Богатый политический лексикон Франции
пополнился недавно новым термином – «деклинизм» (от фр. dОclin –
упадок, закат). Это понятие якобы характеризует в последние годы
внутреннее развитие и международную роль Парижа в стремительно
меняющемся мире. Термин вошел в оборот благодаря острому памфлету
Никола Бавереза – экономиста и историка по образованию, но адвоката
и публициста по профессии. Опубликованный осенью 2003-го под
броским названием «Падающая Франция», памфлет вызвал горячую
дискуссию: всего за несколько месяцев появилось несколько книг и
более сотни статей, авторы которых либо разделяют взгляды Бавереза,
либо решительно спорят с ним.
Полемика вокруг «деклинизма» не
замедлила перешагнуть границы Франции. Книгу подняли на щит
представители неоконсервативного крыла республиканской
администрации США и их британские союзники. Они увидели в ней
подкрепление своего тезиса об упадке так называемой «старой
Европы», прежде всего Франции и Германии – основных оппонентов
политики Вашингтона и Лондона в иракском вопросе.
Подобные споры отнюдь не новы. В
Великобритании, например, несмотря на прогресс европейской
интеграции, модель общества, сложившаяся по другую сторону
Ла-Манша, подвергается критике вот уже два столетия подряд – от
страстных обличений Эдмундом Бёрком Великой французской революции
(1789–1794) до целой серии появившихся за последнюю пару лет книг,
посвященных сегодняшней Франции.
Французы законно считают свою страну
колыбелью идей прав человека, сформулированных еще великими
французскими философами Просвещения. Что же касается экономического
развития страны, то Франция вплоть до XX века мало нуждалась во
внешнем мире и потому не форсировала обмены с ним. Протекционизм
тормозил ее хозяйственное развитие, Франция по экономическим
показателям отставала от Германии, а потом и от Японии.
Контраст между идеологическим
универсализмом, временами сплавленным с притязаниями на
политическое лидерство в Европе, и сравнительной ограниченностью
материального потенциала страны (ее военная безопасность после
франко-прусской войны 1870–1871 годов зависела от внешних союзов)
придавал имиджу Франции известную противоречивость.
Бывший министр, член Французской
академии Жан-Франсуа Деньо иронически заметил как-то, что Франция
может оставаться верной самой себе лишь в той мере, в какой
стремится выглядеть больше, чем она есть на самом деле. Вместе с
тем после глубоких болезненных травм – поражения в войне с
Германией в 1940-м, утраты мировой империи в результате неудачных
колониальных войн в Индокитае и Алжире – критика собственных
недостатков доходила во Франции до деморализующего самоуничижения,
потери веры в себя. Очередным примером такой фрейдистской смеси
комплексов превосходства и неполноценности и является нынешнее
«деклинистское» поветрие.
Никола Баверез убедительно анализирует
исторический генезис проблем, с которыми столкнулась сегодняшняя
Франция. Автор констатирует очевидный факт: среди промышленно
развитых демократических стран Запада Франция пережила за последние
два столетия наибольшее число государственно-правовых, политических
и социальных потрясений, в ходе которых чередовались периоды упадка
и восстановления. «Эта хроническая неустойчивость уходит корнями в
радикальность революционного проекта 1789 года, который, в
противоположность процессам перемен в Англии или США, пытался
основать свободу на решительном разрыве с существующим порядком,
традицией и религией, придать абсолютный приоритет политике,
утвердить прямую конфронтацию между гражданами и государством,
отвергающую любое посредничество промежуточных структур. Такая
конфронтация сопровождается глубоким консерватизмом, который
проявляется в крайне трудном приспособлении к великим переменам,
потрясающим мировую геополитическую и экономическую системы».
Иными словами, идейно-политический
радикализм становился во Франции причиной нерешенности многих
внутренних проблем. Попытки тотального разрыва с прошлым
оборачивались социально-экономическим консерватизмом, обусловленным
страхом правящих элит перед риском перерастания реформ в очередной
политический кризис. Пытаясь забежать вперед, страна оказывалась
отброшенной назад.
Если в англосаксонских странах назревшие
перемены происходили в результате реформ на основе компромисса
между интересами различных социальных слоев, то во Франции они, как
правило, бывали следствием острых общественных конфликтов с
активным участием государства, что придавало им ярко выраженную
политико-идеологическую форму. Недаром США сохраняют одну и ту же
Конституцию более 200 лет, а Великобритания вообще обходится без
нее, тогда как во Франции за это время сменилось 17 Основных
законов.
По мнению автора, Франция, поглощенная
внутренними раздорами из-за давно решенных историей проблем ХIХ–ХХ
веков, прошла на пороге нынешнего столетия мимо трех важнейших
событий, коренным образом изменивших облик планеты. Это крах
социалистического эксперимента на востоке Европы, глобализация
мировой экономики и теракты 11 сентября 2001 года в США. Невзирая
на случившееся правящие круги Парижа – как левые, так и правые –
продолжают, считает Баверез, упрямо цепляться за обломки устаревшей
модели трех первых послевоенных десятилетий, отмеченных быстрым
экономическим ростом, активным вмешательством государства в
хозяйственную жизнь, созданием разветвленной системы социальной
защиты. Даже когда энергетические кризисы 1970-х резко затормозили
темпы роста производства в Европе и вызвали хроническую массовую
безработицу (9,6 % самодеятельного населения), усугубленную
иммиграцией из стран Третьего мира, французские руководители не
захотели пойти по пути «консервативной революции», начатой в 1980-х
годах Маргарет Тэтчер и Рональдом Рейганом. Провозгласив главным
приоритетом борьбу против инфляции и установление твердой, а затем
и единой валюты Евросоюза, открыв в процессе европейской интеграции
страну внешнему миру, они не решились пойти на непопулярные
внутренние меры, диктуемые этим выбором: окончательную приватизацию
госсектора, свертывание перераспределительной системы соцстраха,
демонтаж законодательного регулирования трудовых отношений.
Такая половинчатость повлекла за собой
далеко идущие последствия. Консервирование при помощи
государственных субсидий архаичных секторов производства,
сохранение убыточной системы соцобеспечения, регламентация условий
найма и увольнения привели к накоплению бюджетных дефицитов и
разбуханию государственного долга, выросшего за последние два
десятилетия втрое. Итогом стали рост налогов и обязательных
отчислений в фонды соцстраха, что ослабляло стимулы
предпринимательской инициативы, вызывало утечку капиталов и
квалифицированных кадров из Франции за границу. Более того,
возникла тенденция к «деиндустриализации» французской
экономики.
Вывод автора однозначен: Франция
нуждается в болезненной «шоковой терапии», главная цель которой –
избавить экономику от бремени чрезмерно разбухшего государства.
Если сломить твердой рукой сопротивление профсоюзов госсектора,
стоящих на страже корпоративных привилегий, демонтировать систему
соцобеспечения и положить конец административному регулированию
трудовых отношений, то все проблемы будут решены: увеличатся
инвестиции, ускорится рост ВВП, смягчится проблема занятости, чему
мешает принятый социалистами закон о 35-часовой рабочей неделе, и
т. д.
Тем самым оздоровится и
внутриполитическая обстановка в стране: уйдет почва из-под ног
левацкого и ультраправого экстремизма, питающего протестное
голосование, упорядочится функционирование институтов власти Пятой
республики, будет исключено повторение прецедентов порочного
«сожительства» правых президентов с левыми премьерами.
Многие из этих предложений не лишены
здравого смысла. В большинстве государств Евросоюза не только
консерваторы, но и социал-демократы давно идут к модернизированному
по британскому образцу «социал-либерализму». Однако, как говорил
Паскаль, истина по одну сторону Пиренеев превращается в заблуждение
по другую. Механическое перенесение германского, британского или
американского опыта во Францию было бы, скорее всего, губительно.
Главный недостаток рецептов французских «деклинистов» в том, что
чрезмерная драматизация стоящих перед страной проблем и
односторонность их решения толкает на повторение фатальной ошибки,
которую они сами обоснованно осуждают, – радикальный разрыв с
прошлым, чреватый непредсказуемыми, но наверняка разрушительными
последствиями.
В эссе, озаглавленном «Речь в защиту
сомневающейся Франции», один из авторитетных французских
экономистов Жан Буассонна возражает Баверезу: страна не топчется на
месте и – тем более – не падает в пропасть, а «вступает, хотя и
неспешными шагами, в новое столетие». Парижская биржа остается по
масштабам финансовых операций четвертой после Нью-Йорка, Токио и
Лондона. По объему ВВП, экспорту и зарубежным инвестициям Франция
делит с Великобританией четвертое и пятое места в мире. Наконец, в
одном лишь 2002 году прямые иностранные инвестиции во Францию
составили 52,9 млрд евро, а французские за рубежом – 70,9 млрд, что
выдвинуло ее по этому показателю на первое место среди стран –
участниц Организации экономического сотрудничества и развития
(ОЭСР). Подобно многим другим странам сравнимого уровня развития,
Франция находится сейчас на стадии перехода от
социально-экономической модели первых послевоенных десятилетий к
качественно новой, контуры которой еще далеко не определились.
Основной тезис оппонентов Бавереза
сводится к тому, что преимущество США перед «старой Европой»
заключается не в приверженности той или иной теоретической догме,
а, наоборот, в предельном прагматизме, позволяющем гибко
приспосабливаться в ходе циклического развития к резким поворотам
международной конъюнктуры. В частности, президент Движения
французских предприятий (MEDEF) Эрнест-Антуан Сельер призывает к
новому позитивизму, который «должен позволить нам выйти за рамки
нормативного мышления и изобрести новые методы управления,
установить новую связь между экономикой и политикой».
Речь идет о сосредоточении усилий на
ключевых участках, где экономика Франции наиболее серьезно отстает
от конкурентов в структурном отношении, но имеет наилучшие
перспективы. Это прежде всего форсированное развитие «кумулятивных»
наукоемких производств с высокой добавленной стоимостью: авто- или
авиапрома, космоса, телекоммуникаций, информатики – за счет
коренной модернизации традиционных отраслей, где конкуренция новых
индустриальных стран особенно сильна.
Никола Баверез упрекает французскую
дипломатию в том, что она остается в плену устаревших представлений
времен холодной войны и биполярного мира. Если тогда Париж мог
более или менее успешно лавировать между двумя сверхдержавами,
повышая за счет этого свой вес на мировой арене, то с крушением
СССР подобная тактика себя исчерпала. Между тем собственных сил и
средств для противостояния США у Франции явно нет. «Разрыв между
великодержавной риторикой и средствами, на которые она может
рассчитывать, углубляется. Франция знает, чего она не хочет –
гегемонии Соединенных Штатов над демократическими державами или
лидерства Великобритании в Европе. Но она не знает, чего хочет. В
итоге страна переживает явный упадок в Европе, которая деградирует
и сама по себе».
Аргументированный ответ на эту филиппику
последовал от ее непосредственного адресата – министра иностранных
дел Франции Доминика де Вильпена. В своей последней книге «Другой
мир», в ряде интервью ведущим СМИ руководитель французской
дипломатии высказался относительно психологических истоков
«деклинизма». Стенания по поводу упадка, бессилия, чуть ли не
агонии всегда сопровождали крутые повороты в развитии
международного положения и соответственно поиск места страны на
мировой арене. Страх перед непредсказуемым будущим, ностальгия по
прошлому вообще свойственны человеческой натуре, а французам с их
бурной, нередко драматической историей – в особенности. Де Вильпен
считает подобные подходы к проблемам Франции губительными.
Государство сегодня действительно переживает немалые трудности,
которые провоцируют разочарование в политике, абсентеизм на
выборах, усиление экстремизма. Францию тревожат перспективы
развития процессов европейской интеграции и глобализации. «Однако
сомнение – это еще не провал, а кризис не означает неизбежности
крушения», – подчеркивает министр. Формирование современной,
эффективной, приемлемой для французов модели общества, как и
сохранение роли страны в глобальном масштабе, бесспорно требует
реформ. Но условием успеха преобразований может быть только
постоянный диалог власти с гражданским обществом: «Мы переходим
сейчас от культуры конфронтации к культуре диалога и общественного
договора… Цель Франции – способствовать внедрению в самую
сердцевину постепенно формирующегося мирового сознания
фундаментальных принципов, которым мы привержены, прежде всего
универсализма и многосторонности».
Значительная часть суждений, высказанных
в ходе нынешней полемики вокруг французского «деклинизма», во
многом перекликаются с идеями, нередко звучащими и в нашей стране.
С распадом Советского Союза Россия тоже столкнулась с проблемой
поиска нового места в круто изменившемся постбиполярном мире.
Реакция россиян на сложившуюся обстановку оказалась столь же
неоднозначной, как и французов: она колеблется между бесплодной
имперской ностальгией и «национал-мазохистским» самобичеванием.
Преодолеть такие опасные крайности, найти трезвый, эффективный,
соответствующий реальным возможностям и национальным интересам
страны ответ на вызовы ХХI века – одна из главных задач, которую
обеим странам предстоит решать в предстоящие годы.
Иного просто не дано – ни Парижу, ни
Москве.
Ю.И. Рубинский – д. и. н., директор
Центра французских исследований Института Европы РАН.
