В Праге собрались участники нового проекта Европейского союза –
«Восточного партнерства». Ожидалось прибытие Александра Лукашенко,
что стало бы сенсацией – еще недавно белорусского лидера именовали
«последним диктатором» Европы и считали зазорным подать ему руку.
Но реальность геополитической конкуренции заставила по-новому
взглянуть на принципы.
Необходимость вовлечения стран периферии в сферу влияния ЕС
(прежде всего из энергетических соображений) перевесила
чистоплюйство приверженцев европейских ценностей. Батька, правда, в
итоге не приехал, но принципиально, что его пригласили, хотя еще в
конце прошлого года Европа сильно сомневалась относительно участия
Минска в этом начинании.
«Восточное партнерство» изначально предложили Польша и Швеция,
чтобы продемонстрировать постсоветским странам, заявляющим о
«европейском выборе», что Евросоюз их не забыл.
После масштабного расширения Европейского союза в первой
половине этого десятилетия быстро стало понятно, что дальнейшее
продвижение на восток – вопрос в лучшем случае отдаленной
перспективы. При этом потребовалась четкая линия в отношении новых
стран-соседей, которая позволила бы ЕС поощрять их общую ориентацию
на Брюссель, но воздержаться от каких-либо обязательств.
Европейская политика соседства, одобренная в контексте расширения
2004 года, охватывала слишком разные страны (помимо постсоветских
туда включено все Средиземноморье) и не учитывала бурные
политические изменения, которые как раз тогда начались во многих
бывших советских республиках. «Восточное партнерство» стало
попыткой ответа на новые обстоятельства.
Незримым участником программы является Россия. Война на Кавказе
и растущие проблемы взаимопонимания в энергетической сфере
превратили бюрократическое изобретение, каким на первом этапе было
«Восточное партнерство», в заметный фактор европейской политики.
Конкуренция в общем ближнем зарубежье России и Евросоюза, которая
была относительно скрытой, стала явной.
Минск – лишь наиболее яркий пример. С одной стороны, Брюссель
оказал на Белоруссию беспардонное публичное давление, дабы не
допустить признания Абхазии и Южной Осетии (чего не требовалось,
ибо белорусский вождь делать этого и не собирался). С другой –
пошел на резкое снижение требований: многие претензии в адрес
режима Лукашенко вдруг оказались малосущественными. Параллельно
европейские политики активизировали контакты с Туркменией, о
которой еще недавно с содроганием говорили, что в этой стране
понятия «права человека» не существует в принципе.
Все это было бы совершенно нормальным проявлением эгоистического
прагматизма, испокон веков свойственного европейской политике, если
бы не являло собой столь очевидный отход от позиции морального
эталона, на которой Евросоюз находился с начала 1990-х годов.
До тех пор пока единая Европа занималась решением внутренних
проблем, оставляя заботу о безопасности и внешней политике
Соединенным Штатам, интеграционная модель работала практически
безупречно. Сейчас и США уделяют приоритетное внимание другим
регионам, да и Европейский союз настолько велик и экономически
могуч, что уже не может избегать стратегической ответственности. Но
последнее требует навыков, от которых Европа сознательно и
целенаправленно отучалась на протяжении более чем полувека.
Инструментарий, который ЕС всегда применял для воздействия на
внешних партнеров, связан прежде всего с привлекательностью
объединения, презумпцией справедливости критериев его действий.
Но в зоне исторического геополитического соперничества, а
Евросоюз вступил в него после выхода к российским границам,
соблюсти прежний имидж невозможно – двойные стандарты здесь не
роскошь, а руководство к действию.
К тому же внутренняя эффективность механизма принятия решений
Европейского союза весьма низка, они вязнут в разногласиях между
разными группами стран и интересов.
Уникальный опыт разрешения политических конфликтов, накопленный
за десятилетия европейской интеграции, приложим и в этом регионе,
но для этого должно измениться целеполагание.
Экспансия ЕС на прилежащие территории провоцирует растущее
сопротивление Москвы, обременяет и без того перегруженную Европу
необходимостью ввязываться в проблемы «промежуточных» государств.
Вместо этого упор следовало бы сделать на достижении прорывных
договоренностей о фундаментальных принципах взаимодействия с
Россией. Именно в способности достигать, казалось бы, невозможного
заключается непреходящая ценность интеграционной культуры,
сформированной в Западной Европе и основанной на творческом учете
интересов всех участников. Это – самая сильная сторона Евросоюза. В
контексте «большого» взаимодействия следует искать ответы и на
обеспокоенность стран, находящихся между крупнейшими
партнерами.
Однако на практике происходит противоположное – фактическая
попытка выстроить политическое единство на основе
противопоставления Москве. Свежий символ такого подхода – аргумент,
выдвинутый бывшим чешским премьер-министром Миреком Тополанеком на
дебатах о ратификации Прагой Лиссабонского договора: он нужен,
чтобы не допустить роста влияния России и повторения в Чехии
событий, случившихся в Грузии, на Украине и в Молдавии. Так
общественности объясняют суть документа, который должен знаменовать
собой кульминацию 60-летних усилий по строительству новой
Европы.
На фоне обнадеживающих сигналов в российско-американских
отношениях положение на европейском фронте может вскоре показаться
особенно сумрачным. Политические проблемы между Россией и
Европейским союзом не решаются, а только накапливаются. И если
Вашингтон при смене администрации может волевым решением
скорректировать курс, то в ЕС, в силу сложности объединения,
невозможно и это.
Стремление Евросоюза быть политическим патроном прилежащих стран
контрастирует с его слабостью как политического субъекта. При этом
Европа не может не отдавать себе отчет в том, что в предстоящий
период (скорее годы, чем месяцы) все участники «Восточного
партнерства», как и вообще территория бывшего СССР, будут порождать
только проблемы – экономические и политические. Недавняя
неразбериха в Молдавии и фантасмагория, не прекращающаяся в Грузии,
стали неприятными подарками к пражскому саммиту, но едва ли на этом
неприятности закончатся.
Россия реагирует на все происходящее с нескрываемым
раздражением, однако внятных идей о том, что делать в отношении
соседних стран, у Москвы нет.
С момента распада СССР российская внешняя политика – при всех
трех президентах – носит реактивный характер, то есть всегда
отвечает на внешние вызовы, а не руководствуется собственной
стратегией.
Но сегодня вызовов так много и они настолько разноречивы, что
рассчитывать исключительно на собственную реакцию уже просто
невозможно.
