Наша страна может оказать позитивное, благотворное влияние на ход развития Ирака даже в случае осуществления наихудшего, то есть военного, сценария.
Автор благодарит коллег, принявших участие в обсуждении статьи: В.З. Дворкина, А.П. Денисова, И.Д. Звягельскую, В.А. Исаева, С.А. Караганова, В.И. Кривожиху, А.В. Малашенко, В.А. Никонова, А.К. Пушкова, Е.Я. Сатановского, М.З. Шкундина.
