Без малого 20 лет назад Роджерс Брубейкер и Фред Купер опубликовали ставшую классикой статью, название которой неудачно перевели на русский: «За пределами идентичности» (Brubaker R., Cooper F. Beyond “Identity” // Theory and Society. № 1 (2000). P. 1–47.). Вот что говорят авторы: «Тезис данной статьи состоит в следующем: социальные и гуманитарные науки сдались на милость слова “идентичность” (identity), что влечет интеллектуальные и политические последствия и ввиду чего необходимо найти более удачную исследовательскую альтернативу. Мы утверждаем, что “идентичность” может значить либо слишком много (если термин употреблять в его “сильном” значении), либо слишком мало (в “слабом” значении), либо совсем ничего (в силу неопределенности понятия)… Использование понятия “идентичность” и злоупотребление им, по нашему мнению, влияют не только на язык социального анализа, но и обязательно – на его содержание. Социальный анализ, включая анализ политики идентичности, предполагает использование сравнительно однозначных категорий».
Эта цитата важна для оценки новой книги Фрэнсиса Фукуямы «Идентичность. Стремление к признанию и политика неприятия» по нескольким причинам.
Во-первых, она свидетельствует о том, что тема «политики идентичности» уже в начале XXI века была весьма модной, а понятием «идентичность» так злоупотребляли в науках об обществе, что Брубейкеру и Куперу пришлось напомнить, что оно практически ничего не объясняет и, скорее, само нуждается в разъяснении.
Во-вторых, обнаружив, что в книге Фукуямы эта статья, высказанные в ней предостережения и поставленные в ней вопросы проигнорированы, мы можем с уверенностью утверждать, что имеем дело не с научным текстом, но с сочинением, адресованным широкой аудитории. Жанр книги можно сравнить «в нашем болоте» с сочинениями Екатерины Шульман или Валерия Соловья. Поэтому откажемся от научной критики этой книги – как от неуместной.
В самом кратком варианте аргумент Фукуямы выглядит следующим образом: «На протяжении всей истории человечества личности вступали в противоречие со своими обществами. Но только ныне сложилось мнение, что истинное внутреннее “я” имеет естественную, природную ценность, а внешнее общество систематически ошибается и несправедливо его оценивает. Менять необходимо не внутреннее “я”, подчиняя его правилам общества, но само общество… Идея идентичности, которой еще только предстояло стать концепцией, формировалась по мере модернизации общества, начавшейся несколько веков назад. Возникнув в Европе, она впоследствии распространилась и укоренилась практически во всех обществах мира.
…Современная концепция иден-
тичности объединяет три различных феномена. Первый – тимос, универсальный аспект человеческой личности, который жаждет признания. Второй – различие между внутренним и внешним “я”, а также нравственное превосходство внутреннего “я” над внешним обществом, оформившееся как идея только в Европе начала Нового времени. Третий – развивающаяся концепция достоинства, согласно которой признания достоин не узкий класс людей, но все и каждый. Расширение и универсализация понятия “достоинство” превращает личные поиски себя в политический проект. В западной политической мысли этот сдвиг произошел через поколение после Руссо, благодаря философии Иммануила Канта и – особенно – Георга Вильгельма Фридриха Гегеля… Современной политикой идентичности движет стремление к равному признанию групп, которые были маргинализированы обществами. Но это стремление к равному признанию может легко перерасти в требование признания превосходства группы. Во многом это составляет суть истории национализма и национальной идентичности… Импульсы, очевидно проявившиеся на ранних этапах “арабской весны” и “цветных революций”, указывают на то, что является нравственным ядром современной либеральной демократии. В основе таких режимов лежат два взаимосвязанных принципа: свобода и равенство… Современные либеральные демократии обещают и в значительной степени обеспечивают минимальную степень равного уважения».
Эти тезисы Фукуяма подкрепляет мозаикой мизансцен из самых разных уголков мира, суть которых излагается одной-двумя фразами, являющимися свидетельствами, как правило, весьма поверхностного представления автора о происходящих в той или иной стране процессах. Важно, чтобы они все были примерами политики идентичности. Вот характерный образчик такого «анализа»: «Жительница Барселоны, внезапно осознавшая, что она на самом деле каталонка, а не испанка, просто раскапывает нижний слой социальной идентичности, лежащий под тем, что находится ближе к поверхности». (Поверьте – это все, что автор имеет сказать по данному вопросу!)
История при этом не важна – то есть она представляет собой «совершенно понятное», сугубо западноцентричное движение в одном направлении: «Возникнув в Европе, она впоследствии распространилась и укоренилась практически во всех обществах мира». Концепция модернизации с ее беззастенчивым западоцентризмом и триумфализмом либеральной демократии теперь дополнена «историей идентичности», которую Фукуяма рассматривает как функцию модернизации. Лет 50 назад, впрочем, даже сторонники теории модернизации вынуждены были признать, что она в своей оригинальной версии не работает, поскольку не учитывает социокультурных особенностей разных обществ. Но Фукуяма считает, что одно объяснение годится для всех: «Именно это побуждало американцев к протестам в период движения за гражданские права, южноафриканцев – встать против апартеида, Мохаммеда Буазизи – к самосожжению, других протестующих – рисковать жизнью в бирманском Янгоне, на Майдане и на площади Тахрир или в ходе других бесчисленных столкновений на протяжении столетий». История, конец которой Фукуяма когда-то предрекал с большим рыночным успехом, здесь просто отменяется, в том смысле, что механизмы взаимодействия в плане «идентичности» в веках не меняются: «Социолог-теоретик XIX века Фердинанд Тённис определил личную историю Ганса как переход от (деревенской) общины (Gemeinschaft) к (городскому) обществу (Gesellschaft). С этим столкнулись миллионы европейцев в XIX веке и сейчас это происходит в таких быстро индустриализующихся обществах, как Китай и Вьетнам». Оставим в стороне, что концепция Gemeinschaft вполне применима к опыту греческих полисов и даже средневекового города. Но можно ли всерьез утверждать, что в переживавшей трудный процесс алфабетизации Европе XIX в. и в современном мире с телевидением и интернетом перемещение из деревни в город протекает, по сути, одинаково?
Неудивительно, что главным авторитетом среди исследователей национализма для Фукуямы выступает крайне схематичный радикальный модернист Эрнест Геллнер, который был искренне убежден, что есть правильный гражданский национализм в западных странах и неправильный, этнический, в других регионах мира. Фукуяма и сам в это верит. Собственно, история идей в этой книге представлена в ее очень старомодной версии – как рассказ о многовековом путешествии той или иной идеи из одной светлой головы в другую, еще более светлую, что позволяет глубокомысленно замечать, что Мартин Лютер, Жан-Жак Руссо, Кант и Гегель по-разному понимали достоинство.
Судить об этом тексте следует по законам его жанра, оценивая, что знаменитый, политически ангажированный публичный интеллектуал хочет сказать читателю и зачем. И, кстати, какому читателю? Этот текст адресован людям, верящим в либеральную демократию, но поколебленным в своей вере под влиянием впечатлений последнего времени. Фукуяма разбирает много примеров, когда дела идут «не так». Причина, согласно его диагнозу, как правило, в забвении принципов либеральной демократии или непонимании их отсталыми племенами и «популистами». Самые болезненные и трудные вопросы – о том, насколько либеральная демократия сумела адаптироваться к новым условиям и где она потеряла способность к критической рефлексии, остаются за пределами этой книги.
Давая в заключении политические рекомендации, Фукуяма вынужден признать, что принципы эти не могут быть реализованы на практике. Поэтому вывод его звучит как увещевание, адресованное пастве в трудные времена: «Мы можем представить себе и лучшее будущее, где учитывается растущее разнообразие обществ, но это разнообразие по-прежнему служит общим целям и поддерживает, а не подрывает либеральную демократию. Сегодня идентичность лежит в основе многих политических явлений – от новых популистских националистических движений до исламистских группировок и бурных разногласий в университетских кампусах. Мы не можем мыслить о себе и своем обществе иначе как в терминах идентичности… Идентичность может быть использована для того, чтобы сеять рознь, но ее можно использовать – и уже использовали – для интеграции и объединения. В конце концов, такая политика идентичности станет верным средством от современного популизма».
Как часто бывает с проповедями, звучит данный вывод довольно банально и совсем «ненаучно». Но ничто не мешает верить в него тем, кому этого хочется.
