Среди многочисленных преобразований, происходящих в экономике США, ни одно так не бросается в глаза, как рост гигантских интернет-платформ. Amazon, Apple, Facebook, Google и Twitter, набравшие мощь до начала пандемии COVID-19, ещё более укрепились во время пандемии, поскольку значительная часть повседневной жизни перешла в онлайн.
Какими бы удобными ни были их технологии, возникновение таких доминирующих корпораций должно встревожить общественность. Не только потому, что они уже накопили такую беспрецедентную экономическую силу, но и потому что осуществляют контроль над политическим общением и коммуникациями. Эти гиганты сегодня доминируют в сфере распространения информации и осуществляют политическую мобилизацию масс, что представляет уникальную угрозу для хорошо функционирующей демократии.
В то время как Евросоюз пытается ввести антимонопольное законодательство против этих платформ, Соединённые Штаты реагируют гораздо более сдержанно. Но положение начинает меняться. За последние два года Федеральная комиссия по торговле и коалиция генеральных прокуроров штатов инициировали расследования того, не злоупотребляют ли эти платформы своим монопольным положением, а в октябре министерство юстиции подало иск о нарушении антимонопольного законодательства против компании Google. В рядах критиков технологических гигантов сегодня есть как демократы, опасающиеся манипуляций со стороны внутренних и внешних экстремистов, так и республиканцы, полагающие, что большие платформы предвзято настроены против консервативного мировоззрения. Между тем набирает силу движение интеллектуалов под руководством тесного круга учёных-правоведов, стремящихся по-новому истолковать антимонопольное законодательство и бросить вызов доминирующему положению платформ.
Хотя по поводу угроз, которые технологические гиганты представляют для демократии, формируется консенсус, нет единого мнения о том, как реагировать на их усиление и как противодействовать их натиску. Некоторые доказывают, что правительству нужно принудительно разделить Facebook и Google на несколько компаний. Другие требуют более основательного регулирования, не позволяющего эксплуатировать находящиеся в распоряжении компаний данные. Не имея чёткого представления о том, как двигаться в будущее, многие критики по умолчанию оказывают давление на платформы, требуя от них ввести жёсткое саморегулирование, побуждая к тому, чтобы они удаляли опасный контент и лучше проверяли материалы, размещаемые на их сайтах. Однако мало кто понимает, что платформы наносят скорее политический, нежели экономический вред. Ещё меньше экспертов думает о практическом наступлении на этом фронте: как отнять у платформ роль «привратников» контента. Такой подход повлечёт за собой приглашение на рынок ещё одной группы компаний, поставляющих межплатформенное ПО. Они смогут дать возможность пользователям выбирать, каким способом получать информацию. Вероятно, это более эффективный метод, нежели донкихотские попытки разделить гигантов.
Мощь платформ
Современное антимонопольное законодательство США уходит корнями в 1970-е гг., когда появились экономисты и правоведы свободного рынка. Роберт Борк, помощник министра юстиции и середине 1970-х гг., выделялся среди прочих учёных, утверждавших, что единственная возможная цель антимонопольного законодательства – максимальное повышение благосостояния потребителя. Он доказывал, что причина, по которой некоторые компании становятся такими большими, заключается в том, что они эффективнее своих конкурентов, поэтому любые попытки разделить или расколоть эти фирмы будут означать наказание их за успешность. Этот лагерь учёных руководствовался принципом невмешательства государства в экономику, который был поднят на щит так называемой Чикагской школой во главе с лауреатами Нобелевской премии Милтоном Фридманом и Джорджем Стиглером, скептически относившимся к идее регулирования. Представители Чикагской школы утверждали: если антимонопольное законодательство должно максимально повышать экономическое благополучие населения, оно также обязано быть крайне сдержанным. По любым меркам эта школа мысли добилась потрясающих успехов, повлияв на несколько поколений судей и юристов и став доминирующей парадигмой в работе Верховного суда. Минюст при администрации Рональда Рейгана взял на вооружение и кодифицировал многие постулаты Чикагской школы, и с тех пор антимонопольная политика во многом опиралась на этот либеральный подход.
После нескольких десятилетий доминирования Чикагской школы у экономистов было достаточно возможностей, чтобы оценить влияние такого подхода. Они обнаружили, что экономика Соединённых Штатов стала более концентрированной в целом ряде отраслей – авиационной, фармацевтической, медицинской, СМИ и, конечно же, в высокотехнологичной отрасли, вследствие чего пострадали потребители. Многие учёные, например, Томас Филиппон, связывают более высокие цены в США по сравнению с ценами в Европе с неадекватным антимонопольным законодательством.
Сегодня набирающая влияние «постчикагская школа» доказывает, что антимонопольное законодательство следует вводить более энергично. Её приверженцы считают, что необходимы более решительные меры по обузданию монополий, потому что нерегулируемые рынки не способны помешать возникновению и укоренению монополий, сопротивляющихся конкуренции. Недостатки подхода Чикагской школы к антимонопольному законодательству также привели к появлению «необрандейзианской школы» мысли в отношении противодействия монополизму. Эта группа правоведов утверждает, что Закон Шермана – один из самых первых федеральных антимонопольных законов – был призван защитить не только экономические, но и политические ценности, такие как свобода слова и экономическое равенство. Поскольку цифровые платформы обладают не только экономической мощью, но и могут ограничить пропускную способность каналов связи, компании становятся естественной мишенью для этого лагеря.
Верно то, что цифровые рынки имеют некоторые особенности, отличающие их от традиционных рынков. С одной стороны, главная монета или валюта в этой сфере деятельности – это данные. Когда такие компании, как Amazon или Google, умножают данные о сотнях или миллионах пользователей, они могут переместиться на совершенно новые рынки и вытеснить оттуда старожилов, не имеющих аналогичных знаний. С другой стороны, такие компании получают большие выгоды от так называемого сетевого эффекта. Чем больше сеть, тем полезнее она становится для пользователей, что создает контур положительной обратной связи, который приводит к доминированию на рынке одной компании. В отличие от традиционных фирм компании в цифровом пространстве не конкурируют за рыночную долю, они конкурируют за сам рынок. Первые пришельцы могут укорениться на этом рынке и сделать дальнейшую конкуренцию невозможной. Они способны поглотить потенциальных конкурентов, как это сделал Facebook, выкупив Instagram и WhatsApp.
Однако эксперты до сих пор не определились с ответом на вопрос, снижают ли гигантские технологические компании благосостояние потребителей. Они предлагают множество цифровых продуктов – поисковики, электронная почта и социальные сети. Похоже, что потребители высоко ценят эти продукты, хотя и платят за них отказом от приватности и тем, что становятся мишенью для рекламодателей. Более того, почти все злоупотребления, в которых обвиняют эти платформы, одновременно оказываются и экономическим благом. Например, Amazon «прикрыл» семейные розничные магазины и разрушил не только большую часть уличной торговли, но и многие торговые сети с их крупными торговыми центрами. В то же время эта компания оказывает услуги, которые многие потребители находят бесценными (представьте себе, каково было бы людям в период пандемии зависеть исключительно от розничной торговли!). Что касается обвинения в скупке стартапов для предупреждения конкуренции, трудно понять, стала бы молодая компания следующим Apple или Google, если бы осталась независимой, или потерпела бы неудачу без вливания капитала и экспертизы в области управления бизнесом от своих новых владельцев. Хотя потребителям, возможно, было бы лучше, чтобы Instagram остался самостоятельной компанией и жизнеспособной альтернативой Facebook, им было бы хуже, если бы Instagram обанкротился.
Экономические доводы в пользу обуздания и сдерживания технологических гигантов неоднозначны. Однако политические аргументы гораздо более убедительны.
Информационные монополисты
В 2016 г. американцы осознали способность технологических корпораций формировать информационную повестку. Эти платформы позволяют мистификаторам распространять ложные слухи и фейковые новости, а экстремистам – проталкивать теории заговора. Они создали «пузыри фильтров» или информационные пузыри – среду, в которой пользователи получают только информацию, подтверждающую их предвзятые мнения и убеждения, благодаря работе выстроенных ими алгоритмов. И они могут усиливать или заглушать конкретные голоса, тем самым оказывая возмутительное влияние на демократические политические дебаты. Главное опасение: платформы накопили такую мощь, что способны влиять на итоги выборов, сознательно или неумышленно.
Критики реагируют на эту озабоченность, настаивая, чтобы платформы брали на себя больше ответственности за транслируемый контент. Они потребовали от Twitter блокировать или проверять на соответствие фактам сбивающие с толку посты президента Дональда Трампа. Они разнесли Facebook за его отказ быть модератором политического контента. Многие хотят, чтобы интернет-платформы вели себя как медийные компании, проверяя политический контент и призывая государственных чиновников к ответу за ложную информацию.
Однако оказывать давление на большие платформы, чтобы заставить их выполнять эту функцию, и при этом надеяться, что они будут это делать, имея в виду общественные интересы, не может стать долгосрочным решением. При таком подходе проблема их мощи и власти отходит на второй план, тогда как любое реальное решение должно ограничить эту власть. Сегодня на политическую предвзятость интернет-платформ жалуются преимущественно республиканцы. Они небезосновательно полагают, что люди, управляющие современными платформами – владелец Amazon Джефф Безос, владелец Facebook Марк Цукерберг, Сундар Пичай из Google и Джек Дорси из Twitter, – исповедуют социально прогрессивные, а не консервативные идеи, хотя и руководствуются преимущественно коммерческими и корыстными интересами.
В более долгосрочной перспективе это предположение может не подтвердиться. Допустим, одного из этих гигантов выкупит миллиардер, придерживающийся консервативных взглядов. Контроль Руперта Мэрдока над Fox News и Wall Street Journal уже даёт ему далеко идущее политическое влияние, но, по крайней мере, последствия такого контроля достаточно понятны: вы это знаете, когда читаете передовицу Wall Street Journal или смотрите новостную программу на канале Fox News. Но если бы Мэрдок получил контроль над сетью Facebook или компанией Google, он мог бы незаметно изменить рейтинговые механизмы или алгоритмы поиска для формирования контента, который пользователи будут видеть и читать. Тем самым он потенциально влиял бы на политические взгляды пользователей без их ведома или согласия. А доминирующее положение платформ означает, что избежать их влияния крайне затруднительно. Если вы придерживаетесь либеральных взглядов, то можете вместо Fox смотреть канал MSNBC; но если Facebook попадёт под контроль Мэрдока, у вас может не быть аналогичного выбора, если вам захочется поделиться новостями или координировать политическую активность со своими друзьями.
Подумайте также о том, что в распоряжении у таких платформ как Amazon, Facebook и Google оказываются сведения о жизни частных лиц, к которым никогда не было доступа у прежних монополистов. Они знают, с кем дружат те или иные лица, знают членов их семей, знают об их доходах и имуществе и в курсе многих сокровенных подробностей их жизни. Что если коррумпированный администратор одной из платформ захочет эксплуатировать какую-то тайную информацию, чтобы выкручивать руки государственному служащему? В качестве альтернативы представьте себе злоупотребление частной информацией вкупе с полномочиями, которыми располагает правительство – допустим, Facebook может войти в сговор с политизированным Минюстом.
В настоящий момент люди, сидящие по другую сторону стола, скорее всего, не схватят его и не нажмут курок. Однако для демократии в США актуален вопрос: безопасно ли оставлять его там, на этом столе, если в один прекрасный день какой-нибудь злоумышленник может прийти и схватить его. Никакая либеральная демократия не может доверить сконцентрированную политическую власть людям на основании предположений об их добрых намерениях. Вот почему в Соединённых Штатах давно действует система сдержек и противовесов с целью ограничить сосредоточение власти в одних руках.
Принятие крутых мер
Наиболее очевидный способ сдерживания власти монополий – государственное регулирование. Этот метод используется в Европе, например, в Германии, где принят закон об уголовном преследовании распространителей ложных новостей. Хотя регулирование всё ещё возможно в некоторых демократиях с высокой степенью общественного консенсуса, вряд ли это будет действенной мерой в такой поляризованной стране, как США. В годы расцвета общественного телевидения доктрина справедливого и честного изложения новостей, взятая на вооружение Федеральной комиссией по связи, требовала от телевизионных каналов «сбалансированного» освещения политических вопросов. Республиканцы яростно критиковали эту доктрину, утверждая, что телеканалы предвзято настроены по отношению к консерваторам, и Федеральная комиссия отказалась от этой доктрины в 1987 году. А представьте себе государственного регулятора, пытающегося решить, стоит ли блокировать очередной твит президента или нет. Каким бы ни было решение, оно вызовет ожесточённую полемику.
Ещё один подход к ограничению власти интернет-платформ – содействие более жёсткой конкуренции. Если бы платформ было множество, никто бы не доминировал на рынке так, как это сегодня делают Facebook и Google. Однако проблема в том, что Соединённым Штатам или ЕС вряд ли удастся разделить эти компании, как были разделены на несколько компаний Standard Oil и AT&T. Современные технологические компании оказали бы ожесточённое сопротивление таким попыткам, и даже если бы они, в конце концов, проиграли тяжбы в судах, для завершения процесса их разделения потребовались бы годы, если не десятилетия. Еще важнее, наверное, неясность в отношении итогового результата: решит ли основополагающую проблему, например, разделение компании Facebook или нет? Высока вероятность того, что младенческая компания Facebook, которая, возможно, появится в результате такого разделения, быстро вырастет и заменит материнскую компанию. Даже AT&T сохранила своё доминирующее положение после того, как её раскололи на несколько частей в 1980-е годы. Быстрое масштабирование социальных СМИ ещё больше ускорило бы этот процесс.
Ввиду смутных перспектив разделения компаний, многие наблюдатели обратились к принципу «переносимости данных» для стимулирования конкуренции на рынке платформ. Подобно тому, как правительство требует, чтобы телефонные компании позволяли пользователям сохранять за собой телефонные номера при смене сети или оператора, так оно может потребовать, чтобы у пользователей было право переносить передаваемые ими данные с одной платформы на другую. Общий регламент ЕС о защите персональных данных (ОРЗД) – могущественный закон о неприкосновенности личной жизни, вступивший в силу в 2018 г. – взял на вооружение именно такой подход, потребовав принятия стандартизированного машиночитаемого формата для передачи личных данных.
Однако перемещение данных наталкивается на ряд препятствий. Главное – оно затруднительно в отношении многих видов данных. Хотя перенести некоторые базовые данные, такие как имя, адрес, информация о кредитной карте и адрес электронной почты достаточно легко, было бы намного труднее передавать все метаданные пользователя. Метаданные включают лайки, клики, поисковые запросы, приказы и так далее. Но именно эти виды данных ценятся в целевой рекламе; сама информация также разнородна и зависит от платформы. Например, как именно летопись прошлых поисковых запросов на платформе Google могла бы быть перенесена на новую платформу типа Facebook?
Альтернативный метод сокращения власти платформ во многом опирается на закон о неприкосновенности личной жизни. При таком подходе регулирование ограничивало бы степень или меру, в которой технологическая компания могла бы использовать потребительские данные, сгенерированные в одной отрасли, для улучшения своего положения в другой при безусловной защите конкуренции и неприкосновенности личной жизни. Например, ОРЗД требует, чтобы данные потребителя использовались исключительно с той целью, для которой информация была изначально получена, если потребитель не даст явное разрешение на её использование в других целях. Эти правила призваны лишить платформы одного из самых мощных источников власти: чем больше данных имеется у платформы, тем легче ей генерировать больше дохода и даже больше данных.
Но опора на закон о неприкосновенности личной жизни с целью недопущения освоения крупными платформами новых рынков представляет некоторые трудности. Как и в случае с перемещением данных, неясно, должны ли правила, такие как ОРЗД, применяться только к данным, которые потребитель добровольно передал платформе, или также и к метаданным. И даже если инициативы по защите неприкосновенности личной жизни увенчаются успехом, они, скорее всего, уменьшат лишь персонализацию новостей для каждого лица, а не концентрацию редакторских полномочий. В более широком смысле такие законы закрыли бы дверь для лошади, которая уже давно выбежала из своего стойла. Технологические гиганты уже накопили гигантские массивы данных пользователей. Как показывает новый иск Министерства юстиции, бизнес-модель компании Google опирается на сбор данных, генерируемых его различными продуктами: Gmail, Google Chrome, Google Maps и его поисковиком. Все вместе они открывают беспрецедентную информацию о каждом пользователе. Facebook также собрал обширную базу данных о своих пользователях, отчасти получив некоторые данные о пользователях, когда они бороздили просторы интернета и других сайтов, как некоторые намекают. Если новые законы о неприкосновенности личной жизни не будут позволять новым конкурентам накапливать и использовать аналогичные наборы данных, они просто закрепят преимущества гигантов-пионеров этого рынка.
Решение в виде межплатформенного программного обеспечения
Если ужесточение регулирования, разделение компаний, обеспечение переносимости данных и закон о неприкосновенности частной жизни не сработают, какие ещё методы борьбы с концентрацией власти и полномочий остаются у платформ? Мало внимания уделяется одному из наиболее многообещающих решений: межплатформенному программному обеспечению. Межплатформенное ПО в целом определяется как программное обеспечение, регулирующее обработку данных в рамках имеющейся платформы и способное модифицировать представление основополагающих структур данных. При добавлении к нынешним сервисам оно определяло бы важность и достоверность политического контента, и платформы использовали бы эти определения, чтобы курировать то, что видят пользователи. Другими словами, конкурентный слой новых компаний с прозрачными алгоритмами вошёл бы на рынок и взял на себя выполнение функций редакционного шлюза, которые в настоящее время выполняются доминирующими технологическими платформами с непрозрачными алгоритмами.
Межплатформенное программное обеспечение может предлагаться разными методами. Особенно действенным было бы обеспечение доступа пользователей к межплатформенному ПО через такие технологические платформы, как Apple или Twitter. Рассмотрим новостные статьи на базе новостных лент пользователей или популярные твиты политических деятелей. В программной среде Apple или Twitter межплатформенный сервис мог бы добавлять лейблы вроде: «недостоверно», «некорректно», «непроверенно» и «выдернуто из контекста». При регистрации на платформах Apple и Twitter пользователи видели бы эти лейблы, прикреплённые к новостным статьям и твитам. Более интервенционистское межплатформенное ПО могло бы также влиять на ранжирование некоторых новостных лент. Например, перечней продукции на Amazonе, рекламных объявлений в Facebook, результатов поиска в Google или рекомендаций видеоматериалов в YouTube. Пользователи могли бы выбирать провайдеров межплатформенного программного обеспечения, которые корректируют итоги поиска на сервисе Amazon, отдавая приоритет продукции или товарам, сделанным в США, экологически чистой продукции или товарам по более низким ценам. Межплатформенное ПО могло бы даже не допускать просмотр пользователем определённого контента или вообще блокировать конкретные источники информации или производителей.
От каждого провайдера межплатформенного ПО требовалась бы прозрачность в предложениях и технических особенностях, чтобы пользователи могли делать сознательный выбор. Поставщики межплатформенного программного обеспечения включали бы как компании, стремящиеся улучшать качество новостных лент, так и некоммерческие организации, продвигающие ценности гражданского общества. На факультетах журналистики могли бы предлагать межплатформенное программное обеспечение, отдающее предпочтение качественным репортажам и блокирующее непроверенные истории. А школьный совет округа мог бы рекомендовать межплатформенный сервис, отдающий предпочтение местной проблематике. Выступая в роли посредника между пользователями и платформами, межплатформенное ПО могло бы удовлетворять потребности отдельных потребителей, в то же время решительно противодействуя односторонним действиям доминирующих игроков.
Придётся проработать многие детали. Первый вопрос: какой объём кураторских полномочий следует передать новым компаниям. На одном полюсе могли бы быть провайдеры межплатформенного ПО, полностью трансформирующие информацию, представляемую пользователю основополагающей платформой, и, по сути, превращающие платформу просто в нейтральный канал. При такой модели суть и поисковые приоритеты платформ (Amazon или Google) определялись бы исключительное межплатформенным программным обеспечением, тогда как эти платформы просто предлагали бы доступ к своим серверам. На другом полюсе платформа могла бы остаться куратором и ранжировать контент с помощью своих алгоритмов, а межплатформенное ПО выполняло бы роль дополнительного фильтра. При такой модели интерфейсы Facebook или Twitter не претерпели бы больших изменений. Межплатформенный сервис просто осуществлял бы быструю проверку контента или приклеивание ярлыков, не вникая особо в суть контента и не предлагая более точно настроенные рекомендации.
Наилучший подход, как всегда, где-то посередине. Передача поставщикам межплатформенного ПО слишком больших полномочий могла бы означать, что базовые технологические платформы утратят прямую связь с пользователем. Если их бизнес-модели окажутся под угрозой, технологические компании станут всячески этому противиться. С другой стороны, передача межплатформенным сервисам недостаточных полномочий не ослабит возможностей платформ выступать в роли кураторов и распространителей контента. Но где бы ни пролегла эта разделительная линия, государственное вмешательство представляется необходимым. Наверно, Конгрессу придётся принять закон, требующий, чтобы платформы использовали открытые и единообразные интерфейсы прикладного программирования или ИПП, которые позволят поставщикам межплатформенного ПО слаженно взаимодействовать с разными технологическими платформами. Конгрессу также пришлось бы ввести тщательное регулирование самих провайдеров межплатформенного ПО, чтобы они удовлетворяли чётко прописанным минимальным стандартам надёжности, прозрачности и последовательности.
Вторая проблема заключается в поиске бизнес-модели, которая стимулировала бы появление конкурентного слоя новых компаний. Наиболее логичным подходом стало бы заключение соглашений о разделении доходов между доминирующими платформами и сторонними провайдерами межплатформенного ПО. Когда кто-то осуществляет поиск в Google или посещает страницу в Facebook, рекламный доход от такого визита должен разделяться между платформой провайдером межплатформенного ПО. По всей видимости, подобные соглашения потребуется заключать под надзором правительства, потому что, даже если доминирующие платформы будут готовы разделить бремя фильтрации контента, следует ожидать, что они будут сопротивляться разделу доходов от рекламы.
Ещё одна деталь, нуждающаяся в проработке – некий технический механизм, который способствовал бы появлению разнообразных межплатформенных сервисов. Это должен быть достаточно простой механизм для привлечения как можно большего числа участников, но при этом достаточно изощрённый, чтобы идеально вписаться в большие платформы, каждая из которых имеет собственную специальную архитектуру, и слиться с ними. Более того, он должен дать возможность межплатформенным сервисам оценивать три типа контента: общедоступный публичный контент (новостные истории, пресс-релизы и твиты государственных деятелей), пользовательский контент (например, видеоматериалы, выкладываемые в YouTube, и публичные твиты частных лиц) и частный контент (например, сообщения в WhatsApp и посты в Facebook).
Скептики могут доказывать, что метод межплатформенных сервисов расколет интернет и усилит фильтрационные пузыри. Хотя университеты могут желать того, чтобы их студенты использовали межплатформенные сервисы, направляющие их к достоверным источникам информации, приверженцы теорий заговора хотят противоположного. Алгоритмы, разработанные с учётом пожеланий разных заказчиков, могут ещё больше расколоть политическое сообщество в США, побуждая людей находить голоса, созвучные их мнениям; источники, подтверждающие их убеждения; политических лидеров, усиливающих их страхи.
Возможно, некоторые из этих проблем можно было бы разрешить с помощью регламента, требующего, чтобы межплатформенные сервисы удовлетворяли минимальным стандартам. Но важно также отметить, что вышеупомянутый раскол мог уже произойти, и с технологической точки зрения вряд ли возможно предотвратить его в будущем.
Рассмотрим, каким путём идут последователи QAnon – крайне правой теории заговора, постулирующей существование глобального сговора педофилов. После того, как Facebook и Twitter ограничили их контент, сторонники QAnon покинули большие платформы и перешли на 4chan – более терпимую доску объявлений. Когда модераторы 4chan начали смягчать и редактировать подстрекающие комментарии, последователи QAnon переместились на новую платформу 8chan (ныне известную как 8kun). Эти адепты теории заговора могут общаться друг с другом по обычной электронной почте или по зашифрованным каналам, таким как Signal, Telegram и WhatsApp. Подобные сообщения, какими проблемными они ни были бы, защищены Первой поправкой.
Более того, экстремистские группы несут угрозу демократии, если они покидают периферию интернета и проникают в массовые СМИ. Это происходит, когда их голоса либо подхватываются средствами массовой информации, либо усиливаются платформой. В отличие от 8chan, доминирующая платформа может повлиять на широкие слои населения против воли этих людей и без их ведома. В более широком смысле, даже если межплатформенные сервисы несут угрозу раскола в обществе, эта угроза меркнет в сравнении той, которую несёт сосредоточение чрезмерных полномочий у руководства платформ.
Возврат контроля
Общественность должна быть встревожена ростом и мощью доминирующих интернет-платформ, и неслучайно политики ищут спасения от них в антитрестовском законодательстве. Но это лишь одна из нескольких возможных реакций на проблему концентрации экономической и политической власти у частных лиц.
В настоящее время правительства разных стран развёртывают антимонопольные кампании против платформ технологических гигантов и в США, и в Европе. Скорее всего, судебные разбирательства продлятся долгие годы. Однако такой подход необязательно является лучшим способом отвода той серьёзной политической угрозы, которую власть платформ представляет для демократии. В первой поправке был предусмотрен рынок идей, где конкуренция, а не государственное регулирование, должна оберегать общественную дискуссию. Однако в мире, где крупные платформы усиливаются, подавляют свободу выражения и берут на прицел политические послания и высказывания, этот рынок разваливается.
Данную проблему возможно решить с помощью межплатформенного программного обеспечения. Оно в состоянии отнять власть и полномочия у технологических платформ и передать их не единому государственному регулятору, а новой группе конкурентных компаний, которые позволили бы пользователям индивидуально настраивать для себя онлайновый контент. При таком подходе не удастся полностью блокировать распространение теорий заговора или человеконенавистнические выступления в интернете; но можно будет ограничить их масштабы таким образом, чтобы это соответствовало изначальному духу и смыслу первой поправки.
Предлагаемый платформами контент определяется сегодня неясными алгоритмами, которые генерируются программами искусственного интеллекта. Межплатформенные сервисы позволят передать бразды правления в руки пользователей. Именно они, а не какая-то невидимая программа искусственного интеллекта, будут определять тогда содержание предлагаемой им в интернете информации.
Авторы являются членами Рабочей группы по масштабированию платформ для Программы Стэнфордского университета по демократии и интернету.
Опубликовано в журнале Foreign Affairs №1 за 2021 год. © Council on foreign relations, Inc.
