Миф, завоевавший мир
Когда литературный агент на просьбу о встрече с автором недавно опубликованной книги отвечает, что тот больше не дает интервью, это наилучшим образом показывает, сколь ярким событием интеллектуальной жизни стал выход ее в свет. Именно к таким событиям относится работа французского социолога и историка Эмманюэля Тодда «После империи. Очерк распада американской системы». Автор видит свою задачу в создании «строгой логической конструкции, объясняющей действия Соединенных Штатов на международной арене», а точнее, доказывающей вывод о неизбежном и скором упадке американской гегемонии. Неудивительно, что внимание автора сосредоточено не на сильных, а на слабых сторонах позиции Соединенных Штатов в современном мире.
В начале XXI столетия, утверждает Тодд, Соединенные Штаты превратились в фактор «глобальной нестабильности»: Америка «требует, чтобы весь мир признал “осью зла” государства, роль которых в международных отношениях заведомо второстепенна»; она «не желает окончательно урегулировать палестино-израильский конфликт, хотя располагает всеми необходимыми для этого возможностями»; «возводя терроризм в ранг универсального явления, она превращает непрекращающуюся войну в норму жизни» (pр. 9, 11). В чем причина столь безответственной политики? Автор формулирует ответ предельно остро: «В то время когда мир приближается к пониманию того, что он не нуждается в Соединенных Штатах, Америка начинает осознавать, что она не может обходиться без внешнего мира» (p. 25).
Сегодня, как никогда прежде, экономика США зависит от зоны своего доминирования. Имея огромный торговый дефицит, выросший за последнее десятилетие XX века со 100 до 450 млрд дол., Америка нуждается в постоянном притоке новых инвестиций, исчисляемых не менее чем в 1,2 млрд дол. ежедневно (см. р. 228). Этот факт, а также снижение доли США в мировом промышленном производстве порождают у автора серьезные сомнения в «реальном динамизме» американской экономики. Соединенные Штаты постепенно превращаются из мирового производителя в мирового потребителя. Потребляющая значительно больше, чем она способна произвести, Америка вынуждена играть роль регулятора «глобализированной экономики». «Импортируя и потребляя», заключает автор, Америка, производящая не товары, а денежные знаки, «начинает паразитировать [на теле мировой экономической системы]» (p. 26). Однако здесь возникает очевидный парадокс: приток из-за рубежа инвестиций, столь необходимых США, происходит без какого-либо политического или военного принуждения. Что же заставляет людей во всем мире вкладывать деньги в экономику, эффективность и конкурентоспособность которой подвергают сомнению эксперты? Тодд объясняет это несоответствие «нашим добровольным рабством», которое одно только и поддерживает стабильность в сложившейся ситуации. Вот почему прекращение финансовых вливаний из-за рубежа (весьма вероятное в случае появления альтернативного полюса «экономического притяжения», каким, по мнению автора, уже является Европа) представляет для Америки первостепенную угрозу, ради предотвращения которой она способна прибегнуть к любым средствам.
Рассуждения Тодда об особенностях американской экономической системы получают весьма оригинальное развитие в его анализе внешней политики Соединенных Штатов. Экономическая уязвимость страны служит основным фактором, влияющим на качественное изменение отношений с остальным миром: когда «обеспечение товарами и инвестициями является первоочередной задачей, вполне естественно, что стратегической целью Соединенных Штатов становится политический контроль за ресурсами всего мира» (p. 31). Присутствие на Ближнем Востоке – одна из форм осуществления подобного контроля. В отличие от Европы и Японии, которые действительно зависят от импорта ближневосточной нефти, США не испытывают столь острой потребности в энергетическом сырье этого региона: страны Ближнего Востока поставляют в Америку лишь 18 % потребляемой ею нефти. Согласно подсчетам американских экспертов, США могли бы вообще отказаться от импорта нефти из района Персидского залива, если бы средний американский автомобиль потреблял столько же топлива, сколько средний европейский (см.: Prestowitz C. Rogue Nation. American Unilateralism and the Failure of Good Intentions. New York: Basic Books, 2003. Р. 82). Таким образом, военно-политическое доминирование США на Ближнем Востоке фактически делает Европу и Японию – два других полюса экономической триады – заложниками американской политики (подробнее см. р. 164).
Будучи «экономически зависимой, [Америка] нуждается в некотором хаосе, который оправдывал бы ее политико-военное присутствие в Старом Свете», – отмечает Эмманюэль Тодд (p. 72). Источником этого хаоса объявлен международный терроризм – великий политический миф, созданный, чтобы сохранить контроль над ключевыми для американской экономики регионами, откуда поступают ресурсы и инвестиции, с целью «найти реальный или воображаемый выход из мучительной экономической зависимости… хотя бы символически остаться в центре мировой политики» (р. 32). Чтобы лучше понять, почему Соединенные Штаты борются с «мировым терроризмом» именно в мусульманском мире, автор обращается к анализу американской военной стратегии, которую уничижительно называет «театрализованным милитаризмом». В ее основе, считает он, лежат три «правила»: «никогда не находить окончательное решение проблемы»; «концентрироваться на борьбе с второстепенными странами – Ираком, Ираном, Северной Кореей, Кубой»; «создавать все более совершенное оружие, позволяющее Америке уйти далеко вперед в гонке вооружений» (p. 32). «Американские маневры в [Персидском] заливе, нападение на Ирак, угрозы Северной Корее, провокации в отношении Китая – все это суть проявления […] театрализованного микромилитаризма» (p. 168). Неудивительно, что мусульманский мир, не только обладающий крупнейшими в мире запасами нефти, но и соответствующий всем трем этим «правилам», становится излюбленной мишенью военного ведомства США (подробнее см. рр. 158, 159). Так современная Америка воздвигает препятствия на пути к всеобщему миру.
У читателя может вызвать недоумение точка зрения Тодда: когда мир мобилизуется на борьбу с невидимым врагом, автор высказывает мнение, что терроризм – это всего лишь миф, созданный, чтобы поддерживать иллюзию американского могущества. В самом ли деле геополитический расклад сил основан на этой фикции, или автор склонен недооценивать мощь и влияние Америки? В своем анализе политических процессов, протекающих в странах Третьего мира, Тодд исходит из предположения о значительном, но сдерживаемом (в том числе и благодаря борьбе с терроризмом) потенциале этих стран. Основываясь на данных статистики, автор обращает внимание читателя на тенденции повышения уровня грамотности и снижения рождаемости в Третьем мире; по его мнению, эти тенденции «служат предпосылками универсализации демократии» (p. 69). Он считает, что «по завершении определенной фазы модернизации общества “успокаиваются” и создают нетоталитарную форму правления, поддерживаемую большинством населения» (там же). Но как долго и в каких условиях должны развиваться эти процессы, чтобы привести к ощутимым результатам? Ведь факты – упрямая вещь: в настоящее время реальный, а не мифический терроризм, реальное, а не мифическое насилие стали зловещей особенностью стран мировой периферии.
Да, агрессивно-унилатералистская политика США нередко дестабилизирует международные отношения. Однако вряд ли следует называть Америку главным источником нестабильности в мире. Ее порождают глобальное имущественное неравенство, политическая неуправляемость огромных регионов и многочисленные локальные конфликты. «Театрализованная», если позаимствовать выражение автора, демократия в государствах Третьего мира, воспроизводящая внешние атрибуты демократического строя, но на деле прикрывающая чудовищные нарушения прав человека и злоупотребление властью, экономическая несостоятельность государств, провоцирующая рост насилия и усиливающая волны миграции, которые накрывают страны Запада, – даже одно только это оправдывает, как я полагаю, их вмешательство в дела Третьего мира. Таким образом, действенный контроль и доминирование развитых стран над мировой периферией необходимы по объективным причинам, не связанным только с опасностью терроризма. В отсутствие альтернативной модели управления кризисными регионами изоляционизм Америки был бы способен привести, на мой взгляд, не к стабилизации Третьего мира, а к эскалации насилия в составляющих его государствах.
Анализ экономических трендов развития современной Америки и их политических следствий приводит Тодда к выводу, что «в последнее десятилетие ХХ столетия, а точнее, в период с 1996 по 2000 год в Соединенных Штатах наблюдалось усиление тенденции к созданию империи» (р. 93). Значительный рост дефицита торгового баланса, зависимость от иностранных инвестиций, достигших в 2001-м 865 млрд дол., и «сверхпотребление», на 450 млрд дол. превосходящее внутреннее производство, необходимость привлечения новых, фактически неограниченных заимствований – все это, по мнению автора, предопределило исход «битвы за демократическую и экономически независимую Америку» (р. 94): она была проиграна. По существу, США уже сегодня обложили весь остальной мир «имперской данью». Однако движение в направлении империи зависит не только и не столько от трансформаций, происходящих в американской экономике. Империя, считает Тодд, – это прежде всего «отношение к миру как к чему-то, над чем надо властвовать, что надо поглощать и превращать во внутреннее пространство государства» (там же). Обращаясь к примеру Рима, он заключает, что государство становится империей только в том случае, если оно, во-первых, располагает военной силой, достаточной для насильственного сбора необходимой «дани», и, во-вторых, следует «концепции универсального равенства, основанного не на всеобщей свободе, а на всеобщем подавлении» (р. 95). Однако американское общество не проявляет готовности отказаться от доктрины «нулевых потерь», априорно несовместимой с физическим контролем над географическим пространством. Кроме того, американская политическая идеология необратимо утрачивает свой универсалистский характер, принося равенство в жертву мультикультурализму. «Тот факт, что Америка не соответствует этим [имперским] критериям, позволяет предсказать, что к 2050 году американская империя уже не будет существовать», – заключает Эмманюэль Тодд (р. 96).
Особый интерес для российского читателя, безусловно, представляют размышления Тодда о роли России в «укрощении» Америки. Именно Россия, а не «банда сумасшедших, но гениальных террористов» представляется автору «единственным серьезным военным оппонентом» США (р. 168).
В главе «Возвращение России» автор, как он сам признается, рисует несколько идеализированную картину (подробнее см. р. 191), прибегая к излишне прямолинейным экстраполяциям тех позитивных изменений, которые он замечает в жизни нашей страны. Сравнивая Россию и Америку, Тодд делает два любопытных наблюдения, которые косвенно свидетельствуют о том, что автор не исключает в будущем значительно больших, чем сегодня, роли и влияния России. Во-первых, в силу масштабности естественных ресурсов и территории Россия, «в отличие от Соединенных Штатов, по своей природе не [столь] зависит от [внешнего] мира» (р. 180), а во-вторых, она изначально склонна к универсализму, благодаря которому может стать «”базовым фактором равновесия” – сильным государством, исповедующим принцип равенства между народами» (там же). Вместе с тем Тодд достаточно осторожен в своих прогнозах: «Учитывая имеющий место демографический спад и низкий уровень жизни населения, говорить о России как о ключевом элементе новой картины мира несколько преждевременно» (p. 180).
Несмотря на спорность отдельных утверждений, остается лишь приятно удивиться столь редкому сегодня оптимизму, с каким автор заключает, что России предназначено оказать позитивное воздействие на баланс сил в мире.
Но если Россия является основным оппонентом США, то главная опасность Америке исходит от возможного альянса России и Европы, «первой в экономическом отношении державы мира». В одиночку Россия не способна стать одним из «полюсов мирового равновесия», но в союзе с Европой она может оказаться реальным противовесом американской гегемонии. Тодд отмечает, что экономическая мощь Старого Света может и должна найти адекватное отражение в политической роли Европы. Европейскому союзу вполне под силу оспорить американское могущество: задействовав одни лишь экономические рычаги, он способен вытеснить Америку из ключевых для американского доминирования регионов – Восточной Европы, Турции и Великобритании, для которых выгоды политического союза с США окажутся сведенными на нет ущербом от утраты экономических связей с ведущими государствами континента. Что же мешает Европе стать новым мировым лидером, способным сдержать «одинокую сверхдержаву» и восстановить мировое политическое равновесие? То самое «добровольное рабство», из-за которого весь мир продолжает экономически поддерживать Америку. Однако оно, полагает автор, может существовать лишь в случае, если Соединенные Штаты будут относиться к Европе как к равному партнеру, а точнее, признавать в ней полноправного члена доминирующей западной цивилизации, а не средоточие унизительной «слабости».
Агрессивно-высокомерное отношение США к своим противникам и, что еще важнее, к своим союзникам противоречит их национальным интересам, подталкивая Европу к стратегическому союзу с Россией, пишет Тодд. Европейцы начинают сомневаться в искренности своих американских друзей, заявляющих, что они приветствуют усилия по созданию единых вооруженных сил и выработке общеевропейской внешней политики. Но Соединенные Штаты и не могут вести себя иначе, так как невмешательство в европейские дела противоречит их интересам. Получив возможность завершить интеграционный процесс, Европа сможет претендовать на политическую роль, соответствующую ее экономическому потенциалу, превосходящему американский. А допустить превращение Европы в альтернативный полюс экономического притяжения – значит положить конец той уникальной однополярности, которую Америка привыкла считать причитающейся ей по праву.
Политическую нерешительность Европы автор объясняет тем, что Старый Свет еще не сделал окончательного выбора между интеграцией в американскую систему и независимостью от нее. Ценой такой интеграции европейских элит в американский правящий класс стал бы фактический отказ от национального суверенитета (см. р. 200). Политическая «эмансипация», за которую выступает автор, представляется логически вытекающим следствием экономической мощи европейского континента. Размежевание Европы и Америки кажется Тодду неизбежным еще и потому, что экономические противоречия между ними усугубляются культурно-ценностными расхождениями. Более того, попытки насадить в европейских обществах американскую ультралиберальную социальную и экономическую модель фактически означают взорвать их изнутри, подорвать гражданскую веру в государство, разрушить государство благосостояния, считающееся в Европе одним из величайших политических достижений последнего столетия. Итак, заключает автор, следует признать, что «в среднесрочной перспективе налицо все признаки подлинного антагонизма между Европой и Соединенными Штатами» (р. 214).
В своей книге Эмманюэль Тодд осознанно следует парадоксальной логике рассуждений: «Я собираюсь в крайне парадоксальной манере изложить наглядную модель [международных отношений], суть которой формулируется весьма просто: Америка утрачивает свои демократические признаки и обнаруживает, что она не может обойтись без внешнего мира» (р. 31). Однако в известной мере автор становится заложником своей увлеченности парадоксами. Финальные пассажи книги очевидным образом диссонируют со смелостью и пафосностью утверждений, сделанных вначале. Формирующийся мир, конечно, окажется сложной системой; ее равновесие будет поддерживаться взаимодействием между равнозначными государствами или метагосударствами, а не усилиями одной империи. Уравновешивающий полюс неизбежно появится в Евразии: ему негде больше возникнуть, кроме как в «сердце мира». Однако значит ли это, что «никакая международная политика […] не может повлиять на ход истории и нам остается лишь попытаться облегчить возникновение новой рациональной политической сверхструктуры, максимально избегая жестких столкновений» (р. 231)? Стратегия «недействия», которую Тодд предлагает на последних страницах, остается единственным парадоксом, постигать который нам придется самостоятельно: ведь автор больше не дает интервью.
Екатерина Кузнецова
