Постижение нынешнего кризиса сопряжено с трудностями именно потому, что в нем сплелись сразу несколько кризисов. Кризис финансовой системы запустил кризис глобализированных производств. Оба они высветили кризис доллара как мировых денег. Попытки противодействия уперлись в кризис национальных и международных институтов. Внутри этой «матрешки» прячется кризис устаревших, но до сих пор популярных представлений о мире, вследствие чего масштабы происходящего заметно превосходят глубину его осмысления и влияют на адекватность даваемых ответов.
КРИЗИС №1: МИРОВАЯ ФИНАНСОВАЯ СИСТЕМА
К лету 2008 г. совокупная масса финансовых контрактов (она же мировая финансовая система) оценивалась в сумму около квадриллиона (миллион миллиардов) долларов, или 15–17 мировых ВВП. Система состояла из двух неравных частей – первичных инструментов и деривативов. На первичные инструменты (облигации, банковские ссуды, акции, паи и т. д.) приходилось 150–200 трлн долларов, на производные от них деривативы (без учета производных от валюты, драгметаллов и биржевого сырья) – 750 трлн долларов по номиналу. Объем производных, вторичных, контрактов превышал объем первичных не менее чем в четыре раза, составляя около 80 % от общего объема, и в свою очередь состоял из 77 трлн долларов, торгуемых на бирже, и 684 трлн долларов внебиржевых.
Мировая финансовая система выросла за 20 лет не менее чем в 20 раз, ее взрывной рост происходил в основном вне регулируемых торговых площадок и вне видимых регуляторами балансов. Он сопровождался резким ростом концентрации: 26 % внебиржевых деривативов приходится на пять коммерческих банков США, а лидер рынка J.P. Morgan Chase при капитале в 133 млрд долларов держал 90,4 трлн долларов деривативных контрактов, т. е. свыше 10 % от общего мирового количества.
Удивительно, что никто не пытается посмотреть на всю финансовую систему мира как на отдельное и целостное явление.
Во-первых, размер. Точно неизвестно, насколько она велика в целом. Отсутствуют систематизированная регистрация и унифицированный учет инструментов. Все данные носят оценочный характер, их погрешности – тоже. Во-вторых, структура. Мировая финансовая система состоит из малой зоны, которая исследована и регулируема, и большой, малоизвестной. В-третьих, динамика. Чем сильнее колебания цен первичных инструментов, тем выше цены их производных, и цены деривативов резко взлетают в периоды рыночной нестабильности. А поскольку финансовая система на 80 % и более состоит из производных, она «дышит» с намного более высокой амплитудой. Это заставляет задуматься об обеспеченности ликвидностью и капиталом.
Сначала о том, что касается ликвидности. Каждый доллар, выпущенный финансовыми властями, на первом этапе «размножается» и превращается в несколько долларов кредита, а затем полученное раздувается деривативным творчеством финансовых масс. На повышательной, эйфорической стадии цикла введение относительно небольшого количества ликвидности значительно увеличивает общий объем финансовых контрактов – в пропорции, скорее всего превышающей 1:50. При переломе цикла оборачиваемость денег замедляется, а масса платежей по всем контрактам растет, и объем ликвидности, необходимой для обслуживания расчетов по сделкам, резко возрастает. Теперь ее требуется столько, чтобы войти, к примеру, в 1/15 от всех активов, т. е. в три раза больше, но взять такое количество ликвидности негде. Это вызывает резкую остановку финансовой системы и порождает представление о том, что массированный вброс ликвидности и есть главное лекарство от кризиса.
Теперь о капитале. Деривативы либо представляют собой забалансовые активы, где нормативы обеспеченности капиталом по определению отсутствуют (в вышеприведенном примере J.P. Morgan потерял бы весь свой капитал при движении своих позиций на 0,15 %), либо ставятся на баланс по стоимости приобретения. В обоих случаях реальные обязательства по деривативам на момент погашения реалистично не отражены. Можно спорить о том, какой норматив капитала к ним применить, но размер потребности велик в любом случае. Например, при базельских нормативах в 8 % минимальная потребность мировой финансовой системы в капитале по первичным инструментам составит 12–16 трлн долларов. Применяя норматив в 2 % к деривативам, имеем еще 15 трлн капитала для них, т. е. еще столько же. Итого вместе около 30 трлн долларов, или 60 % от мирового ВВП.
Объем торговли рисками, не ведущей к перемещению капитала, в несколько раз превысил объем перемещения самого капитала, а рынки капиталов превратились в рынки рисков. 80 % мировой финансовой системы не видны и никем не регулируются. Она исполняет свою «уставную» задачу направления сбережений в инвестиции только во вторую очередь, в первую же – гоняя деньги внутри самой себя. Такая финансовая система намного более взаимообусловлена и менее диверсифицирована, чем 20 лет назад. Ее потребности в капитале сопоставимы с мировым ВВП, но по конструкции и дизайну она обеспеченa капиталом лишь на неизвестную долю от действительно требуемого количества, а в случае крупных потерь не имеет очевидных источников его восстановления. Такая система создает завышенный спрос на ликвидность и при торможении способна впитать в себя весь ее объем.
Построенная финансовая система переросла реальную экономику и конкурирует с ней за ликвидность и капитал, которые в мире одни на все отрасли и сектора. Эта конкуренция оставляет узкий коридор равновесия, внутри которого ликвидность не избыточна для реальной экономики и не вызывает инфляцию, но одновременно достаточна для финансового сектора и не ведет к «закупорке вен». Вне коридора – если для реальной экономики ликвидность и капитал достаточны, то для финансовой системы их мало, что чревато коллапсом. Если же финансовый сектор ими напитан, то цены в остальных секторах начинают «пузыриться». Осенью 2008 г. мы наблюдали смену этих состояний.
Для иллюстрации. От любви к питью и яствам ваша печень стала весить 800 килограммов, в десять раз больше вас самих. Мало того что она не помещается на кровать, а фигура приобрела необычный размер и форму – вам теперь нужно намного больше крови. Пять литров, как обычно, для тела и еще пятьдесят для печени. В здоровом состоянии печень гонит кровь брандспойтом, пульс 200, давление 400 на 350, задорные пульсы бьются даже на кончиках волос. Когда же ей недужится, она забирает на себя больше крови – всего-то на пять процентов, – оставляя остальному организму еле-еле два литра. Симптомы: редкий нитевидный пульс, полуобморочное состояние, астения. Аппетита нет.
Причина острейшего кризиса финансовой системы прозаичнее, проще и глубже, чем художества хедж-фондов или безобразия офшорных зон: ее размер стал запредельным. Одной из главнейших задач регуляторов должно быть возвращение финансовой системе разумного и оптимального размера. Но такую задачу никто не ставит, и не предпринимаются даже попытки осуществить точный замер.
После двух лет борьбы качественных прорывов не наблюдается.
- Финансовая система поглотила всю предоставленную правительствами ликвидность, эти деньги вылились на рынки активов, но до реальной экономики почти нигде в мире не дошли.
- Сколько в финансовой системе капитала после списаний и вливаний – неизвестно.
- Препятствий для ее бесконтрольного роста не возведено.
- Система не стала более прозрачной, не прояснились ни ее размер, ни структура.
- Токсичные активы остались, объем их неизвестен.
Возникли две опасности. Первая – кризис может продолжаться неопределенно долго, несмотря на огромные вливания правительств. Если в течение какого-то периода объем активов, ставших токсичными, будет превышать выделенную финансовыми властями сумму, как ни велика последняя, станет хуже. Вторая – масштабные вливания могут подорвать денежное обращение и сами деньги как институт.
Эти две опасности складываются в один неприятный вопрос: не является ли сумма, необходимая для полноценной рекапитализации мировой финасовой системы, достаточной для разрушения доверия к деньгам как к экономическому и социальному феномену?
Нужны совсем другие подходы – и анти-, и послекризисные.
Зачистку балансов от вредных активов необходимо закончить без применения денежных форм. Например, посредством прямого обмена проблемных первичных – и только первичных – активов (ипотечные займы граждан, долги по кредитным картам и т. д.) на новые обязательства специально созданных государственных коллекторских агентств выплатить долю от собранного с должников. И только тогда, когда эта сумма будет собрана. Важно, чтобы эти обязательства не могли быть использованы во вторичной торговле либо в целях секьюритизации и не создавали нового рынка, снова требующего ликвидности и капитала. Санация первичных активов восстановит доверие, а также цены всего от них производного.
Центральная мера: категорически необходимо устранить неопределенность размера финансовой системы и сократить его. Все игроки обязаны в короткий срок отчитаться перед регуляторами о любых видах имеющихся финансовых инструментов и контрактов на балансе или вне его. Следует ввести норму о сообщении в ходе подачи сведений о балансах обо всех забалансовых контрактах и обязательствах. Это позволит увидеть всю финансовую вселенную целиком и в едином масштабе времени.
Необходимо также предотвратить возможность нового бесконтрольного роста деривативной массы. Это достижимо, если каждый выпускаемый инструмент и контракт будет, во-первых, где-то зарегистрирован, подобно тому, как где-то зарегистрирован каждый автомобиль, корабль либо самолет, и, во-вторых, зарезервирован. Нормативы резервирования должны прогрессивно повышаться, с тем чтобы производные, начиная с третьей, четвертой и других степеней, были запретительно дороги держателю. Речь идет о том, что на той ступени, когда процесс разрастания деривативов становится системно опасным, цена владения должна обессмыслить желание ими владеть.
Для решения этих задач не требуется новых органов: существующих регуляторов и регистраторов более чем достаточно во всех странах. Но они должны действовать сообща, преследуя единые цели, подходы и стандарты, то есть объединившись в сеть. Из этого вырастет обновленная финансовая система.
КРИЗИС №2: ГЛОБАЛИЗИРОВАННЫЕ ТОВАРНЫЕ РЫНКИ
Смысл глобализации – в доведении до конца разделения труда. Каждый специализируется и концентрируется на производстве того, в чем имеет преимущество, и все торгуют на едином рынке, чья невидимая рука без устали расставляет все по местам. В результате издержки минимизируются, а эффективность и прибыль достигают максимума. Певцом описанной гармонии заслуженно считается Адам Смит.
Реализация такой конструкции на практике означает, что в каждой отдельной участвующей стране структуры спроса и предложения не совпадают и не соответствуют друг другу, разрыв между ними увеличивается по мере роста мировой торговли. Иначе говоря, в глобализированной экономике спрос и предложение балансируются только на глобальном уровне и не балансируются ни на одном из страновых.
Степень несоответствия спроса и предложения товаров в «усредненной» стране количественно характеризуется соотношением мирового торгового оборота к мировому ВВП. В 2008 г. оборот мирововой торговли достиг 64 % от мирового ВВП против 42 % в 1980 г. Для «Большой семерки» и России эти показатели заметно ниже и составляют соответственно 47 % и 45 %. Для новых индустриальных стран Азии это соотношение не может не ошеломлять, так как составляет 184 %. Допустив, что доля добавленной стоимости в цене всего произведенного в мире составляет 70 %, получим, что в среднем 45 % товаров (по стоимости в текущих долларовых ценах) потреблены за пределами стран их производства. Это почти половина.
Такие глобализированные товарные рынки могут устойчиво существовать и расти при наличии надежной многоуровневой системности, которая балансирует спрос и предложение в мире в каждый отдельный момент времени. Сегодня она недостаточна и неустойчива.
Глобализация подрывает потенциал антикризисных маневров национальных правительств. В каждой стране существует пороговое значение специализации, за которым правительство (особенно не обладающее эмиссионными возможностями) при сжатии мирового спроса на национальные товары исчерпывает потенциал для его компенсации путем искусственного создания внутреннего спроса. Нет и не предвидится таких мер стимулирования, которые способны сформировать в России спрос на нефть, в Малайзии – спрос на электроприборы или в Англии – спрос на финансовые услуги, равные падению спроса на них на международных рынках. Для этого нужны долгосрочные стратегии, национальные программы, планирование и т. д., отличные от стратегий мировой энергетической, либо электронной, либо финансовой супердержавы. В противном случае национальное правительство не сможет «мягко посадить» экономику в случае сбоев международной системности.
В условиях глобализации эффективные антикризисные маневры правительств все больше выходят на уровень международный. А на международном уровне ответственного за них нет. Вот почему во всех случаях кризиса растет стихийный инстинктивный протекционизм – и чем глубже кризис, тем выше уровень протекционизма. В 2009 г. ВТО прогнозирует максимальное за последние 60 лет сокращение мирового экспорта – на 9 %. (Смягчающее действие оказывают региональные торговые блоки, которые выступают как антиглобализационные демпфера: на уровне торгового блока разрыв в структуре спроса и предложения ниже, чем у его членов, на величину торгового оборота внутри блока.)
Причина остроты кризиса № 2 заключается в том, что выросшая страновая специализация и перманентный дисбаланс национальных спросов и предложений не сопровождались расширением ни межстрановой системности, ни антикризисных возможностей национальных правительств. Причина особой остроты глобального товарного кризиса еще и в том, что гипертрофированная финансовая система забирает у остальной экономики ликвидность и капитал в тот самый момент, когда они нужны больше всего.
Для большей устойчивости национального хозяйства либо должно быть больше системности в мире, либо меньше зависимости от мирового рынка в стране. Нужны: (1) структурная сбалансированность национального хозяйства в рамках мирового – всегда; (2) участие в крупном торговом блоке, на членов которого приходится содержательная доля торговли, – желательно; (3) масштабная скоординированная реакция национальных и международных институтов – при спаде.
Каждое ответственное правительство должно честно ответить себе и своему народу на два вопроса.
- Какая степень разрыва между спросом и предложением, т. е. доля внешнеторгового оборота, допустима с точки зрения национальной безопасности, принимая во внимание фактически существующий (а не воображаемый или желаемый) уровень мировой системности? Это – вопрос о такой степени участия в глобализации, которая не делает страну максимально уязвимой во времена глобальных рецессий.
- В чем состоит, а также в чьих руках должно находиться искомое усиление мировой системности и какую долю суверенитета страна готова отдать для ее предсказуемого и надежного (а не желательного и вероятного) роста, позволяющего спокойно наслаждаться плодами глобализации, исключая ее возможные пагубные воздействия? Это – рискованное инвестиционное решение, где суверенитет инвестируется сегодня в обмен на возможный, но не гарантированный рост стабильности в будущем.
Ответить на эти вопросы надо одновременно и непротиворечиво: нельзя ратовать за открытие экономики, но отказываться делиться суверенитетом – это политика все более быстрой езды по все менее ясным правилам и почти без правил.
Адекватное кризису стимулирование мирового спроса требует 5–8 % от ВВП, или 3–5 трлн долларов, разумно распределенных между странами и отраслями. 3–5 % из них достижимы в форме дефицитов национальных бюджетов, 2–3 % должны быть созданы на международном уровне. Для этого потребуется международное казначейство – своего рода «глобальный Минфин», который был бы способен вести контрциклическую политику – в тучные годы создавать резервы из отчислений стран-участниц и займов и тратить их в годы худые. Его региональные секции должны выполнять те же функции на уровне региональных торгово-экономических блоков. Одновременно надо поощрять любые региональные интеграционные инициативы, будь-то в Азии в целом, в Персидском заливе, в СНГ или в Шанхайской организации сотрудничества. Только они способны покрыть часть вакуума между растущей немощью национальных правительств и неготовностью международных институтов.
КРИЗИС №3: МИРОВЫЕ ДЕНЬГИ
Третий кризис характеризуется неспособностью необеспеченных бумажных денег, выпускаемых одной страной-эмитентом, безопасно обслуживать мировое хозяйство, а также кризисом доллара как мировой валюты.
Необеспеченные деньги – это не более чем общественная договоренность. Но она не оформлена в явном, «писаном», виде. Эмитент ничем не ограничен и не связан в своих действиях. Он выпускает дензнаки прежде всего для собственных нужд, а потом, может быть, для остального мира. На Федеральной резервной системе (ФРС) не лежит обязанность обеспечения либо регулирования международного денежного предложения, а поэтому для этого нет ни стимулов, ни инструментов.
Отсутствие как обеспечения, так и ограничений означает наступление эры полной финансовой относительности. Куча денег обменивается на груду активов, а цена и того и другого определяется по их отношению друг к другу. Это хорошо видно на примере колебаний пары доллар–нефть в последние годы. При этом природа денег и активов неодинакова. Происходит соблазнительный обмен ограниченного по природе количества материальных благ всех видов на ничем не ограниченное количество бумажных денег.
Центральной чертой такого обмена является возможность (а значит, рано или поздно и неизбежность) получения эмиссионного дохода. В период между 2000 и 2007 гг. совокупные валютные резервы в мире выросли с 2 до 7,5 трлн долларов. Прирост резервов за эти семь тучных лет в два раза превысил все резервы, накопленные человечеством до 2000 года! Более 70 % из этого количества – доллары, или в среднем плюс 500 млрд долларов в год. Это и есть эмиссионный доход США, который правильнее было бы называть «дивидендом победы», как это делают сами американцы. В 2000-х гг. такой доход составлял около 4 % от американского ВВП и превышал его реальный рост. В содержательном смысле эмиссионный доход – вид налога, которым Соединенные Штаты облагают остальные страны, и чем больше резервов, тем вьше налог. Потребление эмиссионного дохода в США, как уже отмечалось выше, создавало в мире искусственно завышенный спрос и вело к избыточному предложению мощностей.
Следствием наличия эмиссионного дохода является нарастающий конфликт интересов между многочисленными группами внутри страны-эмитента, которые получают от него материальную выгоду, и неписаными обязательствами эмитента по отношению к внешнему миру в части обеспечения международного предложения денег и сохранения стабильности курсов. Конфликт разрешается однозначно в пользу домашней повестки дня: во внешнем мире дисциплинирующего давления избирателей нет. Предложение мировых денег, таким образом, в конечном счете определяется внутренними интересами Соединенных Штатов.
В этом суть кризиса доллара как мировой валюты, и она неустранима. За 2009 г. Казначейство США планирует занять 2 трлн долларов. Оно уже потратило 700 млрд долларов на спасение банковской системы и 787 млрд долларов на налоговое стимулирование. ФРС тем временем должна выкупить 1,5 трлн долларовых долгов Fannie Mae и Freddie Mac. Итого 5 трлн долларов, или более трети ВВП. Насыщение мира долларами близко, а насыщение нужд США – нет. Это значит, что волатильность доллара должна скоро перейти на новый уровень.
В более длительной перспективе необеспеченные деньги уязвимы с самой неожиданной стороны – энергетики. Для современной денежной системы главную и колоссальную угрозу несет неизбежное и скорое прохождение мирового пика добычи нефти. Пессимисты ждут его в 2010 г., оптимисты – в 2040 г. Оно явит невиданную ранее картину: спрос на нефть, обусловленный промышленными потребностями, продолжит расти, а предложение, ограниченное природными факторами, будет сокращаться при любом уровне вложений и затрат. При разнонаправленном движении спроса и предложения размах колебания цены нефти не имеет предела. Резкие и частые колебания цены ключевого источника энергии, измеренные необеспеченными деньгами, – это в зеркальном виде то же самое, что и колебания ценности самих необеспеченных денег. Бумажная денежная система пустится в пляс.
Репетиция описанного состоялась в первой половине 1970-х гг., когда США отвязали доллар от золота, а Организация стран – экспортеров нефти (ОПЕК) тут же учетверила цены на нефть. После такого удара мировая валютная система обрела равновесие лишь к середине 1980-х гг. после двух экономических кризисов, разорения Латинской Америки и подведения половины мира на грань банкротства. Прохождение пика добычи будет иметь для динамики цены нефти и ценности денег более серьезные последствия, чем тогдашние действия ОПЕК: в ту пору недостатка нефти не было, а теперь будет.
Кризис мировых денег добавляет к волатильности цен товаров и активов волатильность их измерителей и тем самым умножает общую волатильность всего на свете. Доллар колеблется относительно евро с амплитудой в 25–30 % в год и относительно нефти – более 100 % в год, что в лучшем случае означает точность долларового измерения в ±12–15% ,– по сравнению с рентабельностью во многих отраслях менее чем в 10 %. Такие деньги не могут быть ни измерителем ценности и эффективности, ни надежным резервом. Тем не менее и Соединенные Штаты, и мир в целом стали заложниками роли доллара, и отказ от нее малореален. Две трети наличной долларовой массы находятся за пределами США и в случае прекращения выполнения ими своей роли не могут вернуться домой, не вызвав там гиперинфляцию, что неприемлемо. Доллар надолго останется мировой валютой, т. к. лобовой отказ от него дороже, чем размазанные во времени издержки поддержания статус-кво. Как быть?
Решение есть всего одно: достичь договоренности, суть которой – в принятии на себя денежными властями самоограничений и самодисциплины.
Предлагается несколько альтернатив:
- возврат к настоящим, полноценно обеспеченным деньгам, т. е. к золоту или его аналогу;
- договоренность о долларе;
- договоренность о необеспеченной альтернативе доллару;
- договоренность о синтетических наднациональных деньгах, например – специальных правах заимствования (SDR).
Ни одна из альтернатив не идеальна, но любая из них лучше, нежели отсутствие таковых. Единственный практический вариант, готовый к немедленному употреблению, – евро. Евро как идея и движение берет свое начало из предыдущего системного кризиса после золотого дефолта доллара в 1971 г., когда возникла необходимость ответить на резко возросшую нестабильность денег на фоне нефтяного шока. Главным достоинством евро является то, что он не нуждается в создании и наладке: эта европейская валюта существует и работает почти 20 лет, а маастрихтские критерии можно считать доказанно адекватными.
Страны, договорившиеся в 1992 г. в Маастрихте о членстве в Европейском валютном союзе (ЕВС), приняли на себя пять добровольных ограничений. Это ограничения дефицита государственного бюджета, государственного долга, инфляции и процентной ставки по гособлигациям плюс двухлетний испытательный срок. Маастрихтский договор как раз и фиксирует разницу между евро и долларом: у курса евро есть четко описанные тормоза, а тормоза или ускорители доллара – это только национальные интересы США.
Превращение евро во вторую полноценную мировую валюту является благом во всех смыслах. Он страхует от вероятного надлома доллара, окажет на сам доллар необходимое конкурентное давление, побудит Соединенные Штаты к самоограничениям денежной политики. Евро как вторая полноценная мировая валюта ставит денежную систему на обе ноги, что в любом случае устойчивее, чем одна. Такое решение не требует всемирного консенсуса (как золото или SDR), а может приниматься государствами постепенно, по мере готовности. Других быстрых вариантов, обладающих подобными достоинствами, не существует.
Продолжением подобной альтернативы является заключение соглашений внутри других торговых блоков или региональных валютных союзов по модели ЕВС, дополненных взаимодействием между их центральными банками. Банк международных расчетов (БМР) или его аналог могут выступать как окончательный балансировщик, отвечающий за тонкую настройку и финальное соответствие спроса и предложения на деньги. Для этого он должен приобрести эмиссионные функции. Такой «союз» крупных региональных валют, связанных между собой набором договоров и ежедневным взаимодействием денежных властей, представляется наиболее устойчивой и гибкой системой мировых денег в долгосрочной перспективе.
КРИЗИС №4: ИНСТИТУТЫ
Невиданные глубина и глобальность нынешнего кризиса вызваны накопленными за 30 лет беспрецедентными дисбалансами и выросшими до предела разрывами между товарной, финансовой и денежной системами мира. Первая по-настоящему и равномерно глобальна, вторая тоже глобальна, но гипертрофированна и сконцентрирована, третья фактически национальна и не только не связывает первые две, а, напротив, все больше их разводит – во всех смыслах этого слова. Устранение дисбалансов между ними и есть определение победы над кризисом.
Что и как делать – понятно: восстановить структурные пропорции между товарной, финансовой и денежной системами мировой экономики и внутри каждой из них.
Мировая финансовая система должна сократиться в своих размерах и стать более обеспеченной капиталом. Все инструменты следует зарегистрировать, все стандарты – унифицировать, а возможности эмиссии финансовых инструментов каждым участником – ограничить.
Мировые товарные рынки должны стать свободнее, региональные торговые союзы – шире и глубже. Мировому хозяйству требуются глобальные и региональные контрциклические «минфины», способные при сжатии стимулировать спрос на уровне 3 % от мирового ВВП.
Мировые деньги должны стать эмиссионно дисциплинированными и географически распределенными. Нужен международный банк, координирующий деятельность центробанков, балансирующий спрос и предложение денег в мире и обладающий возможностью эмисии своих денег для выравнивания дисбалансов.
Кто и как этим будет заниматься?
Национальные правительства по отдельности с этим не справляются. Они меньше размером и ресурсом, чем те явления, которые они должны обуздать. Они всегда опаздывают. Они идеологизированы, погружены в конфликты, запутались в партийных и групповых интересах и конкурируют друг с другом.
Объединение таких национальных правительств скорее осложняет, чем облегчает дело. Одни государства от изменения статус-кво в целом выигрывают и поэтому атакуют, другие проигрывают и играют на удержание. Большинство правительств ни на что не влияют и стремятся хоть чем-нибудь проявить свою значимость. Меньшинство же влияет и хочет обратить это себе на пользу. Каждый исходит из своей, не совпадающей с другими картины мира.
Перенос тяжести макрорегулирования со странового уровня на межстрановой абсолютно неизбежен, если, конечно, как в 1930-х гг., не обратить вспять все тенденции последних десятилетий. Ялтинские и бреттон-вудские институты не справятся с этими задачами. Организация Объединенных Наций растоптана, Международный валютный фонд и Всемирный банк созданы совсем для иных времен, когда нынешние обороняющиеся наступали. Для новых целей они требуют такой серьезной перестройки, осуществимость которой неочевидна. Лучше создавать новые институты с нуля, чем реанимировать старые с минуса.
Иными словами, восстановительные работы в рамках современного политического процесса и современной культуры сомнительны. Но другого процесса и другой культуры нет, и их надо создавать.
Как должно мутировать национальное государство, придумка герцога Ришелье, чтобы соответствовать реалиям сегодняшнего мира? Сколько суверенитета оно может делегировать, не лишив себя своей сущности? Какие институты нужны для стабильности глобализированного мира? Как это все еще не созданное должно взаимодействовать, когда родится? Перед кем будет отчитываться и кем будет дисциплинироваться новая бюрократия? Как добиться, чтобы ее появление уравновешивалось сокращением национального регулирования и национальных бюрократий, а не их ростом и конфликтом? Равняется ли это мировому правительству, которого боятся и которому противятся многие – и не зря?
Год, прошедший с начала глобального кризиса, ответов не принес. Необходим новый уровень понимания фундаментальных процессов, нужны верные воззрения, нашедшие правильных носителей, и сами носители, исповедующие верные воззрения. Нужна общая работающая платформа, позволяющая находить компромиссы, принимать решения и воплощать их в жизнь. «Проблемы, с которыми мы сталкиваемся, не могут быть решены на том же уровне мышления, который создал эти проблемы» – данное высказывание Эйнштейна затерто до дыр, но верно, как никогда. Отсутствие общей для всех адекватной системы координат при необходимости демократического консенсуса превращает каждый практический вопрос в вопрос мировоззренческий. Подробно и обстоятельно эта ситуация проиллюстрирована в ставшей классической работе «Три поросенка», где герои имели разное представление о характере и масштабе возможных вызовов, соответственно этому определяли стратегии и, как оказалось, получили разные шансы на дальнейшее существование и качество жизни.
КРИЗИС №5: ТЕОРИИ И ВОЗЗРЕНИЯ
После Второй мировой войны, после Леонтьева и Кейнса, в экономической науке не сказано ничего фундаментально нового. 150 лет марксисты спорят с классиками, что важнее – труд или капитал. 70 лет кейнсианцы спорят с классиками о том, восстанавливается рыночное равновесие само либо ему надо помогать. 30 лет монетаристы спорят с кейнсианцами по вопросу, что важнее – предложение денег либо спрос на товары.
Господствующие оценки качественно (на порядок) проще, если не сказать примитивнее, все более и более сложных реалий, которые они стремятся отразить. Причин, как минимум, две: предмет, который описывает экономика, и способ, которым она это делает.
О предмете: за прошедшие 50 лет мировое хозяйство и многообразие связей внутри него значительно обогнали развитие экономической науки. Все основополагающие экономические «священные писания» – классические, марксистские либо кейнсианские – описывают мир, где производство для потребления первично, а торговля и финансы подчиненно-второстепенны по размеру и функции и служат для обслуживания этого главного примата; где национальное хозяйство является главным объектом, а мировое – производным дополнением; где деньги тверды и незыблемы.
Это был мир наших дедов – и его больше нет. А есть развитой, зрелый глобальный капитализм, при котором огромные, основанные на резиновых деньгах рынки капиталов стремятся к приросту капитала, т. е. самих себя, для которого промышленная прибыль вовсе не единственный и не главный источник развития и которому дальше некуда осуществлять экспансию. Эти перемены экономическая наука предпочитает не замечать.
Со способом описания предмета экономики не лучше: современная система экономических воззрений основана на допущениях, которые не подвергались пересмотру со времен Просвещения. Это – аксиомы, явно или по умолчанию принимаемые без доказательств.
- Все экономические отношения произрастают «сами» из отношений товарообмена. У всего есть единый корень. Разбирая, как Джон (либо Фрол) меняет Гансу (либо Пахому) плуг на просо, можно сразу понять устройство рынка компьютерных комплектующих или проблемы Всемирной торговой организации.
- Базовым звеном хозяйства является человек – homo economicus, который действует всегда рационально, максимизируя свою выгоду, в большинстве случаев денежную.
- Целью хозяйственной деятельности является экономический прогресс, который на микроуровне равен получению прибыли, а на макро-уровне – росту ВВП. Стремление каждого к получению максимальной личной прибыли автоматически ведет к достижению максимального общего результата.
- Деньги незыблемы, они позволяют рациональным экономическим агентам производить объективные и сопоставимые измерения.
- Рынки эффективны, информация распространяется повсюду равномерно и одномоментно, позволяя максимально рационально распределять ресурсы.
- Человек пренебрежимо мал относительно природы. Система «человек – природа» является открытой: человек может черпать из природы ресурсы по стоимости добычи и сбрасывать отходы по стоимости ноль, и так до бесконечности.
Ничто из этого сегодня не подтверждается. Становление рыночных отношений в современном виде само не происходило нигде и везде было очень жестоким процессом. Геополитическая рента, монополии, арбитражи, прямой грабеж оказались так же хороши для накопления богатства, как свободный обмен результатами свободного труда. Человек после определенного уровня сытости становится намного менее рациональным и более сложным, чем просто народнохозяйственный ресурсопроводник. Экономические – и не только – решения давно принимают и выполняют не люди, а группы и коллективы, которые не обладают разумом, «думают» и «ведут себя» совсем иначе по сравнению с «просто» людьми, их составляющими. Представления этих людей и коллективов о происходящем крайне пластичны и манипулируемы, но они определяют их действия и являются таким же фактором «прогресса», как и так называемые объективные причины.
Волшебная эффективность «невидимой руки» рынка остается такой же красивой метафорой, как и при своем рождении 200 лет назад, а не доказанной теоремой. Вторую сотню лет практически каждое десятилетие происходит мировой экономический кризис, во время которого никто и никогда не оставляет шанса «невидимой руке» расставить все по местам, а совсем наоборот. Никак не получается доказать и утверждение о тождестве максимальной личной прибыли и максимального общего результата. В отсутствие обеспеченных денег отсутствует незыблемое объективное мерило, и, похоже, его появление вряд ли предвидится. В большинстве стран национальные счета не балансируются десятилетиями. Экономика глобальна, и есть подозрение, что такой она и была во все исторические времена. Человечество стало фактором природы Земли и влияет на нее с сопоставимой силой. Природные ресурсы всё малочисленнее и дороже, а человеческие отбросы всё колоссальнее и тоже дороже.
Такое расхождение между реальностью и аксиомами порождает химерические, не существующие в жизни категории: «свободная рыночная экономика», «рациональные экономические агенты», «состояние равновесия» и пр. В лучшем случае это научные абстракции, а чаще – пропагандистские клише. Но в природе они не встречаются и поэтому непригодны для практических целей. Возрастающий разрыв между наукой и жизнью штопается все более толстым слоем все более сложных математических моделей – не ясно только, какую физическую реальность они описывают. Попытки прямого использования моделей в целях наживы не раз приводили к прямым убыткам.
При таком состоянии умов обсуждение экономических проблем – в рамках «Большой двадцатки» или других форматов – представляет собой не что иное, как обмен собственными иллюзиями между участниками форумов с общими выводами о пользе экономических свобод, объединения усилий, дальнейших поисков и т. п. Это опасно, поскольку может привести к дестабилизирующим решениям, как, например, действия ФРС в конце 2007 г. – начале 2008 г.
Нужна наука иного уровня сложности и универсальности, которая исходит из целостности мира, исследует качественные различия в структурах явлений, процессов и обществ при похожем внешнем виде, учитывает конечность земных ресурсов и полную стоимость их использования и восстановления, увязывает экономику с энергетикой и термодинамикой в непротиворечивую систему, понимает суть и динамику человеческого капитала во всей его многогранности и противоречивости и т. д. Иными словами, наука, которая не противоречит тому, что видно из окна.
Можно сказать, что устарели теории, а можно – что усложнился мир, и это будет одним и тем же высказыванием. Но сказать надо не это. Надо честно признаться, чтó мы знаем наверняка, чтó – приблизительно, а что не знаем вовсе – и старательно перечерпывать из последнего в первое.
