28.08.2019
Самоуничтожение американской власти
Как Вашингтон растратил «однополярный момент»
№4 2019 Июль/Август
Фарид Закария

Ведущий программы Fareed Zakaria GPS на канале CNN и автор книги «Постамериканский мир будущего» (The Post-American World, 2008).

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 4, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

 

Американское доминирование оказалось коротким бурным периодом – около 30 лет, – который ознаменовался двумя сломами. Эпоха зародилась на развалинах Берлинской стены в 1989 году. Концом ее, вернее – началом конца, стал провал в Ираке в 2003-м, далее мы наблюдали медленное разрушение. Окончательная утрата гегемонии США произошла в последние два года. Была ли потеря экстраординарного статуса результатом воздействия внешних факторов или же Вашингтон ускорил собственный крах дурными привычками и непродуманными действиями? Об этом историки будут спорить годами. Пока же попробуем поделиться предварительными наблюдениями.

Как обычно бывает, летальный исход обусловило сочетание многих факторов. Глубинные структурные силы международной системы неумолимо работали против аккумулирования власти в руках одной державы. Однако в данном случае удивляет, как Вашингтон, обладая беспрецедентным положением, растрачивал гегемонию и злоупотреблял своим влиянием, теряя союзников и заводя врагов. При Дональде Трампе США, кажется, утратили интерес и даже веру в те идеи и цели, которые определяли присутствие страны на международной арене на протяжении 75 лет.

 

Звезда родилась

Гегемония США после холодной войны не имеет аналогов со времен Римской империи. Историки обычно считают началом «американского века» 1945 г., когда издатель Генри Люс, собственно, и ввел этот термин. Однако эпоха после Второй мировой войны отличалась от той, что наступила после 1989 года.

После 1945 г. Франция и Великобритания оставались империями и обладали значительным влиянием. Вскоре Советский Союз стал супердержавой и начал оспаривать влияние Вашингтона во всех уголках планеты. Вспомните, термин «третий мир» подчеркивал деление планеты на три части. К «первому миру» относились США и Западная Европа, ко «второму» – коммунистические страны. «Третий» – то есть все остальные – должен был выбирать между США и СССР. Большинство стран – от Польши до Китая – вряд ли назовут это время американским веком.

После холодной войны американское превосходство было поначалу трудноуловимым. Как я отмечал в The New Yorker в 2002 г., большинство участников международной системы его не заметили. В 1990 г. британский премьер-министр Маргарет Тэтчер утверждала, что мир поделен на три политических сферы, в которых доминируют доллар, иена и немецкая марка. В книге «Дипломатия» 1994 г. Генри Киссинджер прогнозировал зарождение новой многополярной эпохи. В самих Соединенных Штатах подъема тоже не ощущалось. Президентская кампания 1992 г. характеризовалась чувством слабости и усталости. «Холодная война закончилась, Япония и Германия победили», – вновь и вновь повторял кандидат от демократов Пол Цонгас. В Азии заговорили о «тихоокеанском веке».

Исключением можно считать статью консервативного комментатора Чарльза Краутхаммера «Однополярный момент», опубликованную в Foreign Affairs в 1990 году. Но и здесь триумфаторский настрой был сдержанным. Краутхаммер признавал, что «однополярный момент будет коротким» и скоро Германия и Япония, две растущие «региональные супердержавы», будут проводить независимую от Соединенных Штатов внешнюю политику.

Все приветствовали угасание однополярности, которое считали неизбежным. Когда в 1991 г. начались войны на Балканах, глава Совета Европейского союза Жак Поос заявил: «Наступил час Европы». «Если европейцы и способны разрешить какую-то проблему, то это – Югославия. Она – европейская страна, и американцам здесь нечего делать», – настаивал он. Но оказалось, что силой и влиянием, необходимыми для эффективного вмешательства и преодоления этого кризиса, обладают только США.

Аналогичным образом, когда в конце 1990-х гг. экономическая паника охватила страны Восточной Азии, только Соединенные Штаты оказались в состоянии стабилизировать мировую финансовую систему. Наиболее пострадавшим государствам выделили помощь в размере 120 млрд долл., и кризис был разрешен. На обложке Time (февраль 1999 г.) появилась фотография трех американцев – министра финансов Роберта Рубина, его заместителя Лоуренса Саммерса и главы ФРС Алана Гринспена – под заголовком «Комитет спасения мира».

 

Начало конца

Так же незаметно, как американская гегемония укреплялась в начале 1990-х гг., в конце десятилетия стали подниматься силы, которые ее подорвали. США продолжали величать «незаменимой нацией» и «единственной супердержавой в мире». Но начался рост Китая. Теперь кажется, что уже тогда легко было предсказать: Пекин станет единственным серьезным конкурентом Вашингтона. Но четверть века назад это не представлялось столь очевидным. Внушительный рост отмечался в КНР с 1980-х гг., но начался он с чрезвычайно низкой базы. Немногие страны способны сохранять подобный темп более 20 лет. События на площади Тяньаньмэнь вроде бы только подтверждали, насколько хрупко странное сочетание капитализма и ленинизма.

Подъем, однако, продолжался, и страна превратилась в новую великую державу, обладающую достаточной мощью и амбициями, чтобы соперничать с Америкой. Россия, в свою очередь, прошла путь от слабости и бездействия в начале 1990-х гг. к позиции реваншистской державы, мирового раздражителя, обладающего и возможностями, и коварством. За пределами международной системы, выстроенной Соединенными Штатами, возникли два ключевых глобальных игрока, и мир вступил в постамериканскую эпоху. Сегодня США – по-прежнему самая влиятельная страна на планете. Но она существует в мире глобальных и региональных держав, которые способны дать отпор и регулярно это делают.

Теракты 11 сентября и распространение исламского терроризма сыграли двойственную роль в упадке американской гегемонии. Сначала теракты мобилизовали Вашингтон и стимулировали его к действиям. В 2001 г. Соединенные Штаты, по-прежнему превосходившие пять крупнейших экономик мира вместе взятых, увеличили военные расходы почти на 50 млрд долл. – больше, чем годовой оборонный бюджет Великобритании. Когда Вашингтон вторгся в Афганистан, ему удалось добиться единодушной, даже со стороны России, поддержки операции. Спустя два года, несмотря на многочисленные возражения, США все же собрали международную коалицию для вторжения в Ирак. Вообще, первые годы нового столетия можно считать пиком американской империи: Вашингтон хотел переделать абсолютно чужеродные страны – Афганистан и Ирак, находящиеся за тысячи миль от собственных границ, вопреки молчаливому недовольству или прямому противодействию остального мира.

Ирак стал поворотным пунктом. США вступили в войну, проигнорировав всеобщие опасения. Вашингтон пытался добиться поддержки ООН, но, выяснив, что это трудно, просто отмахнулся от этой организации. Была проигнорирована и одна из идей доктрины Уайнбергера-Пауэлла: войну стоит начинать, если затронуты жизненно важные национальные интересы и гарантирована убедительная победа. Администрация Буша-младшего настаивала: для оккупации Ирака достаточно малых сил. Иракская кампания себя окупит, утверждали в Вашингтоне. Взяв Багдад, американцы решили уничтожить иракское государство, распустив армию и чиновников, что вызвало хаос и способствовало активизации повстанцев. Любую из этих ошибок можно было исправить, но в сумме они привели к дорогостоящему фиаско.

После терактов 11 сентября Вашингтон в спешке и страхе принял ряд решений, которые сказываются по сей день. Тогда казалось, что стране грозит смертельная опасность и требуется предпринять все возможное для защиты – от вторжения в Ирак и непомерных расходов на внутреннюю безопасность до применения пыток. Весь мир видел, как страна, столкнувшись с терроризмом, с которым другие государства живут годами, ведет себя как раненый лев, разрушая международные альянсы и нормы. В первые два года администрация Джорджа Буша-младшего вышла из множества международных соглашений. (Президенту Трампу, безусловно, уже удалось побить этот рекорд.) Действия Америки за границей при Буше подорвали моральный и политический авторитет США – даже такие давние союзники, как Канада и Франция, разошлись с Вашингтоном в понимании сути, моральности и стиля внешней политики.

 

Гол в свои ворота

Так что же подточило американскую гегемонию: появление новых конкурентов или имперское перенапряжение? Как и в случае со всеми сложными историческими явлениями, скорее всего, и то и другое. Подъем Китая стал одним из тектонических сдвигов, способных подорвать власть любого гегемона независимо от его дипломатического искусства. Возвращение России – более сложный феномен. Сегодня уже плохо помнится, что в начале 1990-х гг. российское руководство было полно решимости превратить страну в либеральную демократию, европейскую державу и союзника Запада. Эдуард Шеварднадзе, министр иностранных дел СССР, поддержал США в войне с Ираком в 1990–1991 годы. Еще большим либералом, интернационалистом и сторонником прав человека был Андрей Козырев – первый министр иностранных дел России после распада Советского Союза.

Кто потерял Россию – тема для другой статьи. Но стоит отметить, что, хотя Вашингтон дал Москве определенный статус и уважение, – например, расширив G7 до G8, – он никогда не принимал всерьез опасения России по поводу собственной безопасности. Он быстро и напористо расширял НАТО. Этот процесс, безусловно, был необходим для таких стран, как Польша, исторически ощущающих угрозу со стороны России, но он шел бездумно, без учета озабоченностей Москвы и сегодня распространился уже на Македонию. Сейчас агрессивное поведение Владимира Путина, кажется, оправдывает любые действия против его страны. Но стоит задаться вопросом, какие силы содействовали укреплению позиций Путина и его внешней политики? Конечно, в основном это внутренние факторы, но и действия США сыграли роль в разжигании реваншизма в России.

Самая большая ошибка, допущенная Соединенными Штатами в период однополярности в отношениях с Россией и вообще, – это пренебрежение. После распада СССР американцы хотели вернуться домой и так и сделали. В годы холодной войны США интересовались событиями в Центральной Америке, Юго-Восточной Азии, Тайваньском проливе и даже в Анголе и Намибии. К середине 1990-х гг. интерес утратился. Репортажи иностранных бюро NBC сократились с 1013 минут в 1988-м до 327 в 1996-м. (Сегодня три крупнейшие сети суммарно посвящают такое же количество времени сюжетам из иностранных корпунктов, как одна NBC в 1988 г.) Во времена Буша-младшего ни Белый дом, ни Конгресс не предпринимали усилий для трансформации России, не хотели разрабатывать новую версию «Плана Маршалла» или глубоко вникать в ситуацию в стране. Даже во время экономических кризисов 1990-х гг. администрации Клинтона приходилось импровизировать, зная, что Конгресс не одобрит оказание помощи Мексике, Таиланду или Индонезии. Американские политики предлагали свои рекомендации, но в основном участие Вашингтона сводилось к роли доброжелателя на расстоянии, а не заинтересованной супердержавы.

После Первой мировой войны Соединенные Штаты захотели изменить мир. Реальная возможность это сделать появилась в 1990-е гг. Страны начали следовать по американскому пути. Вой­на в Персидском заливе ознаменовала новую веху мирового порядка – наказание ради поддержания норм, ограниченный масштаб, одобрение ведущих держав и легитимация международным правом. Но параллельно с позитивными преобразованиями Соединенные Штаты потеряли интерес к мировым делам. В 1990-е гг. американские политики еще хотели изменить планету, но без затрат. У них не было необходимого политического капитала или ресурсов. Именно поэтому Вашингтон всегда давал другим странам один и тот же совет: шоковая терапия в экономике и мгновенный переход к демократии. Что-то более медленное и сложное – то есть напоминающее путь самого Запада к либерализации экономики и демократизации политики – было неприемлемо. До 11 сентября, столкнувшись с вызовами, американцы предпочитали атаковать на расстоянии – например, используя экономические санкции и точечные авиаудары. Политолог Элиот Коэн называл это характерными чертами современных ухаживаний: «удовлетворение без обязательств».

Конечно, нежелание США нести затраты и брать на себя ответственность не меняли риторику политиков. Поэтому в статье в The New York Times Magazine в 1998 г. я отмечал, что американская внешняя политика определяется «риторикой трансформации и реальностью приспособления». В результате возникала «пустая гегемония». Эта пустота только нарастала.

 

Завершающий удар

Администрация Дональда Трампа продолжила выхолащивать американскую внешнюю политику. По своим инстинктам Трамп похож на президента Эндрю Джексона. Его также не интересуют мировые дела, он убежден, что другие страны живут за счет США. Он националист, протекционист и популист, для которого Америка «прежде всего».

Но на самом деле Трамп покидает поле. При нём США вышли из Транстихоокеанского партнерства и тесного взаимодействия со странами Азии в целом. Он готов отмежеваться от 70-летнего союза с Европой. Отношения с Латинской Америкой видятся лишь через призму сдерживания иммигрантов и получения голосов во Флориде. США даже удалось дистанцироваться от Канады (не великое достижение).

Ближневосточная политика делегирована Израилю и Саудовской Аравии. За редким импульсивным исключением – обусловленным нарциссическим желанием получить Нобелевскую премию за достижение мира с Северной Кореей – отличительной чертой внешней политики Трампа является ее отсутствие.

Когда Великобритания была супердержавой своего времени, ее гегемонию подорвали мощные структурные силы – подъем Германии, США и Советского Союза. Но она потеряла контроль над своей империей и из-за собственного перенапряжения и высокомерия. В 1900 г., когда четверть мирового населения находилась под контролем Британии, ее основные колонии просили лишь ограниченной автономии – «статуса доминиона», или «самоуправления» в терминах того времени. Если бы метрополия быстро предоставила такие права всем колониям, возможно, она продлила бы жизнь империи на пару десятилетий. Но Лондон этого не сделал, настаивая на собственных эгоистичных целях и пренебрегая интересами империи в целом.

Можно провести аналогию с Соединенными Штатами. Действуй Вашингтон более последовательно ради широких интересов и идей, он продлил бы свое влияние на десятилетия (хотя и в иной форме). Правило сохранения либеральной гегемонии кажется простым: больше либерализма и меньше гегемонии. Но Вашингтон слишком часто и очевидно преследовал собственные узкие интересы, отталкивая союзников и приобретая врагов. В отличие от Великобритании в конце ее доминирования Соединенным Штатам не угрожает ни банкротство, ни имперское перенапряжение. Они остаются самой мощной страной на планете, будут и дальше обладать огромным влиянием – большим, чем любое другое государство. Но США уже не будут способны определять международную систему и доминировать в ней, как это было на протяжении почти 30 лет.

Значит, остаются американские идеи. США были уникальным гегемоном, расширившим влияние настолько, чтобы создать новый мировой порядок, о котором мечтал Вудро Вильсон и который тщательно продумывал Франклин Рузвельт. Этот мир, иногда называемый «либеральным международным порядком», был наполовину возведен после 1945 года. Вскоре из него выпал Советский Союз, сформировавший собственную сферу влияния. Но свободный мир выдержал холодную войну – после 1991 г. он расширился, объединив большинство стран. Идеи, лежащие в основе такого миропорядка, обеспечивали стабильность и процветание на протяжении последних 75 лет. Вопрос в том, выдержит ли международная система упадок американской власти, которая ее спонсировала, включая правила, нормы и ценности. Или Америка станет свидетелем упадка империи своих идей?

Содержание номера