Что такое Китай? Ответ менее очевиден, чем кажется. Что в первую очередь представляет собой эта огромная территория: просто страну, цивилизацию или политическую конструкцию? Это империя или национальное государство? Регион с разными культурами и языками или единый народ, тесно объединённый общими традициями и предками?
Большую часть двух последних тысячелетий территория, сегодня известная как Китай, являла собой центр империй. Некоторые из них были большими, простираясь на территорию Средней, Юго-восточной Азии, Гималаев и северной акватории Тихого Океана. Другие – небольшими и включали в себя лишь некоторые части современного Китая. Иногда на этой территории находилось несколько маленьких государств, конкурирующих за влияние, что не так сильно отличается от устройства Европы после падения Рима. Но в целом империя была скорее правилом, чем исключением.
Поскольку сегодняшний Китай наследует империям, трудно определить то, что находится «внутри» и «вне» этой страны, как любят говорить китайцы. Большая часть территории современной Китайской Народной Республики приобретена посредством завоеваний, производимых той или иной империей на протяжении длительного времени, – от экспансии династии Хан на юг современного Китая около двух тысяч лет назад до завоевания Тибета и Синьцзяна великой династией Цин немногим более двухсот лет тому назад.
Как и в других государствах, сохраняющихся долгое время, встраивание и интеграция приводят к образованию новых связей и самоопределения. Большинство людей, живущих в южной провинции Гуандун, сегодня считают себя китайцами; к этому менее склонны жители Тибета и Синьцзяна. Однако Компартия Китая (КПК) рассматривает их в качестве граждан КНР.
Ситуация ещё больше осложняется, если рассматривать Китай через цивилизационную, а не имперско-националистическую призму. Задолго до того, как первая империя появилась в регионе, примыкающем к Жёлтой реке, возникла культура, опиравшаяся на письменный язык и ряд идей. Посредством китайских иероглифов представления о человеческих отношениях, обществе и принципах упорядочения Вселенной распространились на окрестные территории, часть из которых весьма далеки от нынешних границ Китая: на Японию в современных границах, Корею и Вьетнам. К XI веку этот процесс породил сеть сообществ, разделявших и передававших технологии, религии, политические идеи, литературу и искусство. Центром их были империи, существовавшие на территории современного Китая, но и другие общества вносили существенный вклад. Цивилизация, ставшая итогом этого процесса, никогда не была синонимом единого государства или народа.
Это противоречие не давало покоя целым поколениям историков и культурных антропологов. Однако для любого, кто пытается править Китаем, вопросы идентичности, территории и культуры – не просто научные абстракции. На самом деле, и об этом можно прочесть в новой книге журналиста Билла Хейтона «Изобретение Китая», ответ на эти вопросы – критически важная задача управления, особенно после распада империи Великой Цин в 1912 г., на обломках которой КПК, в конце концов, выстроила современное государство.
В мастерски написанной прозе Хейтон в сжатом виде разбирает восемь «изобретений», которые представляются ему главными в этом процессе – от самого понятия «Китай» до дерзких притязаний на морскую акваторию (КПК настаивает, что границы Китая проходят на 1100 миль к югу от его южного побережья). Эта книга, конечно же, приведёт в бешенство китайских националистов, которые увидят в ней нападки на свои представления о китайской нации и государстве. Но она предлагает прекрасную точку отсчёта для понимания того, как и почему поиск Китаем своей идентичности стал формировать его международную политику.
Поднебесная (Срединная) империя
Хейтон закономерно начинает с концепции самого «Китая». Название страны, указывает он, – недавнее изобретение. До 1911 г. не было никакого «Чжунго» – так название страны звучит на мандаринском диалекте китайского языка и обычно переводится как Срединное государство. Существовала лишь Великая империя династии Цин, а до неё – империя династии Мин и так далее. Китайским националистам ХХ века понравился термин «Чжунго», потому что иногда он употреблялся в империях для обозначения центральных областей, а также указывал на центральное (срединное) место их проекта национального строительства на земном шаре.
Однако критика терминов должна быть аккуратной и не заходить слишком далеко. Хотя само понятие «Китай» появилось не так давно, идея главенствующего положения китайской культуры, представленной довольно цельной и сплочённой группой людей, значительно древнее. Быть может, её тогда и не называли «Китаем» или вообще не обозначали каким-то специальным словом, за исключением таких фраз как «наша культура», «наш письменный язык» или даже просто «мы». Эта более древняя идентичность была значительно менее выраженной по сравнению с идеалами современных националистов.
Тем не менее этой концепции твёрдо придерживались испокон веков, связывая её с конкретной цивилизацией, которую имеет смысл называть «китайской». Без такого чувства единения и сплочения народа у современных лидеров КНР не было бы фундамента для авторитарного стремления к дальнейшему объединению и стандартизации государства.
Странно, но современные китайские националисты отвергают это древнее понятие китайскости, стремясь заменить его новым определением «китайский народ», включая в него всех живущих в пределах нынешних границ страны. Например, с этой точки зрения, маньчжуры, мяо или тибетцы тоже считаются китайцами. Более того, они всегда были китайцами, даже если не всегда об этом знали, как учат лидеры КПК. Они входят в те 56 «народностей», которые составляют понятие «китайский народ» по версии КПК. Однако 92 процента этого населения принадлежит лишь к одному этносу хань – так КПК определяет тех, кто до 1949 г. были известны просто как «китайцы». Сегодня все высшие партийные руководители – представители этой коренной народности хань, и так было на протяжении всей истории коммунизма в Китае.
От империи к национальному государству
Для китайских националистов проблема определения территории Китая была ещё труднее задачи определения китайского народа. Первые несколько поколений лидеров после распада империи знали, что их страна – империя, ведущая себя так, как если бы она была национальным государством. Правда в том, что карта современного Китая удивительно напоминает карту Великой империи династии Цин. Это никак не вяжется с утверждением КПК, будто в XIX и первой половине XX века Китай пережил сто лет «национального унижения» от рук иностранных империалистов, которые отнимали китайские земли и убивали китайский народ. Есть одно старое остроумное замечание, что тысяча лет постоянного упадка сыграло на руку византийцам. Точно так же – по крайней мере, с территориальной точки зрения – Китай после ста лет мнимого унижения остался в удивительно хорошей форме.
Борьба современного Китая за определение своих границ, наверное, является главной причиной, по которой КПК приняла западную концепцию государственного суверенитета во всей её полноте. До эпохи доминирования Запада на планете у стран Азии были смутные понятия о суверенитете. Одна область могла присягнуть на верность двум разным государствам или сохранять свои полномочия в одной области и уступить права на управление другой областью соседней империи. Суверенитет был делимым и относительным; предметом переговоров в каждом поколении по мере того, как одни области усиливались, а другие слабели.
В отличие от прежних столетий, КПК одержима государственным территориальным суверенитетом в большей степени, чем почти любой другой режим в мире. Отчасти это связано с эпохой, когда западные страны и японцы диктовали свои условия Китаю в XIX веке и начале XX-го, пользуясь тем, что у китайцев тогда было слабое центральное правительство. Возможно, эти завоеватели не раскололи страну, но точно господствовали над ней, угнетая местное население. Однако есть более убедительное объяснение: КПК так настаивает на суверенитете Китая потому, что опасается за своё правление, которое могло бы быть оспорено на некоторых территориях, унаследованных партией от Великой империи Цин. Современный Китай способен точно выполнять международные соглашения или достигать урегулирования споров о границах с соседними странами. Но тот международный плюрализм, о котором говорит правительство Китая, действителен только для национальных государств. Внутри своих границ каждое такое государство делает то, что хочет, как Китай сегодня в Гонконге, Тибете и Синьцзяне – регионах, где КПК предприняло усилия по ограничению их автономии и подавлению местных идентичностей. Как пишет Хейтон, председатель Си Цзиньпин ясно дал понять, что будет «уделять больше внимания интеграции и меньше внимания институционализации многообразия».
То, что Китай настаивает на крайней разновидности суверенитета, не является нарушением международных норм, сложившихся в конце XIX века. С другой стороны, территориальная экспансия Китая – куда более дерзкая стратегия. Особенно это касается южной акватории Южно-Китайского моря, которое Вьетнам называет Восточным морем, а Филиппины – Западным Филиппинским морем. На протяжении двух последних десятилетий Китай с помощью жёстких мер пытался распространить территориальный суверенитет на эти воды, не обращая внимания на протесты соседних стран, также имеющих на них виды. Сооружая искусственные острова и военно-морские и ракетные базы на них, Китай милитаризировал территориальный спор и встал на путь неизбежной конфронтации с соседними странами Юго-Восточной Азии. Однако похоже, что для Пекина суверенитет – не только абсолютная, но и иерархическая категория: суверенитет Китая более суверенен, чем суверенитет какой-либо другой страны. Это создает тревожную закономерность в поведении Пекина по мере усиления его мощи и могущества.
Нигде такая позиция не вызывает больше тревоги, чем на Тайване. КПК претендует на полный суверенитет над островом. Под этим партия имеет в виду право захватить Тайвань силой, когда этого захочет, не считаясь с желаниями островитян. Подобные притязания Китая не уникальны: вспомните, например, о притязаниях Испании на Гибралтар. Разница в том, что в настоящее время раздаются всё более громкие голоса элитных групп, близких к власти в Пекине, с требованием, чтобы КПК воспользовалась своим мнимым правом заявить о претензиях на Тайвань. Конечно, одно дело хотеть что-то сделать, и совсем другое – фактически это произвести.
Порядок, направленный против Китая
В книге Хейтона доходчиво описывается не только то, что представляет собой Китай; также полезно руководство о том, чего Китай хочет. Хейтон предлагает два вывода: один слегка успокаивающий, а другой немного алармистский. Хотя КПК всё более авторитарна на родине и агрессивна за рубежом, ничто не говорит о том, что режим намерен уничтожить систему международных отношений, выстроенную Западом, который по-прежнему в ней доминирует.
Понятно, что внешнеполитическое поведение зависит от методов, которые Пекин намерен использовать, и от реакции западных держав. Но пока остаётся шанс, что КНР можно побудить к более тесному сотрудничеству с другими странами – по крайней мере, со временем.
В то же время большинство китайцев убеждены, что существующий международный порядок направлен против интересов их государства. Ход мыслей таков: более пятисот лет европейцы владели миром. Они уничтожали коренное население в одних странах, порабощали в других, колонизировали большую часть земного шара и взяли под контроль природные ресурсы. Таким образом, либеральный порядок, выстроенный европейцами и их потомками, отличается вопиющей несправедливостью. Не только потому, что он был воплощён в жизнь с помощью богатства и власти, приобретаемых методами геноцида, колониализма и порабощения народов, но и потому, что, когда Китай стал мировой державой, институты, нормы и организации порядка, в котором доминирует Запад, уже пустили глубокие корни. В таком мире китайцы всегда будут людьми второго сорта, равно как и их страна.
Иностранцам трудно разубедить китайцев. Многие из них считают смехотворным доводы Запада, что его общества были чужды либеральных принципов на протяжении столетий, но сегодня радикально изменились.
Трудно понять, к чему приведёт Китай такой безрадостный взгляд на статус-кво – разве что к некой разновидности международного нигилизма. Похоже, что и КПК это понимает, потому как партия борется с нелегальными ультранационалистическими группировками, подавляет их деятельность. В конце концов, шовинистический национализм крайнего толка может легко обратиться против партии и её правления, как это случилось, когда Россия упразднила Советский Союз. По этой причине, несмотря на безрадостное описание Хейтоном истоков политики идентичности, есть повод для надежды, что элементарное чувство самосохранения приведёт КПК к менее агрессивной разновидности национализма. Однако не стоит ожидать, что это случится в ближайшем будущем.
Опубликовано на сайте журнала Foreign Affairs 1 июня 2021 года. © Council on foreign relations, Inc.
