Великие державы обречены на противостояние. Вопрос в том, насколько они способны придать ему характер не смертельной борьбы на взаимное уничтожение, а постоянного поиска баланса сил.
Это – единственное состояние, являющееся в одинаковой степени нестабильным и дающим надежду на дипломатическое разрешение неизбежно возникающих противоречий. Необходимыми условиями баланса является устойчивость формирующих его держав и отсутствие у них внутренних оснований для революционного поведения, то есть политики разрушения существующего международного порядка. Поэтому сейчас, когда порядок испытывает острый стресс, связанный с необходимостью исправления искажений, накопленных после холодной войны, для нас естественно обращаться к историческому опыту. В прошлом государственные деятели оказывались способны путём дипломатии не просто укрепить мир, но и добиться ярких внешнеполитических достижений.
Исполнилось пятьдесят лет событиям, представляющим собой самый значимый эпизод дипломатической истории холодной войны. Адекватно оценить их довольно сложно. Принято считать, что сближение США и Китая, начавшееся в феврале 1972 г., стало по факту военным союзом, давление которого оказалось роковым для СССР. Он не выдержал борьбы на двух направлениях и потерпел стратегическое поражение. Также мы привыкли думать, что условием соглашения было взаимное признание легитимности внутриполитических систем Соединённых Штатов и КНР, позволившее им исключить из отношений элемент идеологической борьбы.
Такие интерпретации содержания и исторического значения событий 1972 г. имеют под собой убедительную аргументацию, что и стало причиной заблуждений, часть из которых проникает в реальную политику наших дней. Это видение подтверждается последовавшими через двадцать лет событиями: завершением холодной войны в пользу Вашингтона, вторым по важности получателем выгод от чего оказался Пекин. И сейчас «успешный» исторический опыт становится основанием для размышлений тех, кто ещё до последнего времени говорил о необходимости для США добиться примирения с Россией с целью совместного давления на Китай уже в наши дни.
Однако в действительности содержание и эффект договорённостей, основным идеологом которых был государственный секретарь Генри Киссинджер, намного сложнее. Визит Ричарда Никсона в Китай не создал новый противостоящий СССР блок – это было невозможно в силу стратегической противоположности интересов и ценностей участников. Американский президент и китайские руководители просто зафиксировали сближение между государствами в момент, который был решающим для формирования баланса сил в глобальном масштабе. Наступившая в результате стабильность оказалась недостаточно продолжительной только по причине распада в 1991 г. третьего участника глобальной игры – Советского Союза.
Достигнутое Вашингтоном и Пекином взаимопонимание не могло ликвидировать фундаментальную основу для существующего между ними антагонизма или решить проблемы стратегического значения – сейчас мы видим, что оба эти фактора составляют основу набирающего силу конфликта между США и Китаем. Уже в 1989 г. произошёл раскол по вопросу событий на площади Тяньаньмэнь, и в последующем мировоззренческое размежевание между ними только углублялось. Прочная связь двух держав на уровне экономики не имела продолжения в политической области. Другими словами, американо-китайское сближение – тот случай в развитии международной политики, когда цели и намерения участников конкретного события не имели ничего общего с тем, что принято считать его долгосрочным последствием.
В первую очередь нет оснований утверждать, что сближение США и Китая, основным наполнением которого стало не только дипломатическое признание коммунистического правительства в Пекине, но и поток иностранных инвестиций, само по себе стало решающим фактором советского поражения в холодной войне. Даже учитывая давление на советскую экономику из-за борьбы на два фронта, неспособность Москвы адаптировать существующую в СССР систему к требованиям собственного населения и глобальной экономической конкуренции сыграла намного более важную роль.
Советский Союз проиграл соревнование самому себе, и это в итоге оказалось важнейшим фактором наблюдаемой в наши дни нестабильности на глобальном уровне. Поэтому убедив президента Никсона восстановить отношения с Китаем через двадцать лет после войны, в которой американцы и китайцы убивали друг друга, госсекретарь Киссинджер не выиграл холодную войну, а создал условия для её перехода в более стабильное состояние.
Это стало, конечно, его личным достижением и противоречило всей внешнеполитической философии нации с «менталитетом бухгалтера», если использовать определение самого гения международной политики и науки о ней. Но не менее важную роль, чем решимость американской дипломатии сыграли изменения, произошедшие к тому времени в Китае и его международном положении. Сама по себе идея о необходимости интегрировать КНР в международное сообщество, что было невозможно в легитимных рамках ялтинско-потсдамского порядка без согласия США, была основана на абстрактном предположении, сформулированном Генри Киссинджером в 1956 г. в его докторской диссертации.
Он писал, что именно неспособность Наполеона Бонапарта ограничить свои революционные притязания стала препятствием для признания его режима в качестве легитимного правительства Франции со стороны остальных значимых европейских держав. Китайские коммунисты во главе с Мао Цзэдуном оказались к этому способны: частично под влиянием внутренних обстоятельств – исчерпании революционной модели развития и переходу к строительству империи, частично – под военным давлением со стороны СССР, гипотетически угрожавшего самому факту существования независимого китайского государства.
Другими словами, к 1972 г. Китай не представлял собой угрозу для возникшего после Второй мировой войны международного порядка, а его потенциал говорил в пользу укрепления способности этой державы играть стабилизирующую роль.
Непосредственным продолжением китайско-американского соглашения стало начало разрядки международной напряжённости, кульминацией которого оказался Хельсинкский акт 1975 года. Эти два исторических события, разделённых временным промежутком в три года, связаны между собой личностью их творца, бравшего пример с великих государственных деятелей начала XIX века. Целью для них никогда не была победа, но всегда равновесие.
Важно, что именно стратегические, а не этические соображения сделали возможным примирение и затем сближение Китая и США. Собственно говоря, последние никогда и не отказывались от того, чтобы рассматривать существующие в Китае внутренние представления о справедливости как враждебные своим. Но подлинного этического примирения международная политика, собственно говоря, никогда и не знала. Даже в период Венского конгресса, который мы привыкли считать моментом торжества взаимного признания легитимности, этическая пропасть между «демократиями запада» и «автократиями востока» Европы была непреодолимой. Это не стало препятствием для формирования порядка, при котором все европейские войны на протяжении ста лет только корректировали возникающие по мере развития государств искажения, но не приводили к возникновению всеобщего конфликта.
Сейчас разные взгляды на ценностные вопросы опять в центре внимания. И мы в принципе не можем рассчитывать, что ведущие государства когда-либо согласятся с этическим многообразием среди равных по силам – уж слишком большую угрозу это представляет для способности правительств контролировать умы собственных граждан. Но опыт 1972 г. показывает, что в будущем любые этические расхождения между Россией, США и Китаем не обязательно должны стать основанием для того, чтобы они не могли договориться между собой по вопросам, действительно имеющим значение для глобального мира.
Тем более что с развитием у Китая ядерного арсенала, сопоставимого с российскими и американскими возможностями, у трёх сверхдержав появляются дополнительные материальные основания стремиться к поддержанию баланса. Это необходимо, чтобы избежать возникновения самой опасной и трагической ситуации, которая только возможна в развитии международной политики – полной победы одной из великих держав. Но нельзя забывать, что даже самый тщательно выстроенный баланс не может автоматически стать препятствием для гибели одной из его составляющих по внутренним причинам, поскольку внешних врагов у держав такого масштаба нет.
