Можно не сомневаться, что первый государственный визит Дмитрия Медведева в Париж пройдет с блеском. Французы знают толк в церемониях, приличествующих великим державам того масштаба, каковыми себя видят и Франция, и Россия. Но помимо помпезных форм эта поездка любопытна и возможным содержанием.
После того как многострадальный Лиссабонский договор, наконец, вступил в силу в конце прошлого года, стало понятно, что крупные страны, прежде всего Германия и Франция, прочно удерживают в руках большой европейский штурвал. О ключевых постах в органах Евросоюза Париж и Берлин договорились почти на двоих. Должность главы внешнеполитической службы ЕС, которую выторговала себе Великобритания, не относится к числу наиболее влиятельных, к тому же занявшая ее баронесса Эштон уже подвергается резкой критике со стороны континентальных политиков.
Франко-германский тандем всегда был мотором европейской интеграции. Но работает он сегодня не на развитие проекта (расширение, углубление), а на сохранение внутреннего баланса и укрепление собственных национальных позиций. Глубокий экономический кризис в ряде важных стран сообщества (Греция, Испания, Португалия) сочетается с неопределенностью в политической сфере — Лиссабонский договор так и не превратил единую Европу в целостный международный субъект.
И Берлину, и Парижу европейское сообщество традиционно служило способом реализации внешних амбиций. У немцев другого выбора просто не было, после войны им разрешили только один вид экспансии — экономическую. Интеграция содействовала росту Западной Германии и расширяла рынки. Во Франции речь шла об адаптации к утрате колониальных владений и вместе с ними глобальной роли. Во второй половине 1950-х гг. стало ясно, что Париж больше не способен в одиночку влиять на ход событий в мире, и европейский проект представлялся возможностью обрести лидерство иными образом.
Цели остаются неизменными, но обстоятельства иные. Мировая конкуренция и без того обостряется, а ведущим странам ЕС, прежде всего Германии, приходится брать на себя миссию спасения утопающих (причем в основном по собственной вине) партнеров. Надежды же Парижа на то, что Евросоюз удастся использовать как инструмент проведения французской внешней политики, не оправдываются — внутри объединения так много разных интересов, что даже «гранды» не могут позволить себе свободу рук. При этом понятно, что в деградации Европейского союза никто не заинтересован, ведь по отдельности ни одно из европейских государств не имеет шансов на ведущую роль на мировой арене.
Вот и получается, что Париж и Берлин, с одной стороны, прилагают немалые усилия для поддержания на ходу громоздкой конструкции европейского единства, а с другой — ищут вне ЕС возможности для себя.
Россия в этом контексте — трудная дилемма. Для Франции и Германии в отдельности Москва — важный партнер, обладающий политическими и экономическими возможностями, которые весьма интересуют и Париж, и Берлин. Но с точки зрения европейского единства трудно найти тему более коварную. Любой заметный сдвиг Германии или Франции в российском направлении вызывает противодействие других государств, прежде всего соседей Российской Федерации. Обычно в предательстве идеалов солидарности обвиняли немцев, которые склонны строить отношения напрямую с «Газпромом». Сейчас под огонь критики попали французы за намерение продать российским военным вертолетоносец «Мистраль».
История с кораблем характерна для царящей концептуальной неразберихи. НАТО на всех уровнях повторяет, что Россия — не угроза, а партнер, а если Москва думает иначе, это паранойя. Но идея продажи «партнеру» военной техники вызывает возмущение, причем не только в пуганых посткоммунистических странах, но и в Вашингтоне. То есть в области стратегического мышления ничего не изменилось. Зато все изменилось в области маркетинга, и для французского правительства завоевание клиента — это крупный заказ кораблестроителями в условиях кризиса. В самой Франции возможная сделка вызывает бурные споры, да и в России много противников такого приобретения, но факт обсуждения показывает, как изменилась иерархия приоритетов. Во всяком случае, экономическая необходимость явно обгоняет трансформацию политического мышления.
Визит Медведева вряд ли принесет прорывы, хотя можно ожидать заявлений о близости позиций по Ирану (Москва дрейфует в западную сторону), безвизовому режиму (это опять модно) и архитектуре европейской безопасности (без конкретизации).
«Партнерство для модернизации», заявленное недавно Еврокомиссией, скорее всего, постигнет та же судьба, что более ранние российско-европейские проекты такого рода (энергодиалог, общие пространства и пр.) — разговоры ни о чем. А вот на двустороннем уровне шансы выше, причем Франция в этом смысле — перспективный собеседник. В Париже, как и в Москве, любят рассуждения о роли государства в экономике, причем не только среди левых, но и среди правых. Поскольку российские власти видят проводником модернизации именно государство, они предпочитают и в вопросе привлечения инвестиций опираться на межгосударственные контакты. И во Франции Москва найдет больше понимания, чем в странах, в большей степени ориентированных на рыночные механизмы.
Париж к тому же хочет «подтянуть» именно коммерческую составляющую отношений с Россией, чтобы не отставать от Германии. Ведь если во французском случае первичными всегда были политические резоны укрепления связей с Москвой, то в германском роль локомотива играют интересы крупного бизнеса.
Отношения России с Францией (и Европой в целом) будут в ближайшие годы определяться не столько европейскими, сколько общемировыми факторами. Европа утрачивает центральное место в глобальной повестке дня, это непривычно ни для России, ни для государств Европейского союза. В связи с этим надо быть готовым к нестандартным сценариям. Возможно — неожиданного сближения поверх прежних политико-идеологических барьеров. А может быть, и резких попыток обособления в попытках зафиксировать зоны экономического влияния.
| «Газета»
