Недавние события в Казахстане – протесты в ряде городов в связи с планами приватизации земли и участием в этом китайских инвесторов – повысили интерес к стране, поставив вопросы в рамки весьма обширного контекста. Что происходит между Астаной и Пекином? Как это соотноситься с евразийским интеграционным проектом и – шире – с концепцией «многовекторности», которая все постсоветские годы была парадигмой казахстанской внешней политики (во всяком случае, на уровне деклараций)? Были ли попытки выступлений в казахстанских городах проявлением активности маргинальных общественных групп либо это симптом серьезного тренда? Как, вообще, эволюционируют взгляды граждан, экспертов и власти в Казахстане?
Как бы было ни заманчиво объяснить события в Казахстане «рукой заокеанского империализма», интересы России требуют системного отношения к таким вопросам. Комплексного же ответа на них сегодня нет – ни в Москве (традиционный дефицит внимания к внутренним процессам в Казахстане), ни в Астане (ведущие казахстанские эксперты отмечают отсутствие заказов на серьезные исследования). В силу этих причин объективно доступен только некий срез отдельных экспертных оценок и наблюдений, зачастую мало известных российской публике. Вообще, в российском экспертном сообществе и истеблишменте принято недооценивать внутренний конфликтный потенциал, накопившийся в Казахстане за постсоветские годы. А это, на наш взгляд, может привести к серьезным проблемам.
В течение последнего года в Казахстане много говорили о сотрудничестве с КНР через участие в мега-проекте Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП), развитие инфраструктурных проектов и даже совместных производств. По казахстанской традиции, как и некогда вокруг будущей нефти Кашагана, некоторые наблюдатели уже начали подсчитывать перспективную прибыль от транзитных грузопотоков, «переключенных» с океанского маршрута на линии Нового Шелкового Пути. Официальный визит президента Назарбаева в Китай в 2015 г. освещался с большей, нежели обычно, информационной помпой…
Как это увязано с интеграционными процессами в рамках ЕАЭС? Они не ушли из информационного пространства, особенно из его официозной части, но явно потускнели. По выражению одного наблюдателя, евразийский проект стал звучать в Казахстане как обязательная ежедневная молитва, а тема сотрудничества с КНР – как горячее обращение к вдруг возникшему новому небесному патрону. В геополитическом контексте последнего времени иначе быть и не могло.
«Работа по сближению рынков услуг, товаров, рабочей силы и инвестиций ни шатко ни валко, но в ЕАЭС идет. Другой вопрос, что Россия поссорилась со всем миром, и ее партнеры по интеграции оказались заложниками этой ситуации. Самое обидное, что она этого не признает и считает, что в силу экономических и политических договоренностей со странами Евразийского союза мы априори должны следовать в ее курсе. Соответственно, возникает противоречие между национальными интересами России и Казахстана», – говорит один из наиболее авторитетных казахстанских экономистов Магбат Спанов. Казахстан, по его словам, ищет для себя новые ресурсные возможности. Рынки заимствований на Западе для страны оказались закрыты; во-первых, по причине дороговизны, во вторых – из-за санкционных дел.
«Первые уровни санкций имели опосредованное отношение к Казахстану, но когда Россия развернула полноценную санкционную войну, мы фактически оказались в ее эпицентре: наш транзит идет через Россию, а она его перекрывает, используя тарифные и нетарифные методы, под всяким предлогом (не зря же актуализировался объездной маршрут через Каспий, хотя это довольно дорогое удовольствие). Россия приняла эти решения даже не посоветовавшись с нами, и заставляет Казахстан поддерживать его. Но какой нам в этом интерес? Мы же не ссорились со всем миром, в отличие от России. А это сказывается на нас – доставка польских, или западноевропейских товаров через Россию становится фактически невозможной… Получилось так, что ради своих неоимперских амбиций и геополитических целей она пожертвовала экономикой», – считает г-н Спанов.
Столь обширные цитаты из интервью здесь приводятся по следующей причине: г-н Спанов традиционно выступал как один из самых убежденных сторонников экономической интеграции с Россией, вступая в полемику с казахскими националистами. Так, в одном из выступлений в 2015 г. он отмечал, что альтернативы сотрудничеству с Россией не существует, «есть, конечно, один вариант – с Китаем», но он для Казахстана хуже. И сегодня г-н Спанов отмечает большую роль России во внешнеторговом обороте Казахстана, которая в ближайшие 5–10 лет вряд ли уменьшится. Но при этом подчеркивает: Казахстан ищет дополнительные пути, резервы и инвестиции, и находит их в китайской экономике.
Эволюционируют не только взгляды конкретных экспертов. Если ретроспективно сравнивать восприятие Китая в казахстанском (особенно – в казахском) обществе, ряд наблюдателей говорят о серьезных изменениях: все дальше былые, исторические фобии, все больше позитивного восприятия. Казалось бы, на фоне недавних событий во многих казахстанских городах такая оценка не логична. Однако китаевед Руслан Изимов отмечает, что отношение к Китаю и всему китайскому в Казахстане действительно меняется. Причем изменения носят стремительный характер.
«В настоящее время мы заканчиваем коллективную работу, в которой пытаемся измерить уровень китайской “мягкой силы” в Казахстане. Исследование дает основание полагать, что все более позитивному восприятию Китая в Казахстане содействует “мягкая сила” Поднебесной. Это комплексная стратегия, целенаправленно формирующая в общественной среде позитивный образ Китая как надежного экономического партнера, не имеющего никаких политических претензий, требований по теме демократических принципов и так далее. Сейчас можно определенно сказать одно – несмотря на имеющиеся фобии и страхи в отношении Китая у населения Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана, за последние 20 с лишним лет образ соседней Поднебесной в глазах простых жителей Центральной Азии постепенно меняется в положительную сторону. Сегодня Китай положительно рассматривается не только политиками, элитами, но и гражданами. В результате именно относительно благоприятное отношение и населения, и представителей властных структур стран региона к Китаю способствовало резкому расширению китайского влияния здесь. Именно элементы мягкой силы Пекина в последние годы стали приносить ощутимые плоды и как результат – ментально «чужой» Китай пользуется все более благосклонным отношением центральноазиатских народов. Совершенно ясно, что проводимая сегодня Китаем политика мягкого влияния на соседние страны будет иметь долгосрочные последствия. А какими будут эти последствия – однозначно судить пока очень сложно», – отмечает эксперт.
Конечно, события в казахстанских городах показывают, что процесс отнюдь не завершен, но наличие тенденции, о которой говорит г-н Изимов, бесспорно. Учитывая это, а также экономический кризис, конфликт России с Западом и экономические проблемы самого Казахстана, не удивляет, что страна в поисках ресурсов все активнее интересуется возможностями КНР. Что же касается упомянутых выступлений, то пока остается открытым вопрос: сколько в базовых мотивах этих акций было собственно китаефобии, а сколько — использования ее для мобилизации сторонников в рамках предстоящего подъема внутриполитической политической борьбы. Некоторые эксперты в частных беседах высказывают почти единодушное мнение: китайский фактор и земля были просто удачно использованы; главное – общее социально-экономическое напряжение и усталость всех общественных страт от существующего режима.
Но если с мотивами, побудившими Астану обращаться к Пекину в поисках ресурсов, в целом все понятно, то насчет результатов все сложнее. Даже у ведущих экспертов нет полного представления в каком состоянии сегодня казахстанско-китайское экономическое сотрудничество. Известный китаевед Константин Сыроежкин отмечает: «Нет ясности в части китайских инвестиций и долговых обязательств: в статистике они должны отображаться в разных статьях, но я не очень понимаю, как их разделить. Прямые иностранные инвестиции в РК из КНР, невелики, где-то около 2 млрд. долларов. Все остальное – кредиты. Если смотреть наш внешний долг Китаю, учитываемый Нацбанком РК, это около 20 миллиардов. Куда отнести все остальное, что было озвучено? Может быть, это намерения? Но китайский посол в одном из своих выступлений назвал цифру инвестиций за прошлый год 50 млрд. долларов… По моим оценкам, суммарные обязательства Казахстана перед Китаем сегодня составляют примерно 76 млрд долларов, возможно, и больше. По этому показателю мы обогнали все постсоветские страны, исключая Таджикистан, если исходить из валового показателя долга к ВВП».
Эксперт отмечает информационную закрытость казахстанско-китайского взаимодействия в финансовой сфере, как и в других экономических аспектах. Условия получения кредитов неизвестны, контракты не публикуются. И еще три месяца назад г-н Сыроежкин отмечал большую конфликтогенность этого, особенно сейчас, когда ожидаются массовые проекты с китайским участием.
Вероятно, подобная ситуация может показаться странной во внешнеполитической практике некоторых государств. Но не в Казахстане. Ретроспективный взгляд даст немало параллелей, например, с эпохой 1990-х гг., когда заключались контракты с крупнейшими западными нефтедобывающими компаниями, обеспечившие им доминирование на десятилетия вперед в ведущей отрасли экономики Казахстана. Но, увы, не давшие стране славы «второй Саудовской Аравии», о чем много говорилось тогда. Можно найти общее и со второй половиной 2000-х гг., когда вдруг, после очередной неудачи с запуском месторождения Кашаган, Астана форсированно двинулась в евразийский интеграционный проект. Было в новейшей казахстанской истории и нечто подобное и в отношении партнеров из исламского мира, из юго-восточной Азии…
Крупные «повороты» внешнеэкономических ориентиров происходят тогда, когда предыдущее партнерство разочаровывает, по той или иной причине. Хотя базовой причиной могут быть и изначально неадекватные ожидания от него. Очевидно, в обозримом будущем наблюдателям представляется возможность оценить: сработает или нет эта закономерность в отношении нового казахстанского тренда.
