Представление о том, что российский экспорт – это прежде всего сырье, прочно закрепилось в сознании мировых экономических элит. Однако впервые на протяжении всей истории отечественной экономики ее экспортный продукт – в широком смысле слова – начинает меняться. Сегодня, наряду с нефтью и газом, сталью и круглым лесом, Россия нарастающими темпами поставляет миру интеллект. В то время как в Европе дефицит квалифицированных специалистов сферы информационных технологий вырос до 1,2 млн человек, в родном Отечестве ждут своего часа 1,3 млн программистов, исследователей фундаментальных проблем физики, биологии и других наук. Базовая экономика и знания в России словно сосуществуют параллельно, не преобразуясь в «экономику знаний».
Вслед за ростом — торможение
«Утечка мозгов» – прямое свидетельство того, что особо ценные знания и технологии не находят в России адекватного спроса. За последние два года в российском секторе высоких технологий (ВТ) производилось не более 1,5 % национального валового внутреннего продукта (ВВП), что примерно соответствует уровню стран Восточной Европы и Латинской Америки.
Россия ныне занимает 63-ю строку в мировом рейтинге перспективной конкурентоспособности, поэтому «разглядеть» качественные изменения в ее экономике трудно, хотя они есть. Начиная примерно с 2000-го в стране поддерживается макроэкономическая стабильность, которая находит отражение в профицитном бюджете, умеренных темпах инфляции, поддержании адекватного уровня золотовалютных резервов. При возросшей потребительской активности населения ВВП за последние четыре года увеличился на 21 %, промышленное производство – на 30 %, выпуск продукции машиностроения – на 5 %. Партнерство с Западом, освобожденное от излишней политизированности, обеспечило заметное продвижение России на переговорах о ее вступлении во Всемирную торговую организацию, признание нашей страны государством с рыночной экономикой.
Минувший год характерен тем, что в условиях закрепления в России посткризисных тенденций экономического роста наконец появилась возможность практической постановки вопроса о его направлениях, темпах и качестве. Эта дискуссия, можно сказать, инициирована самим правительством, которое, направив основные усилия на институциональные преобразования, подвело определенную черту под этапом рыночной трансформации экономики. А что же за чертой? Есть ли импульс к промышленному росту?
Многие политики и предприниматели озабочены тенденциями, наметившимися в экономике. Главными факторами оживления производства в России после кризиса 1998 года были девальвация рубля и высокие мировые цены на сырьевые товары при относительно низкой стоимости продукции и услуг естественных монополий. Производство расширялось в первую очередь за счет загрузки простаивающих мощностей и выпуска импортозамещающих товаров. На сегодня эти резервы практически исчерпаны.
Вернувшаяся к нам из середины 1970-х экспортно-сырьевая экономическая модель способна принести облегчение, но временное. Высокий уровень материало- и энергоемкости промышленности, низкая производительность труда неминуемо приводят (или приведут в ближайшем будущем) к торможению роста. Причина – значительные издержки предприятий обрабатывающих отраслей, их слабый инвестиционный потенциал вследствие растущих относительных цен на продукцию и услуги естественных монополий, неконкурентоспособность отечественных товаров из-за поддержания завышенного курса рубля.
Согласно прогнозам большинства экспертов, в ближайшие годы экономический рост в России продолжится, но его темпы будут снижаться (в 2002 году рост ВВП составил 4 %, в 2003-м ожидается 3–3,2 %). Экспортно-сырьевая экономика может стать колоссом на глиняных ногах, который рухнет под тяжестью нестабильных мировых цен на энергоресурсы, сокращения освоенной базы в металлургической, нефтяной и газовой промышленности.
Пустые инвестиционные кассы предприятий, выпускающих продукцию с высокой долей добавленной стоимости, приближают день, когда они утратят саму способность создавать высокотехнологичный товар. Российскому нефтедоллару придется, как и прежде, возмещать отсутствие наукоемкой продукции, но с ущербом для нации в целом, поскольку в сравнительном выражении он более скромный источник ее благосостояния. Если одна тонна сырой нефти приносит до 20–25 долларов прибыли, килограмм авиационной техники – до 1 тыс. долларов, то килограмм наукоемкого продукта в отраслях высоких технологий (электроника, промышленность средств связи) позволяет извлекать уже до 5 тыс. долларов прибыли.
К сожалению, в развернувшейся дискуссии о путях выхода страны из топливно-сырьевого тупика никак не обозначены позиции правительства. Оно ограничивается поквартальными заявлениями о росте ВВП, воздерживаясь от качественных оценок пройденного пути и перспектив.
Тяжелый крест индустрии
Экономика России начала 90-х годов объективно не могла распахнуть двери перед высокими технологиями, поскольку она начиналась не с чистого листа. Фактический сценарий рыночных реформ, несмотря на все намерения их авторов, складывался под влиянием мощного фактора индустриального наследства СССР, в первую очередь отраслей оборонного комплекса. Массированное извлечение на его нужды производственных ресурсов обрекло «гражданскую» экономику на глубокое техническое отставание. (Это отличает Россию от Запада, который развивался с сохранением относительной технологической однородности во всех секторах экономики.) Результатом стали катастрофическое падение качества продукции, форсированная эксплуатация сырьевой базы.
Смена политических эпох не спасла гражданские научно-промышленные отрасли, которым вместо модернизации было предложено освобождение от пут государства, что послужило толчком к их дальнейшей деградации.
Спустя десять лет, в то время как в мире все больше внимания уделяют востребованию ценных знаний и квалифицированных научно-творческих кадров, в России по-прежнему не преодолена технологическая отсталость. Ее экономику составляют устаревшие индустриальные структуры, поддержание которых не требует ускоренного технологического развития и информатизации общества.
Другая причина – в так называемом «человеческом факторе». Наиболее влиятельные силы современной России, формирующие ее экономический курс (включая политические партии), сгруппировались вокруг отраслей сырьевого экспорта и добывающих производств, не отличающихся высоким технологическим уровнем и сложностью ведения бизнеса.
Исследования конкурентоспособности российской индустрии показывают, что только 3–5 % ее продукции способны завоевать рынки экономически развитых стран. Мировому уровню соответствует лишь четвертая часть отечественных технологий, многие из которых не преобразуются в конкурентные преимущества на стадии промышленного производства.
В совокупности предприятий индустрии доля инновационно-активных за последние годы возросла – с 5 % в 1997 году до 14 % в 2001-м. Однако в общем объеме продукции промышленности удельный вес инновационной не превышает 5 % (даже в машиностроении и металлообработке – не более 10 %). Уровень рентабельности (соответственно инвестиционной привлекательности) отраслей с высокой степенью переработки существенно уступает сырьевым секторам.
Медленно развивается инфраструктура инновационного бизнеса. Сравните: в финском городе Оулу, где проживает 100 тыс. человек и имеется один университет, работает технопарк площадью 70 тыс. кв. метров. А в Санкт-Петербурге, имеющем при пятимиллионном населении 80 высших учебных заведений и академических институтов, общая площадь всех технопарков составляет менее 15 тыс. кв. метров.
От имени российских промышленников, ориентированных на приоритетное развитие высокотехнологичных отраслей, возьму на себя смелость заявить: реформы последнего десятилетия не заложили основы для структурного прорыва в источниках экономического роста. Будущее российской экономики связано не с «деиндустриализацией» (замещением промышленности производством услуг), а с революционными преобразованиями в экономической структуре в целом. Промышленность не должна свернуть на обочину, необходимо провести ее реорганизацию, опираясь на современные финансовые, информационные и управленческие технологии, услуги научных и инновационных центров.
Россия являет миру десятки успешных разработок в области ВТ, в том числе в сферах, находящихся на острие мирового технологического прогресса. Среди них – технологии изготовления кристаллических элементов для электронной промышленности (компания «Фомос-Технолоджи», Москва) и выращивания полупроводниковых структур (Физико-технический институт, Санкт-Петербург), биологические микрочипы для медицинских целей (Центр биологических чипов Института молекулярной биологии РАН, Москва), лазерные микрочипы и микролазеры (Научно-технический центр «Фирн», Краснодар), плазмохимические реакторы для уничтожения токсичных отходов (Международный научный центр по теплофизике и энергетике, Новосибирск) и многие другие.
Эти примеры – отчаянный прорыв через многочисленные налоговые и административные преграды. Прорыв, который происходит не благодаря государству, а во многом вопреки ему, ибо перспективные производства не находят в стране реальной поддержки. Существующие концепции развития отдельных отраслей (автомобильная и лесная промышленность, металлургия, станкостроение) фактически представляют собой перечень слабых производств, которые государство намерено поднять. Но адресуемые им бюджетные деньги или налоговые послабления «уходят в песок» из-за устаревшего профиля предприятий, их слабой конкурентоспособности, низкого уровня менеджмента.
Вызывавшие в недавнем советском прошлом негативную реакцию общества факты, когда бюджетные средства «зарывали в землю» или ими «отапливали небо», трансформировались в полузакрытые лоббистские проекты типа «Высокоскоростных магистралей» или «Союзного телевизора», которые поддерживаются через финансовые, налоговые и другие льготы государства, – по существу, через тотальный отраслевой протекционизм. Общественность не располагает сведениями ни о целях, сроках и подлинных масштабах финансирования этих проектов, ни о мере ответственности их инициаторов.
Силы «новой экономики» формируют особый стиль хозяйственной деятельности, когда интеллект больше управляет капиталом, чем обслуживает его. В этих условиях главный ресурс хозяйственного роста – высокая квалификация и знания работников, составляющих кадровую основу наукоемких и информационно-технологических компаний малого и среднего бизнеса. Они могут стать наиболее активными проводниками экономического роста, но при условии, что капитал и знания не исключают друг друга. Пока же действует российский сырьевой капитал. Знания «спят».
По сути, у российской промышленности есть два пути развития. Или жесткая государственная политика с преобладанием прямого бюджетного субсидирования отраслей и отдельных амбициозных проектов на основе административных рычагов (что знакомо нам по ранним стадиям индустриального развития). Или политика косвенного финансово-экономического стимулирования выпуска конкурентоспособной продукции. Специфика геополитического положения России, ее история не позволяют быстро перейти ко второй модели. Но и первый путь неприемлем, поскольку определение «точек роста» силами и волей государства неизбежно ведет к разбалансированию хозяйства.
Глубинной причиной краха СССР многие аналитики называют сверхжесткую централизованную экономику, которая не выдержала соревнование с гибкими рыночными системами экономически развитых стран. Однако ее либеральная трансформация в новой России не создала условия для технологических прорывов. Неизменной осталась сама концепция «универсальной», изолированной от мирового хозяйства экономики, которая не выдвигает технологических приоритетов даже теоретически.
Необходим маневр ресурсами
В спорах о том, может ли Россия обойтись без мирохозяйственной специализации, международный опыт поставил точку. Поддержание «универсальной» экономики непосильно даже для промышленно развитых государств. Так, США отказались от разработки и выпуска бытовой аудио-, видео- и другой наукоемкой бытовой техники, Великобритания – от собственных легковых автомобилей, Германия – от систем атомной энергетики, Япония – от крупного авиастроения и выпуска ракетно-космической техники. Исчезает первоначальный смысл понятия «национальный продукт», который становится компонентом международного производства.
Становление новой хозяйственной системы в корне меняет наше представление о прямой зависимости между «объемом производства» и реальным потенциалом экономики. Знания способны умножать результаты хозяйственной деятельности гораздо эффективнее, чем любой другой производственный фактор. На смену традиционной концепции текущей конкурентоспособности страны, «привязанной» к объему, удельному весу и темпам роста ВВП, приходит понятие перспективной конкурентоспособности, которая определяется уровнем использования новых технологий.
В течение последних пяти лет американские корпорации (не считая правительства и частных лиц) ежегодно получали больше патентов на изобретения и усовершенствования производственных технологий, чем компании, государственные организации и частные лица во всем остальном мире. В конце XX столетия на долю компаний, работающих в сфере информационно-коммуникационных технологий, приходилось более 20 % акционерного капитала США, 18 % – Великобритании, 14 % – Швеции, 11 % – Германии. Знания способны умножать результаты хозяйственной деятельности гораздо эффективнее, чем любой другой производственный фактор.
Действующие в России программы поддержки промышленности нельзя назвать значимыми в силу ничтожно малых средств, заложенных в них. По данным Института комплексных стратегических исследований, несмотря на сокращение общего количества федеральных программ и подпрограмм с целью концентрации ресурсов, их реально действует около 130. Каждая из них дает «подшефным» отраслям около 2 млрд руб. (65 млн дол.) в год.
Между тем, по разным оценкам, модернизация российской промышленности в ближайшие пять лет потребует от 100 до 200 млрд долларов. Где найти эти средства?
Есть все основания предполагать, что Россия выберет путь развития на базе интегрированных бизнес-групп (ИБГ) – преимущественно холдингов и стратегических альянсов. Во всяком случае, они войдут на этот путь первым эшелоном, оставив позади зарубежные инвестиции. С этой точки зрения доминанта в ВВП сырьевых отраслей – естественное преимущество страны, можно сказать, исторический шанс.
Доказавшие свою жизнеспособность в кризисном 1998 году, ИБГ сегодня концентрируют в себе основные ресурсы общенационального развития: финансовые средства, профессиональные кадры, управленческую компетенцию, передовые технологии. Они берут на себя риски технологических новшеств, добиваются их внедрения, образуют шлейф компаний малого инновационного и производственного бизнеса, для которых сами же становятся источником платежеспособного спроса. На восемь крупнейших ИБГ, не считая ОАО «Газпром» и РАО «ЕЭС России», приходится более четверти российского экспорта.
По существу, ИБГ играют в России ту роль, которую в развитых странах выполняют институциональные и финансовые структуры, – ведь на их создание в нашей стране потребовались бы десятки лет.
Недавний экономический кризис в Восточной Азии заставил многих скептически отнестись к роли ИБГ в экономическом развитии. Однако российские интегрированные бизнес-группы принципиально отличаются от восточноазиатских (в частности, южнокорейских чеболей). ИБГ в Восточной Азии создавались под прямым контролем государства для проведения в жизнь его промышленных целей. Напротив, российские ИБГ изначально возникали как структуры частной, а не государственной экономики. Они больше влияли на экономическую политику, чем были ее проводниками.
Можно ожидать, что дальнейшее развитие рыночных институтов по «западной» модели приведет к постепенному снижению роли ИБГ в экономике России. Но сегодня это единственные реальные механизмы трансферта капитала из экспортно-сырьевого сектора в обрабатывающий.
Безусловно, создание такого механизма само по себе конфликтно. «Невидимая рука» сложившегося российского рынка тщательно оберегает сырьевые монополии. Так, если налоговая нагрузка (по отношению к остающимся в распоряжении предприятий финансам) в настоящее время составляет в машиностроении около 53 %, то в нефтедобыче – лишь 34 %. «Маневр ресурсами» из сырьевой сферы в сферу ВТ неизбежно нарушит политический и экономический статус-кво сырьевого сектора, извлекающего ныне основные прибыли.
Государство в силах обеспечить условия для того, чтобы этот маневр был максимально быстрым и эффективным. Поддержание «на плаву» неконкурентоспособных отраслей должно быть заменено поддержкой технологически перспективных компаний (в том числе региональных, а также относящихся к малому и среднему бизнесу). Прежде всего это работающие на жизненно важные национальные интересы предприятия электроники, биотехнологии, высокотехнологического машиностроения, энергетики и транспорта.
Критерии выбора будущих «национальных чемпионов» промышленности должны быть прозрачны и понятны обществу. Определяющие среди них – показатель роста произведенной добавленной стоимости и высокий инновационный потенциал, закладывающий основу для динамичного развития в будущем. Далее идут рентабельность и структура активов компании, своевременные платежи в бюджет, рост транспарентности внутренних финансовых потоков, создание новых рабочих мест и другие.
На этом основан подход Комитета по промышленной политике Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП), многие наработки которого ложатся в основу правительственных решений и, надо надеяться, формируют позицию главы государства. В прямом телеэфире 19 декабря 2002 года президент Путин, в частности, заявил: «Нужно, чтобы наше законодательство стимулировало развитие так называемой новой экономики, то есть экономики, основанной на информационных технологиях, экономики XXI века».
Комитет по промышленной политике РСПП предлагает конкретные инструменты проведения промышленной политики. Назовем главные из них.
Должен быть найден разумный темп приближения тарифов на услуги естественных монополий к мировому уровню. Сегодня инвестиционные проблемы российских монополистов решаются путем механического повышения тарифов и невольно перекладываются на плечи потребителей. Нужен разумный баланс между развитием самих естественных монополий и обрабатывающей промышленности.
Ставки налогов следует нацелить на обеспечение равных условий для сырьевых и обрабатывающих отраслей, их сопоставимую инвестиционную привлекательность.
Таможенная политика требует переориентации, с тем чтобы создавать максимально благоприятные условия для инвестиций в сектор высоких технологий. Пока российская таможня не видит разницы между экспортом промышленной продукции высоких и низких (например, изделия лесопереработки) переделов, что подрывает стимулы к выпуску наукоемкой продукции.
Наконец, курс национальной валюты не должен быть завышенным. Нужен компромисс между интересами крупных компаний-импортеров, испытывающих потребность в крепком рубле, и меркантилизмом компаний, ориентированных на экспорт и внутренний рынок, заинтересованных в слабом рубле. Резкое укрепление национальной валюты может привести к падению обрабатывающей и укреплению экспортно-сырьевой ориентации экономики.
Конечная цель промышленной политики – повышение конкурентоспособности национальных товаропроизводителей, соблюдение международных стандартов, расширение доли отечественных компаний на внутреннем и мировом рынке.
Бизнес и «правила игры»
Мы наблюдаем, таким образом, триединство благоприятных условий для развития высоких технологий в России. Это ростки «интеллектуальной» экономики, ИБГ с необходимыми ресурсами и собственно государство. Все три условия пока неравнозначны. Российский бизнес еще не сложился как равноправная сила, не обладает «пакетом акций» на национальные ресурсы.
Роль главного агента модернизации выпадает на долю государства. В условиях резкого сокращения закупок им промышленной продукции, открытости экономических границ и неготовности отечественных товаропроизводителей к борьбе с мощными зарубежными компаниями государственная поддержка российских отраслей ВТ приобретает чрезвычайную актуальность.
Участие властей в инновационном процессе приняло в экономически развитых странах столь широкий размах, что в США появился термин «полугосударственная экономика», отражающий кооперативное взаимодействие частного сектора и органов власти. По самым осторожным прогнозам, доля ВТ в общем объеме ВВП всех стран мира в первой четверти текущего столетия превысит 40 %.
В то же время, рассчитывая на государство как активного агента модернизации экономики, хотелось бы избежать двух крайностей. Первая проистекает от господствующей в России политической идеи усиления роли государства, под которой иногда подразумевается процесс укрепления бюрократического аппарата и расширения возможностей принятия им решений вне контроля общества. Чтобы частный сектор мог эффективно выполнить свою миссию, он должен опираться на четкие правила игры, в выработке которых сам принимает деятельное участие, а государство гарантирует их соблюдение.
Вторая крайность связана с полным отказом от конструктивной роли государства в хозяйственной сфере. В правительстве последовательно заявляют о курсе на сокращение государственного участия в экономике как панацее от всех бед, главном ресурсе экономического роста. Между тем дерегулирование экономики не означает ее модернизации, так же как свободный рынок не способен выявить те предпочтения общества, о которых мы ведем речь.
Процесс перехода России от ресурсозатратной модели к хозяйственному развитию с опорой на потенциал ВТ только начинается. Для него характерно столкновение сложившихся экономических элит и сил «новой экономики». Но общее направление разрешения «тлеющего» конфликта предсказуемо. Только перевод инвестиционных ресурсов из сырьевых отраслей в отрасли ВТ, закладывающий фундамент долговременного развития страны, позволит укрепить ее экономическое и политическое влияние в мире.
