Великобритания никогда не относилась к числу государств, находящихся в первых рядах европейской интеграции. Благодаря наследию крупнейшей мировой империи, психологии островной исключительности и собственному пониманию сущности атлантических отношений Лондон всегда стоял особняком среди столиц Старого Света. Тем не менее, начиная с 1970-х гг., то есть после вступления страны в Европейское экономическое сообщество, британская политика медленно дрейфовала в направлении континента. Великобритания постепенно вовлекалась в интеграционный процесс, стараясь сохранять самобытность, но адаптируясь к новым реалиям объединенной Европы.
Возвращение к власти после длительного перерыва Консервативной партии, которой, правда, приходится делить контроль над правительством с либеральными демократами, знаменовало не только кардинальную перемену внутриполитического ландшафта, но и переломный момент во внешней политике. Судя по всему, консервативные идеологи пришли к окончательному выводу о том, что полагаться на Европейский союз для защиты британских национальных интересов на международной арене не имеет смысла, нужно наращивать самостоятельные возможности. В новых европейских условиях подход Лондона может стать образцом и для других крупных государств ЕС, даже тех, кого считают локомотивами и проводниками углубленной интеграции.
Внешнеполитическая вседозволенность
Большую часть первой декады XXI века Европейский союз провел в мучительных попытках укрепить свое влияние в мире. Последовательно наращивая интеграционные связи в социально-экономической сфере, Брюссель искал возможности для создания на их основе единой политической и оборонной конструкции. Архитекторы европейского проекта понимали, что без консолидации членов Евросоюза в этих сегментах их детище останется безликим «колоссом на экономических ногах», не способным отстаивать коллективные интересы во внешней среде. Всеобъемлющая политическая федерализация рассматривалась как залог становления ЕС в качестве глобального центра силы. Однако долгожданный Лиссабонский договор, вступивший в действие в декабре 2009 г., не превратил Европейский союз в единого игрока, сопоставимого по оборонным и политическим возможностям с ведущими мировыми державами.
Причин много. Это и устойчивое сопротивление элит некоторых государств, скептически настроенных по отношению к глубокому объединительному проекту. И волеизъявление граждан, проваливших наиболее смелую консолидационную инициативу в виде Конституции Евросоюза. И изначальное несовершенство компромиссных предложений, которые легли в основу лиссабонского документа. И непоследовательность лидеров интеграции (Франции и Германии), которые так до конца и не определились, что им важнее – делегировать свое влияние сильному наднациональному центру и пытаться реализовывать национальные интересы через него либо сохранять индивидуальный вес.
Как бы то ни было, хроническая неспособность Европейского союза прийти к политической консолидации открыла входящим в него странам окно возможностей для подчеркнуто обособленной активности на мировой арене. Произошло своего рода «высвобождение» государств-членов из рамок единой Европы, когда несостоятельность очередного витка наднационального строительства дала карт-бланш для индивидуализации внешней политики вовлеченных в этот процесс субъектов. Все основные функции по обеспечению интересов отдельных государств ЕС продолжают оставаться в их персональной компетенции. И роль, которую данные игроки будут играть в международных процессах, зависит, по сути, только от воли и амбиций их политического руководства, ну и, конечно, от того, насколько эти амбиции обеспечены ресурсным потенциалом. Иными словами, внешняя политика, «свободная от Европейского союза», стала доступной для тех стран объединения, которые желают и способны ее проводить. Поведение Великобритании представляет собой сегодня один из наглядных примеров того, как видный член Евросоюза может вести себя на международной арене в условиях европейской внешнеполитической вседозволенности.
Соединенное Королевство относится к числу европейских держав первого ряда, располагает мощными вооруженными силами, опытным дипломатическим корпусом и солидным финансово-экономическим потенциалом. Великобритания традиционно проводила политику «выше среднего» европейского уровня, теперь же она во многом служит моделью для стран сопоставимого с ней субъектного ранга. Неполноценность европейской федерализации не оставляет таким игрокам как Франция, Германия и Италия иных альтернатив, кроме как следовать в «национализированном» русле, обозначенном британцами. И глядя на действия Лондона, можно получить относительно общее представление о том, как государства – лидеры Европейского союза поведут себя во внешней среде «по ту сторону» текущей версии интеграции.
Внешнеполитическая эмпирика Соединенного Королевства – образец относительно эффективного поведения бывшей империи на международной арене. В нем заключена формула деятельной политики государства «после сверхдержавности». Несмотря на утрату большей части прежних военно-политических ресурсов, Британия сохранила собственный голос при определении глобальной повестки дня. Входя в состав Совета Безопасности ООН, финансовой «семерки», «Группы восьми», «Группы двадцати» и НАТО, она старается принимать активное участие в разработке и принятии решений по наиболее резонансным проблемам, стоящим перед мировым сообществом. В их числе борьба с международным терроризмом, иранская ядерная программа и ближневосточное мирное урегулирование.
Кроме того, британский индивидуализм дает ответ на вопрос о том, как государство регионального масштаба может проводить диверсифицированный внешнеполитический курс. Великобритания осуществляет «активную и вовлеченную внешнюю политику», заметно выходящую за рамки практики международного субъекта средней руки. Лондон воплощает принципы «глобального в региональном» и «неевропейского в европейском». Тесные связи с бывшими колониальными владениями, большая часть которых входит в Содружество, позволяют члену Евросоюза уверенно чувствовать себя в Африке, Океании и Вест-Индии. А наследие имперской активности обеспечивает влияние в зоне Персидского залива, на Ближнем Востоке, в Восточной и Юго-Восточной Азии.
Крупные европейские державы, большинство которых также обладает (хотя и в разной степени) имперским прошлым, вполне могут внимательнее присмотреться к варианту внешнеполитической самореализации Великобритании. Справедливости ради нужно заметить, что использовать британский опыт для моделирования политики остальных следует с оговорками. «Высвобожденная» внешняя политика Соединенного Королевства одной своей частью соотносится с поведением государств ЕС, но другой остается во власти самобытной политической парадигмы, заметно отличающейся от континентальных лекал.
С момента присоединения к ЕЭС в 1973 г. Великобритания старалась сохранять дистанцию по отношению к европейским делам. Приняв интеграционные правила игры, Лондон следует им на особых условиях, которых нет больше ни у одного члена союза. Среди индивидуальных привилегий – «британский чек» (обратная выплата Великобритании части ее взноса в бюджет Евросоюза), национальная валюта, особое мнение по вопросам общеевропейской налоговой и сельскохозяйственной политики, тесные торгово-экономические и военно-политические связи с Северной Америкой.
Еще в период ратификации Лиссабонского договора и последовавшего за этим утверждения нового руководства ЕС стало понятно, что у лейбористского кабинета Гордона Брауна нет иллюзий относительно выстраивавшейся «лиссабонской вертикали». В разгар общемирового финансового кризиса Лондон действовал в силу своих возможностей. Курс правительства не был безупречным, однако исходил из интересов Соединенного Королевства, а не запросов Евросоюза. Не случайно тогдашний министр иностранных дел Дэвид Милибэнд отказался претендовать на должность главы европейского внешнеполитического ведомства, уступив место коллеге по партии баронессе Кэтрин Эштон. Призрачные перспективы борьбы за премьерское кресло и пост лидера лейбористов оказались для него более заманчивыми, чем весьма вероятное получение статуса главного дипломата в Брюсселе.
Смена правящей элиты завершила формирование курса на самостоятельную игру. Консервативная партия, пришедшая к власти в мае 2010 г. в коалиции с либеральными демократами, поставила идею «избавления от Европейского союза» в центр своей внешнеполитической платформы. Улавливая бессодержательность очередной организационной реформы ЕС, партийное руководство во главе с Дэвидом Кэмероном сделало вывод о том, что для реализации сколько-нибудь внятной внешней политики Лондон может опираться только на собственные силы.
Британский политический истеблишмент всегда отличался большим евроскептицизмом, чем правящие круги других западноевропейских государств. На рубеже 1990-х – 2000-х гг. слабую попытку преодолеть отстраненность от Европы предпринял лейбористский кабинет Тони Блэра, наверное, самое проевропейское из всех правительств в истории страны. Однако она не вызвала отклика у большинства британцев, к тому же усилия Брюсселя в деле выстраивания эффективной внешней и оборонной политики Евросоюза и тогда не выглядели достаточно убедительными.
Что касается тори, то если в 1980-е и первой половине 1990-х гг. в их рядах евроскептики еще не имели очевидного перевеса над евроэнтузиастами, то с 1995 г. началось последовательное возвышение противников единой Европы. В результате к моменту возвращения на Даунинг-стрит в партии сложился едва ли не абсолютный консенсус по европейскому вопросу.
Честолюбие тори
«Свободный» от Европейского союза внешнеполитический курс стал результатом осознанного выбора тори и либеральных демократов. Уже в тот момент, когда в ночь с 11 на 12 мая команда Кэмерона и Ника Клегга скоропалительно занимала апартаменты на Даунинг-стрит, она исходила из того, что ее внешняя политика будет нарочито независимой от единой Европы.
В основу международного курса правительства легли программные разработки консерваторов, занявших все ключевые позиции в Форин-офис (из пяти заместителей министра иностранных дел только один представляет либералов). Времени для выработки стратегии перед приходом во власть у них было достаточно. «Теневая» внешнеполитическая команда тори во главе с будущим главой МИДа Уильямом Хейгом приступила к работе в конце 2005 года. А к 2009 г. оппозиция Ее Величества располагала целостным видением приоритетных политико-дипломатических задач, которые намеревалась решить после победы над лейбористами. Тогда же на свет появился и идейный концепт консервативной платформы – понятие «исконно британская внешняя политика».
Относительная ясность консервативных представлений о текущем состоянии международной среды и места в ней Великобритании объясняет и быстрое представление основных обзоров перспективной деятельности правительства в области внешней политики и политики безопасности. Спустя всего пять месяцев после начала работы кабинет имел в своем распоряжении все необходимые доктринальные документы – прежде всего Стратегию национальной безопасности и Стратегический обзор обороны и без-опасности. (Для сравнения: лейбористское правительство Тони Блэра потратило на подготовку своей первой оборонной доктрины 14 месяцев.) Хотя внешнеполитическая и оборонная программы несут на себе явный отпечаток американского влияния, сам факт их наличия говорит о том, что кабинет Кэмерона и Клегга уже на старте понимает, куда он идет и чего хочет достичь.
Уверенная внешняя политика без оглядки на объединенную Европу необходима Уайтхоллу для того, чтобы сохранить реальное участие Великобритании в мировых процессах. Поддержание максимально возможной вовлеченности в глобальную политику рассматривается как одно из немногих действенных средств сохранения субъектного потенциала. Только курс на расширение «глобального охвата и влияния» способен предотвратить утрату Великобританией места в десятке ведущих экономик мира и обеспечить ей относительно паритетный диалог с такими растущими центрами силы, как Бразилия, Индия и Китай.
За отстаиванием британской субъектности скрывается весьма честолюбивый подход. Часть руководства тори во главе с Хейгом имеет серьезные международные амбиции, заявляя о «фундаментальной переоценке британского места в мире». Как отмечает Хейг, «мы отвергаем “стратегическое сокращение” роли Великобритании в мировых делах», то есть превращение ее во второразрядную державу. Такой сценарий означает для них не только неминуемое ослабление политико-экономического веса, но и «потерю лица», с чем особенно тяжело смириться партии, которая гордится наследием Британской империи, безраздельно властвовавшей в международных отношениях на протяжении большей части XIX века.
Другое дело, что в современных условиях консервативная тяга к сохранению «имперского духа» позиционируется не как продукт персональных предпочтений власти, а как не имеющая альтернатив экзистенциальная догма. С точки зрения Хейга, исключительно реактивное поведение в ответ на внешние вызовы рано или поздно приведет Великобританию к упадку. Страна просто не сможет приспособиться к трансформации международной системы и будет задавлена порождаемыми ею проблемами. На этом фоне примечательно демонстративное отмежевание главы Форин-офис от максимы Роберта Сесила, маркиза Солсбери, согласно которой английская политика есть «ленивое плавание вниз по течению с редким высовыванием дипломатического крюка во избежание столкновений». То, что в конце XIX века воспринималось как удобное обоснование избирательного участия в международных процессах, в начале XXI столетия превратилось в синоним добровольного подрыва национального внешнеполитического потенциала.
Ретуширование притязаний консерваторов отражает желание представить либеральным демократам и лейбористам неопровержимое обоснование собственной стратегии. Не секрет, что две другие ведущие политические силы придерживаются куда более скромного видения международной роли Лондона. Например, либеральные демократы в ходе предвыборной кампании-2010 ставили знак равенства между «британской глобальной политикой» и «глобальной политикой ЕС». Поэтому для того, чтобы сохранить принципиальный выбор в пользу «глобального охвата и влияния», тори понадобилось скорректировать изначальные установки в сторону большей гибкости. Так, правительство Кэмерона куда сдержаннее в публичных оценках Евросоюза, чем можно было ожидать по консервативной риторике времен оппозиции.
Поддерживать глобальный статус тори намерены за счет активной деятельности в международных институтах и наращивания связей с отдельными государствами, включая новые центры силы. При этом особые надежды Хейг и его соратники возлагают на возвращение к принципу «ударить сильнее своих возможностей». Он был сформулирован в 1993 г. тогдашним министром иностранных дел Дугласом Хёрдом как обоснование способности компенсировать ограниченность экономического потенциала военно-политическими инструментами. В реалиях 2010 г. этот подход приобрел сугубо политическое звучание. На фоне колоссальных финансовых проблем, повлекших за собой сокращение оборонных расходов, только искусство дипломатии способно обеспечить Лондону предметную, а не декларативную международную вовлеченность.
Овладение «европейской крепостью»
Хотя внешняя политика консерваторов и либеральных демократов представляет собой образец поведения, при котором страна сохраняет дистанцию от Европейского союза, откровенного пренебрежения Европой в ней нет. Игра без оглядки на ЕС не стала для Великобритании синонимом полного отказа от участия в континентальных делах. Страны Евросоюза входят в число наиболее приоритетных контрагентов. Поддержание рабочих контактов с ними считается едва ли не главной задачей МИДа, Минобороны и Минфина. Место Европы в системе международных координат Уайтхолла подчеркивает и тот факт, что первыми столицами, которые Кэмерон посетил сразу после вступления в должность, стали Париж и Берлин.
Разрыв связей с одним из ключевых центров притяжения внешней политики Великобритании, безусловно, невозможен, поскольку новым хозяевам Даунинг-стрит, как и вообще британским элитам, присущи расчетливость и прагматизм. Идея интеграции остается на общеевропейской повестке дня, и нельзя исключать, что рано или поздно Европейский союз все-таки обретет очертания полноценного наднационального субъекта. Понимание потенциально возможного усиления Брюсселя заставляет Лондон держать Европу «рядом». Тем более что консерваторы стараются отделять территориальное от институционального и двустороннее от многостороннего. Их основные усилия направлены на развитие взаимодействия не столько с самим Евросоюзом или остальными при его поддержке, сколько с отдельными участниками объединения, что в полной мере соответствует тенденции «высвобождения» из-под влияния единой Европы.
Однако детальный анализ мотивов консервативного истеблишмента позволяет говорить и о куда более претенциозном подходе. Цель европейского курса команды Кэмерона сводится к тому, чтобы «завладеть крепостью изнутри» и использовать ее в сугубо национальных интересах. Тори осознают политическое бессилие ЕС. Однако факт субъектного присутствия Евросоюза в пределах европейского пространства никто не отменял. Союз остается основным политико-экономическим объединением стран Старого Света, в основе которого лежит единый рынок. Понимание подобного симбиоза силы и слабости привело к убеждению, что Европейский союз можно использовать в качестве институциональной ниши для наращивания своего веса «по ту сторону Английского канала». И Лондон решил поставить наднациональное на службу национальному. Этими намерениями продиктована идея Хейга об обретении «должного веса» в Евросоюзе. Она подразумевает активизацию контактов со средними и малыми странами объединения, участие в формировании общеевропейской экономической стратегии и расширение британского присутствия в аппарате Европейской комиссии.
Ставка на напористое распространение влияния в объединенной Европе продиктована изменением восприятия Европейского союза верхушкой тори. Из субъекта международной политики он превратился для нее в объект, применительно к которому «все дозволено». ЕС открыто рассматривается министром иностранных дел не как интеграционный альянс, а как региональная группировка. Внутри такого объединения, лишенного твердого единоначалия, возможно существование конкурирующих коалиций государств, ведущих борьбу не за общеевропейские идеалы и продолжение федерализации, а за укрепление собственного потенциала. В этой ситуации Великобритания рассчитывает возглавить одну из внутренних групп влияния, активно «прикрывая» ее английским бюрократическим кланом в Брюсселе.
Преодоление «пуделизации»
Если освобождение от обязательств перед ЕС наполнило европейскую политику Лондона качественно новым смыслом, то на британо-американские связи особого воздействия это не оказало. Воспользовавшись правом на «свободную игру», кабинет тори и либеральных демократов предпочел применительно к Соединенным Штатам следовать курсом, проложенным их лейбористскими предшественниками в 2007–2010 годах. Отношения команды Кэмерона с главным союзником за пределами Европы остаются довольно сдержанными, как и при правительстве Брауна.
Отстраненность от Вашингтона объясняется стремлением либерально-консервативной коалиции избежать утраты внешнеполитического суверенитета. В 1997–2007 гг. благодаря «личной унии» Блэра с американскими президентами Биллом Клинтоном и Джорджем Бушем контакты между державами пережили наивысший подъем со времен премьерства Маргарет Тэтчер. Однако «сердечное согласие» привело к фактической потере Лондоном статуса самостоятельного международного субъекта. Ради сохранения «особых» отношений с США он безропотно поддерживал все основные инициативы Белого дома вне зависимости от их проработанности и реакции на них мирового сообщества.
«Пуделизация» Великобритании, которая наметилась после окончательной утраты империи в 1960-е гг., достигла апогея в уходящем десятилетии. Попытку приостановить этот процесс предпринял Гордон Браун. При нем страна пошла на ограничение союзнических обязательств перед Соединенными Штатами. Кэмерон решил сохранить приверженность этой линии, соответствующую и историческому наследию тори. Именно Консервативная партия стояла у истоков скептического настроя к преференциальным связям с Соединенными Штатами. И первым ставку на преодоление «пуделизации» сделал Джеффри Хау – видный представитель консервативного кабинета Тэтчер.
Еще одним доводом в пользу корректировки Лондоном своих «наиболее важных двусторонних отношений» стало постепенное размывание феномена «особого» партнерства. Уже в 1990-е гг. Америка подчеркивала особый статус связей с такими странами как Канада, Австралия, Израиль, Ирландия, Мексика и Саудовская Аравия. В 2000-е гг. к ним добавились Индия, Пакистан и Польша. В отдельные периоды значимость этих субъектов для реализации американского внешнеполитического курса превышала традиционные контакты по линии Вашингтон–Лондон. Как отмечал Кристофер Мейер, британский посол в США в 1997–2003 гг., «у целого ряда государств есть куда более весомые возможности для оказания влияния на позицию Белого дома и сам курс американской внешней политики, чем у Соединенного Королевства». Сохранять роль наиболее привилегированного союзника единственной сверхдержавы Англии становилось не только все трудней, но и менее выгодно, чем прежде.
Сдержанный подход кабинета Кэмерона подразумевает, что на первый план выходят только те направления дружбы с Вашингтоном, которые в наибольшей степени отвечают британским интересам. Речь прежде всего идет об оборонном партнерстве, взаимодействии спецслужб, военно-техническом сотрудничестве и торгово-экономических контактах. Именно эти компоненты «особых» отношений критически важны для Лондона. Без них он не сможет сохранять членство в клубе ведущих держав.
Во всем остальном Соединенное Королевство оставляет за собой право на собственное мнение. Так, уже в первые месяцы работы либерально-консервативное правительство не согласилось с американским сценарием стабилизации экономической обстановки в Европе и оставило без ответа требования Белого дома провести расследование причастности компании BP к освобождению ливийского террориста Абделя аль-Миграхи. Ставка на жесткое сокращение бюджетного дефицита и расширение энергетического присутствия BP в Ливии оказались важнее, чем запросы американской администрации. Британские власти не поддержали и намерение Вашингтона оказать максимальное давление на BP в связи с разливом нефти в Мексиканском заливе. Примечательно, что, хотя компания является классической транснациональной корпорацией, в ходе кризиса американская пресса стала демонстративно расшифровывать ее название, делая упор на том, что B – это British.
Нарочито свободолюбивое поведение тори и либеральных демократов в диалоге с Вашингтоном основано на четком осознании важности Лондона для американской оборонной политики. Великобритания – один из немногих по-настоящему преданных союзников Соединенных Штатов. Из всех государств Европы только Соединенное Королевство готово принимать не символическое, а действенное участие в силовых акциях Белого дома. Сопоставимым союзническим статусом для США обладают Канада и Австралия, но по оборонному потенциалу они заметно уступают Великобритании. По этой причине Вашингтон не может в одночасье отказаться от «особых» отношений с Лондоном, тогда у него просто не останется крупных военно-политических партнеров.
Ясное представление о системе вашингтонских приоритетов открывает перед Уайтхоллом пространство как для перестройки британо-американских отношений в «твердом, но не раболепном» формате, предложенном Хейгом, так и для расширения списка «особых» контрагентов. Этим продиктовано создание в ноябре 2010 г. оборонного союза с Францией (отчасти из соображений экономии, но не только), а также попытки построить «новые особые» отношения с Индией, предпринимаемые с июля. Оба случая – не столько фронда перед Соединенными Штатами, сколько намеренная игра в условиях ограниченности влияния последних.
Подлинно британский стиль
В действиях консерваторов и наследников вигов вне зоны Евро-Атлантики наиболее рельефно отражается подлинно британский внешнеполитический стиль, каким его представляет команда Хейга. Стремясь преодолеть избыточное фокусирование на европейских вопросах, которое не имеет перспектив, и укрепить статус сильной державы, Лондон прибегает к старым политико-дипломатическим рецептам. Это возвращение к линии, сложившейся во второй половине XIX и начале XX столетия, когда страна проводила равно диверсифицированную политику по всему миру. За пределами Атлантического сообщества функциональной моделью для кабинета Кэмерона служит практика лорда Джона Расселла; Джорджа Левесон-Гауэррда, графа Гренвиля; Эдварда Стенли, графа Дерби; Роберта Сесила, маркиза Солсбери; сэра Эдварда Грея и др. Таким «исконным» способом Великобритания стремится не отстать от тенденции роста в системе международных отношений субъектных возможностей государств.
Мировой финансовый кризис показал, что наднациональные институты самостоятельно не справляются с глобальными вызовами. Вся их регулирующая деятельность – производная от национальной воли конкретных стран. Произошло своеобразное «огосударствление» глобальной политики, в результате которого на первые роли вернулся межгосударственный подход.
Консерваторы восприняли это явление как примат двустороннего над многосторонним. В их понимании реальная международная политика вершится в сети переплетающихся связей между суверенными государствами. И возможности для обеспечения глобального влияния будут зависеть от того, насколько прочными окажутся контакты Великобритании в сетевом сообществе самодостаточных стран.
Полагаться исключительно на матрицу перекрещивающихся двусторонних коммуникаций в Евро-Атлантическом регионе невозможно. Над ним довлеют наднациональные ограничители в лице НАТО и Евросоюза. Каким бы тесным ни было сотрудничество Великобритании с отдельными европейскими странами, оно так или иначе будет учитывать существование Брюсселя. В силу этого, не отказываясь от приоритетного внимания к развитию сети межгосударственных контактов в пределах трансатлантического пространства, Лондон старается полноценно реализовать эту идею на других направлениях, и прежде всего в Азии. Позиции наднациональных институтов здесь не так прочны, зато сосредоточено большинство растущих центров силы. А последние стараются не столько связывать себя многосторонними обязательствами (примером чему выступает БРИК, которая с 2008 г. так и не вышла за рамки диалогового формата), сколько ориентироваться на отдельных контрагентов.
Ведя самобытную внешнеполитическую игру вне Европы и Северной Америки, консерваторы и либеральные демократы ставят целью закрепить за Великобританией особую позицию на мировой арене. Развитие или возобновление обширных контактов с государствами Азии, Океании, Африки и Латинской Америки позволит, с их точки зрения, выступать в качестве главного посредника между Востоком и Западом, Севером и Югом, субъекта, воспринимаемого «своим» в тех регионах мира, где Соединенные Штаты и европейские страны часто рассматриваются как «чужие». Правообладание уникальной нишей в международных делах должно подтвердить претензии Лондона на «глобальную вовлеченность», одновременно обеспечивая «свободу рук» от единой Европы.
Отсюда превалирование в списке ведущих «неатлантических» партнеров Туманного Альбиона либо бывших колоний (Австралия, Индия, Пакистан и ЮАР), либо субъектов, в политической жизни которых королевство оставило глубокий след (например, государств Аравийского полуострова). Только с ними Лондон способен выстраивать эксклюзивные связи, прямо или косвенно поддерживающие его политико-экономический вес. Бывшие части Pax Britannica прислушиваются к мнению Соединенного Королевства с момента своего рождения. При соответствующем усердии Лондон еще может побуждать эти страны принимать британскую точку зрения как свою собственную.
Закрепление за Великобританией исключительной роли на мировой арене открывает подлинную возможность для воплощения идефикс британской политики «после сверхдержавности» – «ударить сверх своей силы». Кабинет Кэмерона рассчитывает замкнуть на себя основные каналы политического решения наиболее статусных проблем в пределах бывшего ареала Британской империи, действуя от лица мирового сообщества. Речь идет об урегулировании ситуации в Пакистане, Афганистане и Йемене. Претензии Лондона обоснованы тем, что он в силу длительного опыта мира и войны является ведущим знатоком перечисленных стран. Это позволяет Великобритании предлагать оригинальные решения, которые имеют шансы оказаться действеннее, чем предложения более влиятельных игроков, включая США. Например, в Афганистане британцы делают ставку на примирение Хамида Карзая с талибами, держа в уме вероятное возвращение «яростных мулл» в Кабул, а в Йемене отстаивают решение проблемы на основе политического компромисса между югом и севером страны.
Английские подсказки
В 2008 г. Сергей Лавров, характеризуя отношения России со странами Евро-Атлантического сообщества, отмечал, что Великобритания выделяется среди них ощутимым вкладом в развитие концептуальных основ отечественной внешней политики. По словам министра, начиная с XIX века, Лондон регулярно давал Санкт-Петербургу и Москве «полезные подсказки» – универсальные смысловые конструкции, обосновывающие принципы поведения государства на международной арене. Благодаря британской политико-дипломатической практике в обиход российской дипломатии вошли такие функциональные концепты как «блестящая изоляция», «втягивание в европейские дела», «прагматическое сотрудничество», «просвещенный интерес».
Оценивая внешнеполитическую деятельность правительства Кэмерона и Клегга, нельзя не отметить, что Великобритания способна быть для России поставщиком не только оригинальных идей, но и практических решений. Текущий международный опыт Лондона по ряду критериев подходит для эффективного использования на русской почве.
У двух держав много общего. Российская Федерация, как и Соединенное Королевство, относится к числу бывших империй, перешедших в разряд региональных лидеров с глобальными притязаниями. С момента окончания холодной войны оба государства стремятся сохранить возможности для вовлечения в мировые дела, несмотря на сокращение собственного военно-политического и экономического потенциала. Россия и Великобритания располагают инструментами сверхдержавной внешней политики – осязаемыми свидетельствами былого величия: ядерным оружием и постоянным членством в Совбезе ООН. Как и Лондон, Москва старается оказывать преференциальное влияние на свои бывшие колонии, рассматривая их как сферу привилегированных интересов.
Сопоставимость ряда статусных характеристик России и Великобритании позволяет выделить несколько английских подсказок для внешней политики Кремля.
Во-первых, принцип «не замыкаться на Евро-Атлантике». Важным приоритетом поведения Лондона является интенсификация деятельности в Восточной и Юго-Восточной Азии, а также в зоне Персидского залива. Подобный курс – не только реакция на «высвобождение» от единой Европы, но и результат правильной оценки тенденций глобального развития. С 1990-х гг. центр мировой политики медленно, но верно смещается из Евро-Атлантического региона в Азию. И Британия не намерена оставаться на периферии этого процесса.
Вторая подсказка гласит: не жертвуйте своими национальными интересами ради партнеров, какими бы статусными и влиятельными они ни были. Казалось бы, международная практика не знает примеров более тесных союзнических отношений, чем те, что сложились между Лондоном и Вашингтоном во второй половине XX века. Однако Великобритания не побоялась пойти на их прагматизацию, когда стала ощущать «удушье» от дружеских объятий. Тем самым Лондон подтвердил верховенство своих национальных интересов над любыми союзническими обязательствами.
В таком подходе улавливается интуитивное следование Уайтхолла практическому правилу, сформулированному виконтом Генри Пальмерстоном в 1848 г.: «У нас нет неизменных союзников и вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг – следовать им». Такую преемственность подтвердил нынешний министр обороны Лиам Фокс. В 2006 г. он отметил, что «у любого британского правительства есть только одна обязанность, попирающая все остальные. Она заключается в преследовании национальных интересов Британии при любых обстоятельствах».
Наконец, третью английскую подсказку можно сформулировать так: проводя внешнюю политику, не стесняйтесь задействовать дееспособные активы из имперского прошлого. Будучи еще теневым министром иностранных дел, Уильям Хейг справедливо относил к числу ведущих средств реализации внешнеполитического курса «исторические связи со многими странами вне Северной Америки и Европы». Консерваторы отдают себе отчет в том, что система устойчивых коммуникаций с бывшими доминионами, колониями и протекторатами является одним из жизненно важных слагаемых положения на мировой арене. Без них Великобритания превратится в заурядное европейское государство, источником силы которого останутся лишь «особые» отношения с Вашингтоном.
Признание этого факта заставляет Даунинг-стрит не только укреплять взаимодействие с теми бывшими колониями, контакты с которыми не прерывались с момента распада Британской империи, но и искать нестандартные подходы к тем, кто сделал выбор в пользу обособленного развития. Так, ради нормализации связей с Индией кабинет Кэмерона имитирует готовность добиваться расширения круга постоянных членов Совбеза ООН. Перспективы такой реформы весьма туманны, но актуализация данного вопроса сама по себе способна повысить уровень доверия между Лондоном и Дели.
Конечно, установка на «удар сверх своей силы» не означает способность прыгнуть выше головы. Сколь изощренной ни была бы политика Лондона, она не переломит глобальную тенденцию – постепенную утрату мирового влияния Европой в целом и отдельными европейскими государствами в частности. С этим обстоятельством связано усугубляющееся чувство замешательства, в котором пребывают Старый Свет и его ведущие державы, в том числе и Великобритания. Однако стремление противодействовать этому объективному процессу, особенно ярко проявляющееся в деятельности правительства королевства, достойно как минимум изучения и уважения.
