Осенью 2010 года участники выездной сессии Мюнхенской конференции по безопасности встречались в Москве с президентом России Дмитрием Медведевым. Кто-то из европейцев задал вопрос о приднестровском конфликте: мол, пора уже совместными усилиями его урегулировать. Ответ вселил оптимизм: конечно, как только в Молдавии появится устойчивая ответственная власть — все и решим. Правда, в высказывании Медведева быстро заподозрили подвох, ведь на тот момент надежды на установление такой власти в Кишиневе не было. С весны 2009 года молдавская политика пребывала в патовом положении, избрать президента не могли, а продемократическая правительственная коалиция постоянно находилась в напряжении из-за неприязненных отношений между партнерами.
Прошло еще полтора года, и настал счастливый момент.
В Молдавии появился глава государства — беспартийный технократ Николай Тимофти, угроза очередного роспуска парламента и новых выборов снята. За пару месяцев до этого случилось то, о чем приднестровские посредники и миротворцы тайно или явно мечтали давно: покинул политику бессменный лидер Приднестровья Игорь Смирнов, которого считали едва ли не главным препятствием на пути умиротворения.
Сменивший его Евгений Шевчук считается разумным прагматиком. В России вопрос о власти решился тоже без потрясений, а спецпредставителем президента по Приднестровью назначен такой тяжеловес, как вице-премьер Дмитрий Рогозин. Европа, несмотря на внутренние изменения, заинтересована в дипломатическом успехе в приднестровском направлении. Казалось бы, самое время браться за дело.
Считается, что приднестровский конфликт самый легкий для решения. Действительно, в отношениях Тирасполя и Кишинева отсутствует ожесточение, свойственное другим замороженным горячим точкам. Полного взаимного отторжения, как между армянами и азербайджанцами либо грузинами и абхазами, нет и в помине. На бытовом уровне общение сохраняется, а если и прерывалось, то только в самом начале 1990-х, на пике постсоветской неразберихи. Политические контакты иногда переживали кризисы, но всегда возобновлялись. Отсюда представление, что Москве и Брюсселю достаточно приложить немного усилий по убеждению сторон, и прорыв случится.
Но две части некогда единой Молдавской ССР вот уже 20 лет ведут раздельное существование, причем развиваются не параллельно, а расходящимися курсами. Приднестровье ориентировано на Россию, там сохраняется советский общественно-политический дизайн. Возникла территория на заре послесоветской эры как реакция на попытки ускоренного превращения новообразовавшейся Республики Молдова в национальное государство — то ли молдавское, то ли даже румынское. Обстановка с тех пор кардинально изменилась, устремления Кишинева 1992—1993 годов в основном не актуальны. Однако импульс, данный коротким, но все же кровопролитным конфликтом, до сих пор создает основу того, что можно назвать приднестровским самосознанием. Реальной угрозы столкновения или тем более попытки «аншлюса» давно нет, однако призрак «румынской опасности» витает.
Различие систем образования, информационного поля, культурно-идеологических представлений все эти годы способствовали расхождению двух берегов Днестра.
Молдавия шла своим путем, и, пожалуй, самое удивительное в том, что и через 20 лет независимости в обществе нет консенсуса относительно собственной идентичности. Небольшая, но довольно заметная в силу своего интеллектуального положения часть населения просто отрицает наличие отдельной от румын нации, по сути, считая саму молдавскую государственность недоразумением. Среди тех, кто считает правильным и необходимым существование Республики Молдова, тоже нет единства по поводу того, как этой стране строить отношения с близкородственной Румынией и Россией. Учитывая, что как минимум пятая часть трудоспособного населения работает за рубежом, а политическая среда раздроблена и весьма поляризована, процесс национально-государственного строительства идет со скрипом.
Вопрос об объединении Молдавии в советских административных границах всегда являлся главным в политической повестке дня Кишинева, и именно он привлекал международное внимание. Тема остается определяющей и сейчас, хотя новое поколение политиков, сменившее Коммунистическую партию и ее лидера Владимира Воронина, уроженца другого берега Днестра, воспринимает проблему не столь остро. Но дебаты о реинтеграции не затрагивают ключевого вопроса — о сущности гипотетического единого государства. Ведь за формой государственного устройства — унитарной, федеративной или конфедеративной — не только распределение полномочий и учет интересов различных групп и кланов, сложившихся в обеих частях. Прежде всего это сосуществование людей, имеющих за спиной разный жизненный и мировоззренческий опыт.
И, если даже «урезанное» молдавское общество, то, что сформировалось де-факто в границах Республики Молдова, раздираемо спорами на тему, кто мы такие, что произойдет, если в него вольются несколько сотен тысяч русскоязычных (в подавляющем большинстве) жителей иной культурно-политической ориентации.
Это будет просто другое государство, самоопределение которого начнется если и не совсем с нуля, то почти заново.
Молдавия — одно из самых неблагополучных в социально-экономическом плане государств Европы, магнитом, который бы притягивал к себе другие территории, она явно не станет. Можно было бы ожидать содействия от Брюсселя, он не прочь предъявить какой-нибудь дипломатический успех, пусть и на столь локальном участке, как Приднестровье. Но Евросоюз глубоко погружен в свои проблемы и не намерен (да и не может) тратить много сил на обустройство периферии. Тем более не стоит вопрос о расширении на постсоветское пространство.
России решение приднестровского вопроса, строго говоря, сейчас нужно больше. Приднестровье находится в глухом и безысходном тупике. Полноценное экономическое развитие без урегулирования вопроса о статусе невозможно, а без него неизбежен отток квалифицированных и амбициозных кадров. Тирасполь живет за счет прямых или косвенных (неплатежи за газ) российских дотаций.
Политически отказать в поддержке Приднестровью Москва не может по причинам престижа и просто элементарных приличий, однако нет ни экономического смысла содержать «прирученный» эксклав, ни серьезных возможностей, с ним связанных.
Ситуация могла бы слегка измениться к лучшему, если бы, например, удалось вовлечь в Таможенный союз Украину, тогда Тирасполь бы непосредственно примыкал к экономической зоне, формируемой вокруг России. Но эта перспектива туманна. Впрочем, если бы ЕС окончательно махнул рукой на все свои восточные предместья, как это сейчас происходит в отношении Белоруссии, возможно, у Москвы появился бы стимул попытаться урегулировать приднестровско-молдавские противоречия, дабы закрепить Кишинев в собственной орбите. Пока же, принимая во внимание взгляды и политическую предысторию нового российского спецпредставителя по Приднестровью, более вероятно сохранение не многообещающего, но устойчивого статус-кво. В ожидании новых перемен во внешнем окружении.
