Зрелость государства как международного субъекта
определяется способностью отделять эмоции от практической политики.
С этой точки зрения территория бывшего Советского Союза
представляет собой сообщество стран, находящихся даже не в
юношеском, а в подростковом возрасте. Психологические факторы
играют решающую роль.
Мы привыкли считать, что хорошо знаем и понимаем общества и
политические элиты соседних государств. Говорим по-прежнему на
одном языке, опираемся на общее культурно-историческое наследие,
переживаем сходную трансформацию. Представление о том, что «все это
наши люди», присутствует в сознании подавляющего большинства
россиян. Такая картинка отнюдь не означает, что они спят и видят
воссоздание Советского Союза. Но влияние на выстраивание политики
несомненно.
Наличие общего
культурно-исторического и психологического фундамента не только не
является основой для лучшего взаимопонимания, но, напротив, служит
отягощающим обстоятельством.
Мы, кажется, до сих пор не поняли,
что с момента распада СССР Россия и ее бывшие партнеры по Союзу
утратили общий горизонт, и вот уже 15 лет они смотрят на
происходящее с совершенно разных, расходящихся все дальше и дальше
позиций.
Кто бы ни управлял нашей страной, Россия и после распада империи
остается великой державой с соответствующей психологией и
глобальным взглядом на окружающее. А прежние союзные республики,
ранее входившие в огромное государство и посредством этого тоже
сопричастные самой большой политике, перешли в категорию «обычных»
стран.
В обоих случаях произошла (хотя и разная) провинциализация
мышления. В России утрата сверхстатуса, которым Москва обладала в
биполярном мире, обернулась возвращением к довольно архаичным
течениям политической мысли. Геополитические конструкции более чем
столетней давности сочетаются с буквально (то есть исключительно в
материальном выражении) понимаемым прагматизмом, что дало
удивительный результат.
Латентные имперские амбиции,
изжить которые едва ли удастся в обозримый исторический срок,
сочетаются со стремлением сделать межгосударственные отношения
рентабельными.
Иными словами, максимизировать
прибыль, но сохранить влияние на младших партнеров и добиться
уважения с их стороны, что, в принципе, обычно вещь затратная. При
этом Россия со своим глобальным взглядом на вещи за большинством
локальных двусторонних проблем с соседями усматривает проявления
общемирового геополитического соперничества, высокомерно
отказываясь верить, что у малых стран могут быть собственные
интересы и своя, независимая от держав-патронов политика.
Новые независимые государства, напротив, полностью потеряли
стратегический горизонт. Ему на смену пришли местечковые
представления об окружающем мире. Одно из проявлений –
неспособность видеть проблемы отношений с Россией в более обширном
контексте.
Пример такого восприятия – Грузия,
которая стремится к разговору с Москвой исключительно на
двустороннем уровне и только о территориальных конфликтах.
В то же время Россия справедливо
видит в проблемах Абхазии и Южной Осетии проявления куда более
глобальной игры.
Есть и обратная сторона той же зашоренности, и она ближе к
российскому случаю. В Киеве, например, любят рассуждать о великой
геополитической битве между Россией и Западом, лакомым трофеем в
которой является Украина. И хотя трудно отрицать наличие
соперничества мировых держав, многие украинские проблемы вытекают
из двусторонних или даже внутренних практических вопросов.
Любопытно, что там, где речь
действительно идет о процессах, выходящих за рамки
российско-украинских отношений, местные наблюдатели, наоборот,
усматривают сугубо местную интригу.
Так, например, экспансия российского
капитала в сталелитейную отрасль Украины, естественно,
воспринимается как доказательство имперских амбиций Кремля. Между
тем, укрупнение и транснациональные слияния в этой отрасли суть
отражение общемировой тенденции и свидетельствуют о нарастании
глобальной конкуренции, а отнюдь не борьбы за влияние на киевскую
власть.
С одной стороны, в плане идеологических и геополитических
ориентиров практически все элиты независимых государств далеко ушли
от России. Тоталитарные Туркмения и Узбекистан, авторитарная
Белоруссией и прозападные Украина и Грузия в этом схожи, хотя
ориентиры, естественно, отличаются.
С другой – каждый чих из бывшего федерального центра разносится по
постсоветскому пространству как мощная канонада. Соседним странам
свойственно гипертрофированное представление о продуманности и
скоординированности российской политики в «ближнем
зарубежье».
Заявления, которые походя делаются
в Москве, становятся предметом скрупулезного анализа.
И попытки объяснить коллегам, что
политика в нашей стране даже теперь, в эпоху торжества властной
вертикали, формируется хаотическим образом, под воздействием
огромного числа самых разных факторов, как правило, оказываются
неудачными.
Известное высказывание президента США Теодора Рузвельта гласит:
«Говори тише, когда в руках у тебя большая дубинка». Втягиваясь в
ожесточенную эмоциональную полемику с соседями, Россия не отдает
себе отчета, до какой степени ее мощь не сопоставима с потенциалом
любой из соседних стран. Соотношение этих двух значений служит
мультипликатором любого публичного заявления Москвы. Те слова,
которые нам представляются дипломатической рутиной или просто
оценкой того или иного события, звучат в окружающем нас
медиапространстве как будто через огромный усилитель.
Преимущество России над соседями столь велико, что угроза
применения силы в их отношении приводит к обратному
результату.
Когда гигант замахивается на
карлика, последний бросается за защитой к другому гиганту.
Едва ли стоит удивляться, что НАТО
стала для ряда стран-соседей мечтой номер один. Кидаясь сломя
голову в Брюссель, они не хотят ничего слышать ни о реальном
положении Североатлантического альянса, который утратил ясную цель
и перспективу, ни о возможных последствиях членства для отношений с
Россией и общей стабильности.
При этом за полтора самостоятельных десятилетия политические элиты
большинства стран СНГ хорошо усвоили идеологические клише, которые
надо произносить на Западе. Округлые формулировки о демократии и
правах человека отскакивают от зубов молодых дипломатов и депутатов
парламента из Киева и Тбилиси, Кишинева и Еревана, даже Баку и
Астаны. Западные партнеры платят любезностью за любезность. Трудно
представить себе, чтобы матерые политические волки в Соединенных
Штатах или Евросоюзе действительно воспринимали своих постсоветских
визави в качестве равных партнеров. Но они достаточно хитры и
тактичны, чтобы соблюдать все необходимые политесы, понимая,
насколько деликатен вопрос о самоощущении совсем молодых
государств.
Россия же, напротив, бестактна. Когда неосознанно, а иногда
сознательно, Москва часто дает понять собеседникам: ну мы-то знаем
реальную цену вашему суверенитету. Допустим, действительно знаем.
Но это знание нужно использовать для выстраивания более адекватной
политики, а не для самоутверждения, как это зачастую делает Россия.
Ставя себя тем самым на одну доску с не сопоставимыми по калибру
партнерами.
Советское прошлое больше не сближает, а отдаляет. Нет сомнений в
том, что многие граждане ныне суверенных республик вспоминают о
временах единого государства с ностальгической печалью. Но эти люди
уходят из активной общественно-политической жизни. Для нового
поколения СССР в лучшем случае ничего не значит, а худшем
представляет собой в соответствии с общепринятым западным взглядом
тоталитарную «империю зла».
Для них расцветшая у нас пышным цветом тоска по ушедшей
сверхдержаве выглядит иррационально, если не дико. У нас те же
чувства вызывают пафосные рассуждения политиков из бывших советских
республик о том, как их народы тяжко страдали в советской неволе,
будучи насильственно вырваны из естественной для них семьи
демократических народов.
Незрелые эмоции и ложный пафос –
то, что действительно объединяет нас всех.
Но от этого консолидирующего фактора
хочется избавиться как можно быстрее.
// Gazeta.Ru
