Саммит НАТО в Уэльсе предполагался как рядовое мероприятие для обсуждения текущих вопросов, однако вмешались исторические обстоятельства. Украинский кризис будто бы повернул ход событий вспять. Почти 25 лет развития, когда альянс мучительно искал новый raison d’etre, миссию в изменившихся условиях, привели к исходной точке.
Противник вновь Москва, потенциальный театр военных действий – Европа, а декларируемая задача блока – коллективная оборона, защита государств-членов от внешней агрессии «сами знаете кого».
В той или иной форме все это будет заявлено на встрече в верхах, где Россия, представителей которой впервые за долгое время не пригласили даже на техническом уровне, будет незримо присутствовать в качестве главного действующего лица. Однако восстановление знакомых декораций не означает, что в них разыграется пьеса, привычная по второй половине ХХ века.
Несмотря на схожесть риторики и возрождение старых инстинктов, возврат к уже пройденному невозможен. НАТО скоро убедится, что мобилизация против России никак не помогает приспособиться к современным обстоятельствам и является самообманом. А в Москве поймут, что вернуться на развилку начала восьмидесятых и там просто свернуть на другой путь, гневно отвергнув указатель «Перестройка», тоже не получится – «Советский Союз light» рискует повторить путь своего реального прототипа.
Но, даже если увлечение прошлым пройдет, сценарий дальнейшей трансформации глобальной системы неясен.
С середины 1990-х годов несколько неуклюжее словосочетание «многополярный мир» превратилось в штамп. Когда-то оно появилось как попытка обозначить противовес «моменту однополярности» (выражение американского консервативного комментатора Чарльза Краутхаммера) – установлению после «холодной войны» доминирования Соединенных Штатов и их союзников. Потом превратилось в описание процессов: «пирамидальное» устройство стало давать сбои — демонстрировать неспособность регулировать все происходящее на планете и принуждать всех следовать определенной дисциплине.
Наконец, в прошлом десятилетии общим местом стало утверждение, что многополярное устройство уже де-факто создано, осталось только оформить его институционально. Причем такое мнение постепенно распространилось не только в Москве, Пекине, Претории или Париже (где, несмотря на союзнические отношения с Вашингтоном, никогда не переводились желающие оспорить его право на всеобщую гегемонию), но и в самой Америке. Там, правда, это означало не отказ от идеи лидерства, а желание «разделить бремя», адаптировать механизмы глобального управления к намного более сложной реальности.
Дискуссия была долгой, богатой и насыщенной, но из нее выпал важный элемент. История не знает примеров того, чтобы модель мирового устройства (то есть определенный баланс сил ведущих игроков, на основе которого закрепляются правила поведения) возникла сама собой, путем постепенной эволюции.
С XVII века, когда можно говорить о выходе на политическую арену государств в современном понимании, «порядок» – сначала европейский, потом мировой – устанавливался по результатам крупных военных конфликтов.
Итог войны фиксировал иерархию, и победители договаривались о том, как существовать дальше. «Порядок» сохранялся до тех пор, пока баланс не размывался. Появлялись новые возмутители спокойствия, претендовавшие на большее, разгорался очередной конфликт — и далее по той же схеме.
ХХ век ярко подтвердил эту закономерность, а заодно и продемонстрировал разницу между неудачным (версальско-вашингтонская система после Первой мировой войны) и удачным (ялтинско-потсдамская после Второй мировой) подходом к созданию модели отношений, которая гарантировала бы стабильность.
«Холодная война» была уникальным конфликтом. Хотя он и носил всеобъемлющий характер, но не перерос в прямое столкновение, а потому закончился без официально зафиксированного результата — мирного договора.
В конце 1980-х – начале 1990-х годов предпринимались попытки формализовать смену вех, например в конце 1990 года была подписана Парижская хартия для новой Европы, провозгласившая, что «эра конфронтации и раскола… закончилась… отныне наши отношения будут основываться на взаимном уважении и сотрудничестве».
Документ был преимущественно декларативным, но главное – через год после его принятия исчез ключевой подписант. Распад Советского Союза попросту отменил существовавший до этого тип отношений; договорная база, подготовленная в период двухполюсного баланса, практически обнулилась.
Произошло это не моментально. Вначале казалось, что прежние принципы можно приспособить к кардинально иным геополитическим обстоятельствам. В частности, распространив на всех полномочия организаций, которые раньше были структурами только западного сообщества – Бреттон-Вудские институты, НАТО, ВТО и т.д.
Не получилось: лекала, изготовленные для нужд группы единомышленников, не подошли крайне разнообразному миру.
А международные нормы и правила, которые лучше или хуже, но работали при клинче сверхдержав, перестали считаться обязательными, когда сверхдержава осталась одна, к тому же преисполненная веры в собственную моральную и политическую правоту.
Претенденты на пересмотр «порядка» возникли раньше, чем этот порядок сформировался. Тот факт, что тараном выступила Россия, объясним: статус Москвы в глобальной иерархии конца прошлого – начала этого века очень запутан. Сначала ее все в мире фактически считали проигравшей, хотя юридически это нигде не было зафиксировано. Примечательно, что сама Россия тогда себя в таком качестве не воспринимала, надеясь войти в сообщество «главных» на более или менее равных правах.
По мере того как незыблемость американоцентричной модели стала подвергаться сомнению, к России начали относиться все более серьезно, а сама она принялась переживать события рубежа девяностых как поражение, причем все острее и болезненнее.
Попытки «мягкого» реванша вызывали противодействие Запада, который стремился закрепить благоприятные результаты «холодной войны» — так возникла бесконечная спираль. Ее наиболее трагическое до сих пор проявление – война на Украине.
Однако неудовлетворенность России ее положением отнюдь не главная мировая проблема. В Азии созревают все условия для масштабного противостояния – тут и исторические счеты, и территориальные споры, и экономическая конкуренция, и, самое главное, шанс на фронтальное столкновение державы-гегемона (США) и державы, которую все считают претендентом на гегемонию (Китай).
Грозящее распространение зоны радикального политизированного ислама на весь Ближний Восток не приведет к появлению отдельного «полюса», но создаст крайне неблагоприятные условия для имеющихся центров. Выиграть от этого, кстати, не сможет никто: последствия ближневосточного коллапса по-разному, но угрожают всем конкурирующим за влияние мировым игрокам.
И, что уже очевидно, никак не способствуют их сплочению.
Глобального конфликта с участием держав первого ряда сегодня быть не может (для точности скажем – это крайне маловероятно), поскольку ядерный фактор пока действует. Все потенциальные участники «мировой войны» того образца, какой мы знаем из ХХ века, обладают сегодня ядерным арсеналом, достаточным если не для полного уничтожения оппонента, то для нанесения ему недопустимого ущерба.
Есть, конечно, опасения, что расшатывание основ стратегической стабильности приведет к тому, что и ядерное сдерживание перестанет восприниматься как гарантия ненападения, но это совсем уж катастрофический сценарий.
Однако нет свидетельств того, что будущий полицентричный порядок станет исключением из правила и возникнет мирно, без потрясений. Просто вместо одной большой коллизии, вероятнее всего, мир ожидает цепь локальных конфликтов. Каким образом на их основе сформируется (и сформируется ли вообще) новый баланс сил – неизвестно, но то, что нынешнее отсутствие такого баланса порождает нестабильность, сомнений не вызывает.
